Звук радио приглушили, и мистер Фабер спросил:
– Кто это?
У него было удивительно правильное произношение, без примеси кокни[6] или иностранного акцента – очень приятный, нейтральный говор.
– Можно вас на пару слов? – отозвалась она.
Он, похоже, колебался с ответом. Потом сказал:
– Но я не одет.
– Так и я тоже, – хихикнула она и отперла дверь своим дубликатом ключа.
Он стоял перед радиоприемником, держа в руке нечто, напоминающее отвертку. На нем действительно были брюки, а вот майку он уже снял. Его лицо побледнело, и он выглядел перепуганным насмерть.
Она вошла и закрыла за собой дверь, не представляя, что еще сказать. Внезапно ей на ум пришла фраза из какого-то американского фильма, и она произнесла:
– Не хотите угостить выпивкой девушку, которой одиноко?
Вышло глупо, это она поняла сразу, поскольку знала: спиртного он у себя не держал, а для прогулки в бар ее наряд точно не подходил, – но зато прозвучало чертовски обольстительно.
И, как ей показалось, произвело ожидаемый эффект. Ни слова не говоря, он медленно подошел к ней. У него в самом деле росли волоски вокруг сосков. Она тоже шагнула ему навстречу, а потом он обнял ее, она закрыла глаза, подставляя лицо, и он поцеловал ее. Она изогнула стан в его руках, а затем почувствовала острую, страшную, непереносимую боль в спине и открыла рот, чтобы закричать.
* * *А ведь он слышал, как она споткнулась на лестнице. Дай она ему всего минуту, он успел бы спрятать передатчик на место, убрать шифровальные блокноты в ящик стола, и тогда ей не пришлось бы умереть. Но прежде чем он успел избавиться от улик, в замке повернулся ключ, а когда она открыла дверь, его рука уже сжимала рукоятку стилета.
Движение же ее тела в его объятиях означало, что с первого удара Фабер не сумел попасть в сердце, и ему пришлось засунуть пальцы ей в рот, чтобы не дать закричать. Он нанес второй укол, но она вновь пошевелилась, и острие угодило в ребро, лишь поверхностно ранив ее. А потом брызнула кровь, и он понял: убить ее чисто не получится. Чисто выходило только в том случае, если стилет пронзал сердце с первой же попытки.
Теперь же она корчилась слишком бурно, чтобы прикончить ее новым уколом. Все еще не вынимая пальцев изо рта, он прихватил ее челюсть, а тело прижал к двери. Она громко ударилась затылком о деревянную поверхность, и ему оставалось только пожалеть о том, что он приглушил музыку, но кто мог предвидеть подобное?
Он медлил с убийством, так как оказалось бы гораздо лучше, если бы она скончалась, лежа на кровати. Лучше с точки зрения плана сокрытия следов, который уже складывался у него в сознании. Вот только он сомневался, что сумеет дотащить ее туда без лишнего шума, поэтому, обездвижив ее окончательно и прижав голову к двери, стилетом описал широкий полукруг, практически полностью разорвав ей горло. Получилось неряшливо, поскольку стилет не режущее оружие, а горло не та часть тела, которую выбрал бы для убийства Фабер.
Он сумел вовремя отскочить, чтобы не попасть под первый, ужасающе мощный выброс крови из раны, но потом снова протянул руку, чтобы не дать трупу с грохотом упасть на пол. Стараясь не смотреть на ее шею, он доволок тело до постели и уложил.
Ему уже приходилось убивать, и собственная реакция не стала для него сюрпризом – так случалось, как только он ощущал себя вне опасности. Он подошел к раковине в углу комнаты и склонился над ней в ожидании. В маленьком зеркальце для бритья он видел свое лицо – побледневшее, с выпученными глазами. Бросив на себя еще один взгляд, он подумал: убийца! А потом его стошнило.
После этого он почувствовал себя намного лучше. Теперь можно браться за работу. Он досконально знал, что нужно сделать, еще до того как прикончил ее.
Он умылся, почистил зубы и привел в порядок раковину. Потом сел за стол рядом с рацией. Просмотрев страницу блокнота, нашел нужное место и взялся за ключ. Он заканчивал выстукивать длинное сообщение о войсках, готовившихся к отправке в Финляндию, которое оборвал на полуслове, когда ему помешали. Сначала он шифром записал его в блокнот. Передав текст до конца, он подытожил его словами: «Большой привет Вилли».
Затем аккуратно уложил передатчик в специально предназначенный для него чемодан. В другой чемодан поместились остальные пожитки Фабера. Сняв брюки, он губкой снял с них пятна крови, а потом протер все свое тело сверху донизу.
Только после этого он снова посмотрел на труп.
Теперь он уже мог сохранять хладнокровие. Идет война. На войне есть враги. Если бы он не убил ее, она стала бы причиной его собственной гибели. Она представляла собой угрозу, и все, что он чувствовал сейчас, – это облегчение. Угроза устранена. Ей не следовало застигать его врасплох.
Тем не менее заключительная часть работы вызывала у него отвращение. Он распахнул ее халат и задрал подол ночной рубашки, обмотав его повыше талии. На ней были трусики, и он порвал их так, чтобы обнажился волосатый лобок. Дурища несчастная! Ведь все, чего она хотела, это соблазнить его. Но он уже никак не мог выпроводить ее из комнаты, так чтобы она не заметила передатчика, а британская пропаганда привила этим людям повышенную бдительность к вражеским шпионам – просто до смешного. Если бы у абвера в Великобритании оказалось столько агентов, сколько насчитывали местные газетчики, Германия давно бы победила.
Он отошел на несколько шагов и вновь посмотрел на нее, склонив голову набок. Что-то выглядело явно не так. «Поставим себя на место сексуального маньяка. Будь я помешан на стремлении овладеть такой женщиной, как Юна Гарден, и убив ее, желая добиться своего, что бы я непременно сделал?»
Ну конечно! Насильник наверняка захотел бы увидеть ее бюст. Фабер склонился над телом, ухватился за ворот ночной рубашки и разорвал до пупка. Ее тяжелые груди свесились по обе стороны.
Полицейский патологоанатом сразу установит: изнасилования все-таки не было, – но Фабер не придавал этому значения, поскольку прошел курс криминалистики в Гейдельберге и знал, что многие нападения с целью изнасилования непосредственно половым актом не сопровождаются. Кроме того, даже ради собственной безопасности он не зашел бы в маскировке так далеко. Даже во имя фатерланда. Он же не эсэсовец какой-нибудь! Вот эти выстроились бы в очередь, чтобы изнасиловать труп… Но лучше выбросить подобные мысли из головы.
Он снова вымыл руки и оделся. Пробило полночь. Он выждет еще час, прежде чем уходить. Позже это станет сделать безопаснее.
Он сел и принялся анализировать, в чем заключалась его ошибка.
Он допустил промах, сомнений быть не могло. Если бы его «легенда» не имела недостатков, он никогда не попал бы в подобную ситуацию. А если бы он не попал в подобную ситуацию, никто не раскрыл бы его тайны. Миссис Гарден узнала его тайну, или, если быть точным, узнала бы, проживи на несколько секунд дольше, из чего следовало: он не обеспечил свою безопасность, а значит, в его «легенде» присутствовал изъян, который и привел к ошибке.
Прежде всего ему необходимо снабдить свою дверь засовом. Лучше прослыть хроническим трусом, чем позволять квартирным хозяйкам, пользуясь своими ключами, врываться к нему в нижнем белье.
Но это промах, лежавший на поверхности. Глубинная же причина заключалась в том, что он вызывал к себе интерес, будучи холостяком. Фабер подумал об этом без тени мужского тщеславия, а исключительно с раздражением. Ему было известно, что он привлекателен, и потому его одиночество, вероятно, кому-то могло показаться странным и необъяснимым. И он принялся обдумывать варианты, как сделать это естественным в глазах других людей и пресечь в будущем любые поползновения со стороны таких, как миссис Гарден.
В поисках версий лучше всего начать с попытки разобраться в своей реальной личности. Почему он оказался одинок? Он заерзал на стуле – заглядывать себе в душу ему не нравилось. Хотя ответ лежал на поверхности. Он жил один по профессиональным причинам. Если существовали скрытые психологические мотивы, он ничего не хотел о них знать.
Остаток нынешней ночи ему предстояло провести под открытым небом. Хайгейтский лес подойдет. Утром он сдаст чемоданы в вокзальную камеру хранения, а завтра к вечеру будет уже в своей комнате в Блэкхите.
Пока придется полностью переключиться на вторую «легенду». Именно поэтому он и не опасался быть пойманным полицией. Коммивояжер, снимавший на выходные комнату в Блэкхите, мало походил на железнодорожного клерка, убившего квартирную хозяйку в Лондоне. Индивидуум из Блэкхита был веселым, вульгарным и шумным. Он носил кричащих расцветок галстуки, угощал в пабах каждого встречного-поперечного, и даже прическа у него выглядела иначе. Полиция пустит в ход описание неряшливого и невзрачного извращенца, чурающегося женщин, пока им вдруг не овладеет бешеная похоть. Разве кому-нибудь придет в голову обратить внимание на смазливого разъездного торговца, носившего модные костюмы в полоску, и тоже, разумеется, не чуждого похоти, но которому нет нужды убивать женщин, чтобы увидеть обнаженную грудь?
Однако теперь ему нужно разработать еще одно прикрытие, поскольку он привык всегда иметь по меньшей мере два. Понадобится новая работа, новый набор документов: паспорт, удостоверение личности, продовольственные карточки, свидетельство о рождении. Добывать все это – рискованно. Проклятая миссис Гарден! Ну почему она и сегодня просто не допилась до крепкого сна в своей постельке, как делала это всегда?
Час ночи. Фабер последний раз окинул взглядом комнату. Его не беспокоили оставленные улики. Его отпечатки пальцев можно снимать здесь повсюду, а у полиции не будет никаких сомнений в том, кто именно совершил убийство. Им не овладела грусть при расставании с помещением, которое служило ему домом два года, – домом он его никогда и не считал. Настоящего дома у него никогда и нигде не было.
Если он и вспомнит об этой комнатушке, то только как о месте, где он на всю жизнь усвоил урок – нельзя обходиться без дверных засовов.
Он выключил свет, взял чемоданы, спустился по лестнице, вышел в дверь и растворился в ночи.
2
Генрих II был весьма неординарным королем. В эпоху, когда формулировка «с кратковременным срочным визитом» еще не вошла в политический обиход, он перемещался между Англией и Францией с такой скоростью, что ему даже стали приписывать некие магические способности, а он, по понятным причинам, не спешил такие слухи опровергать. И вот в 1173 году – либо в июне, либо в сентябре (это зависит от того, каким источникам вы доверяете больше) – он побывал в Англии и вернулся во Францию настолько молниеносно, что ни один летописец того времени даже не узнал об этом. Лишь много столетий спустя историки обнаружили финансовый отчет об этом визите в ежегодных сводках казначейства. А ведь как раз в это время его королевство подверглось одновременному нападению войск его сыновей на противоположных границах – северной и южной, со стороны Шотландии и с юга Франции. Так в чем же состояла цель визита? С кем встречался король? Почему это сохранили в тайне в те времена, когда молва о магических чарах могла оказаться сильнее целой армии? Чего удалось ему добиться?
Вот над какими вопросами бился Персиваль Годлиман летом 1940 года, когда гитлеровские войска серпом прошлись по пшеничным нивам Франции, а британцы пережили кровавую баню, выбираясь на родину через подобную бутылочному горлышку гавань Дюнкерка.
Профессор Годлиман знал о Средних веках больше любого своего современника. Его фундаментальный труд об эпидемии «Черной смерти» буквально перевернул взгляды ученых-медиевистов всего мира на эту проблему. Он стал так популярен, что его даже выпустили в серии бестселлеров издательства «Пингвин-букс». Не удовлетворившись этим успехом, он взялся за изучение еще более раннего и потому менее изученного исторического периода.
И вот в один прекрасный июньский лондонский день, ровно в половине первого пополудни, секретарь нашла Годлимана склонившимся над рукописной книгой: он переводил средневековую латынь, делая пометки в блокноте почерком, который выглядел еще менее разборчивым, чем у древнего летописца. Секретарю не терпелось отправиться на обед в саду на Гордон-сквер, и она вообще не любила хранилища манускриптов, поскольку там пахло смертью. К тому же, чтобы попасть туда, требовалось открыть столько замков…
Годлиман стоял за конторкой, по-птичьи подогнув одну ногу; лицо его было подсвечено отраженным сиянием лампы над головой, что придавало ему сходство с призраком монаха-летописца, автора книги, застывшим в многовековой страже над своим бесценным творением. Девушка громко откашлялась, желая быть замеченной. Она видела перед собой невысокого человечка лет пятидесяти с небольшим, с покатыми плечами и слабым зрением, одетого в костюм из твида. При этом она уже знала: он может быть даже приятен в общении, если только вытащить его из глубин Средневековья. Она снова откашлялась и окликнула его:
– Профессор Годлиман!
Он поднял глаза, увидел ее, и вмиг перестал напоминать привидение, а скорее стал похож на какого-нибудь чудаковатого папашу.
– О, привет! – воскликнул он так радостно и одновременно удивленно, словно только что неожиданно повстречал соседку из Лондона посреди пустыни Сахара.
– Вы просили напомнить, что обедаете в «Савое» с полковником Терри.
– Ах да, спасибо. – Он достал часы из жилетного кармана и долго всматривался в них. – Если я хочу успеть туда пешком, мне лучше выйти прямо сейчас.
Она кивнула.
– Я принесла ваш противогаз.
– Это очень мило с вашей стороны. – Он снова улыбнулся, и ей показалось, что он сейчас определенно выглядит намного лучше.
Взяв у нее противогаз, он спросил:
– А плащ надевать?
– Утром вы пришли без плаща. На улице теплынь. Мне запереть за вами хранилище?
– Да, спасибо еще раз. – Он сунул блокнот в карман пиджака и вышел.
Секретарь осмотрелась по сторонам, содрогнулась и последовала за ним.
Полковник Эндрю Терри был краснолицым шотландцем, тощим (по всей вероятности, потому, что почти всю жизнь был заядлым курильщиком), с редеющими темно-русыми волосами, покрытыми густым слоем бриолина. Годлиман разыскал его за угловым столиком ресторана «Савой-гриль». Полковник оказался одет в штатское. Три сигаретных окурка валялись в пепельнице. Он поднялся с места для рукопожатия.
– Доброе утро, дядюшка Эндрю, – обратился к нему Годлиман, поскольку Терри приходился братом его матери, хотя и был много моложе ее.
– Как жизнь, Перси?
– Пишу книгу о Плантагенетах, – ответил Годлиман, садясь за стол.
– И все твои рукописные сокровища до сих пор в Лондоне? Признаться, я удивлен.
– Почему?
Терри прикурил очередную сигарету.
– Перевези их куда-нибудь в провинцию. Подальше от бомбежек.
– Ты думаешь, это необходимо?
– Половина Национальной галереи зарыта в чертовски большой яме где-то в Уэльсе. Молодой Кеннет Кларк[7] куда проворнее тебя. Вероятно, разумнее и тебе убраться отсюда, пока еще есть возможность. Не думаю, будто у тебя сейчас много студентов, так ведь?
– Верно. – Годлиман взял у официанта меню. – Нет, аперитива не надо.
Терри в меню даже не заглянул.
– В самом деле, Перси, почему ты до сих пор в городе?
Глаза Годлимана засветились – так включается в темноте зала кинопроектор, – словно впервые с тех пор, как сюда вошел, ему понадобилось о чем-то задуматься.
– Это правильно, когда увозят детей и эвакуируют такие национальные достояния, как институт Бертрана Рассела. Но для меня уехать… это все равно что сбежать, позволив другим сражаться за меня. Я понимаю, моя логика несколько ущербна. Но здесь мы вступаем скорее в область ощущений, нежели логики.
Терри улыбнулся как человек, чьи ожидания полностью оправдались, и соизволил просмотреть меню.
– Боже милосердный! Что такое пирог Le Lord Woolton?
– Уверен: это все та же картошка, фаршированная овощами, – усмехнулся Годлиман.
Когда они сделали заказ, Терри поинтересовался:
– Что думаешь о нашем новом премьер-министре?
– Он законченный осел. Но Гитлер и вовсе дурак, а посмотри, кем стал. Сам-то как считаешь?
– Уинстон нас устраивает. По крайней мере он сторонник решительных действий.
– «Нас»? – удивленно вскинул брови Годлиман. – Ты что, вернулся к старым играм?
– А я, знаешь ли, никогда их и не бросал.
– Но ты же говорил…
– Перси, разве ты ничего не слышал о подразделениях, чьи офицеры дружно отрицают свою причастность к военной службе?
– Ух ты! Будь я проклят! И все это время?..
Им подали закуски и откупорили бутылку белого бордо. Годлиман ел своего вареного лосося в состоянии глубокой задумчивости.
– Все еще под впечатлением моей последней фразы? – прервал молчание Терри.
Годлиман кивнул.
– Да, вспомнил молодость, знаешь ли. Жуткие были времена.
Но в его тоне отчетливо звучала ностальгия.
– Нынешняя война совсем не похожа на ту. Мои парни больше не ходят по вражеским тылам, считая количество палаток, как ты когда-то. Впрочем, вру, ходят, конечно, но сейчас это уже не первостепенная задача. В наши дни мы все больше слушаем радио.
– Но разве радиообмен не зашифрован?
Терри только отмахнулся.
– Любые коды можно взломать. Проще говоря, так мы теперь узнаем обо всем, что нам необходимо.
Годлиман оглянулся по сторонам, но никто в зале подслушивать их не мог, да и не ему было напоминать Терри, что болтун – находка для шпиона.
Терри между тем заговорил:
– Но лично моя работа заключается в том, чтобы они не выведали у нас того, что им необходимо знать.
Как основное блюдо оба заказали пирог с курятиной. Говядина в меню не значилась. Годлиман отмалчивался. Разговор продолжил Терри:
– Канарис весьма забавный тип. Ну, ты понимаешь, что я говорю об адмирале Вильгельме Канарисе, главе абвера. Мне доводилось встречаться с ним еще до начала этой заварухи. Ему нравится Англия. И, как я подозреваю, не слишком нравится Гитлер. Насколько нам стало известно, ему поручено развернуть против нас масштабную разведывательную операцию с целью подготовки вторжения, но он не слишком усердствует. Их лучшего агента в Англии мы арестовали через день после объявления войны. Он и сейчас сидит в Уандсуортской тюрьме. В основном же шпионы Канариса для нас не опасны. Какие-то старухи из богаделен, свихнувшиеся фашисты, мелкое жулье…