Подальше от высшего света, считавшего его очаровательным повесой и никем более. Подальше от Англии, которая поощряла своих младших сыновей идти на военную службу или в духовенство. Ни то, ни другое занятие его совсем не устраивало. Даже подальше от семьи, безусловно, любившей его, но не понимавшей, что ему действительно хочется делать.
Его брат Энтони обладал титулом виконта, а с ним и бесчисленным множеством обязанностей. Он занимался недвижимостью, следил за семейными финансами, и заботился о благосостоянии бесчисленных арендаторов и слуг. Бенедикт, старше Колина на четыре года, приобрел славу хорошего художника. Он начал с карандаша и бумаги, а затем по настоянию жены перешел на масло. Один из его пейзажей, как раз сейчас висит в Национальной Галерее.
Энтони навсегда останется на генеалогическом древе их семьи, как седьмой виконт Бриджертон. Бенедикт будет вечно жить в картинах, даже после того, как оставит эту землю. А у него, Колина, нет ничего. Он управлял небольшим имуществом, переданным ему семьей, а также посещал различные вечеринки. Он и в мыслях не думал утверждать, что ему там не было весело, но иногда ему хотелось нечто большего, чем простое веселье.
Он хотел иметь цель в жизни.
Он хотел оставить хоть что-то после себя.
Он хотел, если не знать, то, по крайней мере, надеяться на то, что когда он умрет, его будут помнить по делам, а не по колонкам леди Уислдаун.
Он тяжело вздохнул. И нет ничего удивительного в том, что он так много времени проводит в путешествиях.
– Колин? - позвал его брат.
Колин повернулся к нему и моргнул. Он был совершенно уверен, что Энтони задал ему какой-то вопрос, вот только он затерялся где-то в его мыслях, и Колин забыл о нем.
– Ах, да. Верно, - Колин прочистил горло, - Я останусь здесь, по крайней мере, на оставшуюся часть Сезона.
Энтони ничего не сказал, но было трудно не заметить удовлетворенное выражение появившееся на его лице.
– Если на этом все, - сказал Колин, поворачиваясь и улыбаясь своей знаменитой улыбкой, - Кто-то ведь должен побаловать твоих детей. Я не думаю, что у Шарлоты достаточно кукол.
– Всего лишь пятьдесят, - согласился Энтони с невозмутимым видом. - Бедная девочка совсем заброшена.
– Ее день рождение будет в конце этого месяца, не так ли? Я думаю, мне не стоит ею пренебрегать.
– Говоря о днях рождениях, - сказал Энтони, усаживаясь в большое кресло за столом, - Мамин день рождения будет на этой недели в воскресенье.
– Почему же, ты думаешь, я так торопился?
Энтони приподнял бровь, и у Колина появилось ощущение, будто тот пытается решить, действительно ли Колин спешил попасть на день рождение мамы, или просто воспользовался упоминание о дне рождения.
– Мы готовим для нее прием, - сказал Энтони.
– Она позволила тебе? - удивился Колин.
По опыту Колина, женщина в таком возрасте, была просто не способна наслаждаться празднованием своего дня рождения.
– Мы настояли, прибегнув к небольшому шантажу, - объяснил Энтони, - Либо она соглашается на прием, либо мы оглашаем ее настоящий возраст.
Колин не смог проглотить бренди, он поперхнулся, и чуть было не обрызгал брата.
– Хотелось бы мне на это взглянуть.
Энтони удовлетворенно улыбнулся.
– Это был блестящий маневр с моей стороны.
Колин допил свое бренди.
– Какие, по-твоему, шансы, что она не воспользуется приемом, как возможностью подыскать мне жену?
– Очень небольшие.
– Я так и думал.
Энтони откинулся в кресле.
– Тебе сейчас тридцать три года, Колин…
Колин уставился на него с недоверием.
– Великий Боже, хотя бы ты не начинай это…
– Я и не думал. Я просто собирался посоветовать тебе держать глаза широко открытыми в этот Сезон. Я понимаю, тебе не хочется искать жену, но нет вреда в том, чтобы учитывать такую возможность в этом Сезоне.
Колин посмотрел на дверь, намериваясь быстро уйти.
– Уверяю тебя, я вовсе не питаю отвращения к мысли о возможном браке.
– Я все же так не думаю, - возразил Энтони.
– Я не вижу ни малейшей причины торопиться в этом деле.
– Нет причин торопиться, - согласился Энтони. - Ну, за редким исключением. Ты просто успокой мать, ладно?
Колин не осознавал, что все еще держит в руке пустой бокал до тех пор, пока он не выскользнул из его пальцев и не приземлился на ковер с громким звуком
– О, Боже, - прошептал он, - Она больна?
– Нет! - резко ответил Энтони, его голос от удивления звучал громко и напористо. - Она переживет всех нас, я уверен в этом.
– Тогда в чем же дело?
Энтони вздохнул.
– Я просто хочу увидеть тебя счастливым.
– Но я и так счастлив, - возразил Колин.
– Правда?
– Дьявол, да я самый счастливый человек в Лондоне. Только почитай леди Уислдаун. Она скажет тебе именно так.
Энтони посмотрел на газету, лежавшую у него на столе.
– Ну, может быть не в этой статье, но в какой-нибудь прошлогодней точно. Меня называли очаровательным чаще, чем леди Данбери самоуверенной, а мы оба знаем какой это великий подвиг.
– Очаровательный, еще не значит счастливый, - мягко сказал Энтони.
– У меня нет на это времени, - пробурчал Колин.
Дверь, еще никогда не выглядела такой манящей и привлекательной.
– Если бы ты действительно был счастлив, - настаивал Энтони, - Ты бы не уезжал.
Колин помолчал, положив руку на ручку двери.
– Энтони, мне просто нравиться путешествовать.
– Постоянно?
– Я должен или я бы тогда не делал этого.
– Это самое уклончивое объяснение, которое я когда-либо слышал.
– И это, - Колин хитро улыбнулся брату, - ловкий маневр.
– Колин!
Но тот, уже покинул комнату.
Глава 2
Слово, обозначающее жизнь старой девы имело тенденцию вызывать или панику, или жалость, но Пенелопа решительно считала, что имеется свои определенные преимущества, когда ты незамужем.
Ну, во- первых, никто не ожидает, что старая дева будет танцевать на балу. Это означало, что Пенелопе не придется буквально парить на кромках бального пространства, при этом, делая вид, что танцы ей совсем не интересны и ей не хочется танцевать. Сейчас она могла спокойно сидеть в сторонке с другими старыми девами и компаньонками. Конечно, она все еще хотела танцевать -ей всегда нравилось танцевать, и фактически, она танцевала довольно неплохо, что естественно никто не замечал - но было гораздо легче симулировать незаинтересованность в танце, находясь подальше от вальсирующих парочек, а не рядом с ними.
Во- вторых, теперь количество часов, проведенных в унылых и скучных беседах, решительно уменьшилось. Миссис Физеренгтон официально оставила надежду, что Пенелопа сможет когда-нибудь поймать мужа, и поэтому она прекратила подталкивать ее на дорогу любого третьеразрядного джентльмена, который мог бы стать ее мужем. Порция, действительно никогда не думала, что Пенелопа могла надеяться на то, что привлечет какого-нибудь перворазрядного или второразрядного холостяка, что возможно и было верным, но большинство третьеразрядных холостяков квалифицировались по уму, или с грустью можно сказать по наличию индивидуальности, а точнее по отсутствию оной. Которая, объединившись с застенчивостью Пенелопы, не имела ни малейшего желанию поддерживать веселую и непринужденную беседу.
И последнее и самое главное, она, наконец-то, могла нормально питаться. Это особенно раздражало, когда она видела количество еды на приемах и вечеринках высшего света. Но девушка, занятая поиском мужа, предполагалось, не может показывать больше, чем аппетит маленькой птички. Это, с радостью подумала Пенелопа (поскольку в данный момент она откусывала просто восхитительно воздушный эклер из Франции), должно быть являлось лучшей возможностью, которая имелась у старой девы.
– Святые небеса, - простонала Пенелопа.
Если бы грех смог принять твердую форму, он без сомнения был бы одним из кондитерских изделий. Предпочтительно с шоколадом.
– Неплохо, да?
Пенелопа подавилась эклером, закашлялась, разбрызгивая вокруг себя микроскопические кусочки сладкого крема из эклера
– Колин, - задохнулась она, пылко молясь, чтобы не одна из разбрызганных ее капель не попала по нему.
– Пенелопа, - он тепло улыбнулся, - Я так рад тебя видеть.
– И я.
Он качнулся на пятках - раз, другой, третий - затем сказал: - Ты отлично выглядишь.
– И ты, - проговорила она, слишком озабоченная куда отнести эклер, чтобы придать их беседе большее разнообразие.
– Чудесное платье, - сказал он, проводя взглядом по ее зеленому шелковому платью.
Она улыбнулась, с трудом найдя, что сказать: - Оно не желтое.
– Действительно, оно не желтое, - он улыбнулся, и лед был сломан.
Это было странно, подумала она, что ее язык с трудом повиновался ей в разговоре с человеком, которого она любила, но было что-то в Колине, помогавшее любому человеку почувствовать себя непринужденно при разговоре с ним.
Возможно, думала Пенелопа больше, чем один раз, одна из причин, по которой она его любит и есть то, что в его присутствии она чувствует себя комфортно.
– Элоиза сказала мне, что ты был на Кипре, - произнесла она.
Он усмехнулся.
– Не мог сопротивляться желание побывать на месте рождения Афродиты.
Она улыбнулась в ответ. Его добрый юмор был заразителен, даже учитывая то, что последнее, о чем ей бы хотелось говорить, так это об Афродите, богине любви и красоты.
– Там также солнечно, как говорят? - спросила она, - Нет, забудь, что я сказала. Я могла бы догадаться и по твоему загорелому лицу.
– Я действительно немного загорел, - ответил он, кивая, - Моя мама была близка к обмороку, когда увидела меня.
– Я уверена, это от радости, - сказала Пенелопа. - Она ужасно тосковала по тебе, когда ты уехал.
Он наклонился к ней.
– Ладно, Пенелопа, надеюсь, ты не собираешься пилить меня? Так же, как моя мать, Энтони, Элоиза и Дафна. Я скоро умру от чувства вины.
– И не Бенедикт? - не могла не вставить язвительное замечание Пенелопа.
Он посмотрел на нее немного раздражительно.
– Его нет в городе.
– Ах, ну, в общем, это объясняет его молчание.
Он, сузив глаза и скрестив перед собой руки, сердито посмотрел на нее:
– Разве ты раньше была все время такой нахальной?
– Я просто хорошо это скрывала, - скромно ответила она.
– Теперь понятно, - сказал он сухим голосом, - Почему вы такие близкие подруги с моей сестрой.
– Я предполагаю, ты хотел сделать мне комплимент?
– Я совершенно точно уверен, что подвергнул бы лишней опасности свое здоровье, если бы намеривался сделать что-либо иное.
Пенелопа стояла рядом с ним, думая, что ответить на такое остроумное возражение, когда услышала
странный, хлюпающий звук, как будто что-то шлепнулось. Она посмотрела вниз и увидела большой желтоватый кусочек крема, выпавший из ее полусъеденного эклера, и приземлившийся на деревянный пол. Она подняла взор, чтобы посмотреть прямо в такие - ох - красивые зеленые глаза Колина, веселые и смеющиеся, в то время как он пытался сохранить серьезное выражение лица.
– Ладно, сейчас мне немного стыдно, - сказала Пенелопа, решая, что единственный способ не умереть от стыда, было заявить крайне очевидный факт.
– Я предлагаю, - сказал Колин, приподнимая вопрошающе бровь, - сбежать отсюда.
Пенелопа посмотрела вниз на эклер, уже без крема, но который она все еще держала в руке. Колин ответил ей кивком на близлежащее растение.
– Нет! - резко сказала она, широко открыв глаза.
Он наклонился ближе.
– Я думаю, ты сможешь.
Ее глаза перебежали от эклера на растение, затем обратно на лицо Колина.
– Я не могу, - пробормотала она.
– Люди совершают и более неприглядные выходки, эта же довольно умеренна, - указал он.
Это был вызов, и Пенелопа, имеющая иммунитет к таким детским выходкам, поняла, что не поддаться очарованию зеленых смеющихся глаз Колина невозможно.
– Ну, хорошо, - сказала Пенелопа, выпрямляя плечи, и бросая эклер прямо в горшок с растением.
Она сделала шаг назад, словно осматривая свою работу, и оглянулась вокруг, заметил ли ее проделку, кто-нибудь еще, помимо Колина. Колин следил за ней, затем подошел ближе, и повернул горшок так, чтобы листья растения закрыли эклер.
– Я не думал, что ты все-таки решишься на это, - сказал Колин.
– Как ты и говорил, это было все-таки ужасно нахально.
– Нет, но это, кстати, любимая мамина миниатюрная пальма.
– Колин! - Пенелопа развернулась на месте, намериваясь бежать обратно к горшку с растением и вытащить оттуда эклер. - Как ты мог, позволить мне! - Подожди-ка секунду.
Она выпрямилась, сузив глаза: - Это ведь не пальма.
– Разве, нет? - удивленным голосом спросил Колин.
– Это миниатюрное апельсиновое дерево.
Он моргнул.
– Оно уже стало апельсиновым деревом?
Она нахмурилась на него. По крайней мере, она надеялась, что у нее хмурый вид. Было очень трудно хмуриться на Колина Бриджертона. Даже его мать, леди Бриджертона как-то заметила, что ему невозможно делать выговор. Он всего-навсего улыбнется и смущенно посмотрит, а затем скажет что-то веселое и смешное, и вы уже не можете стоять и злиться на него. Вы просто не сможете сделать это.
– Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя жутко виноватой, - сказала Пенелопа.
– Каждый смог бы случайно спутать пальму с оранжевым деревом.
Она с трудом сдерживалась, чтобы не закатить глаза.
– Любой мог бы спутать пальму с чем угодно, но только не с апельсинами.
Он задумчиво пожевал нижнюю губу с серьезным выражением лица.
– Хм-м, но, кое-то смог бы подумать, будто апельсины это кусочки пальмы.
– Ты просто ужасный лгун, ты это знаешь?
Он выпрямился, натягивая свой жилет, так как он высоко поднял голову и задрал подбородок вверх.
– На самом деле, я превосходный лгун. Но в чем я по-настоящему хорош, так это притворяться восхитительно застенчивым после того, как меня поймали на лжи.
Что, задавалась вопросом Пенелопа, она могла ответить на такое высказывание? Поскольку она была уверена ни у кого не было такой убедительной восхитительной застенчивости (застенчивой восхитительности?), чем у Колина с его руками, убранными за спину и с его глазами, поднятыми к потолку, и его губами, насвистывающими невинную мелодию.
– Когда, ты был ребенком, - спросила Пенелопа, резко меняя тему разговора, - Тебя хоть раз наказывали?
Колин немедленно выпрямился.
– Прошу прощения?
– Тебя наказывали когда-нибудь за детские шалости? - повторила она свой вопрос, - Тебя наказывают сейчас за твои проделки?
Колин лишь удивленно уставился на нее, задаваясь вопросом, имеется ли какая-либо подоплека в том, что она спрашивает. Возможно, нет.
– Э-э…, - ответил он, просто потому, что он не нашел, что сказать в ответ.
Она немного покровительственно вздохнула.
– Я так и думала, что не наказывали.
Если бы он был менее снисходительным, и если бы перед ним был любой другой человек, кроме Пенелопы Физеренгтон, которую он хорошо знал, и которая никогда не была вредным и злонамеренным человеком, он бы, несомненно, обиделся. Но он был необыкновенно легко отходчивым мужчиной, а перед ним была Пенелопа Физеренгтон, лучшая подруга его сестры Бог знает сколько лет. Поэтому вместо того, чтобы принять жестоко циничный взгляд (который, по общему мнению, ему никогда не удавался), он просто улыбнулся и спросил:
– Такая твоя точка зрения?
– Только не думай, что я хотела покритиковать твоих родителей, - сказала она с невинным, и в то же время лукавым выражением лица.
– Я никогда и не думал подозревать тебя в том, что ты можешь быть такой испорченной, - он любезно кивнул ей.
– Знаешь, просто, - она склонилась к нему, словно собираясь передать очень важный секрет, - Я думаю, тебе все сошло с рук, даже если ты совершил бы убийство.
Он закашлялся - нет, не для того чтобы прочистить горло, и не потому, что он не очень хорошо себя чувствовал. А просто потому, что он был просто чертовски поражен. Пенелопа была такая забавная. Нет, не совсем так. Она была… удивительная. Да, это слово, казалось, объединяло все черты ее характера. Очень немногие люди по-настоящему знали и понимали ее; у нее никогда не было репутации приятного собеседника. Он был совершенно уверен, что она, за время этих трехчасовых приемах, часто, не произносила ни одного простого слова.
Но, когда Пенелопа оказывалась в компании с человеком, с которым она могла чувствовать себя спокойно и уютно - и Колин понял, что может занести себя в список таких людей - она блистала своим остроумием, хитрой улыбкой, и своим очень высоким интеллектом.
Он не удивлялся тому, что вокруг нее не крутятся толпы соискателей ее руки. Она не была красавицей по мнению света, хотя после близкого осмотра, она ему казалась гораздо более привлекательной, чем он помнил до этого. Ее каштановые волосы с рыжими прядями, красиво переливались в свете свечей. А кожа ее была просто прекрасна - чудесный оттенок персика со сливками, именно этого оттенка добивались все леди, намазывая себе лица мышьяком.