В тот вечер, когда мы встретились с Брэдом, мы вышли из павильона звукозаписи № 15 киностудии «XX век Фокс». Было уже далеко за полночь, и мы шли мимо декораций Нью-Йорка — после того, как их выстроили для съемок «Хелло, Долли» с участием Барбры Стрейзанд, их использовали в миллионах кинофильмов. Мимо нас проехало такси с нью-йоркскими номерами. Над крышками мнимых люков поднимался пар. Тротуары были заполнены людьми в зимних пальто — у многих в руках пакеты из нью-йоркских магазинов. В следующую минуту кто-то помахал нам рукой, призывая остановиться, — нас, смеющихся, одетых в шорты и футболки, попросили не появляться в кадре рождественского эпизода фильма о нью-йоркской полиции.
Мы зашагали по другой улице, мимо открытого павильона звукозаписи, где освещенные прожектором актеры в голубых балахонах хирургов склонились над операционным столом, делая вид, будто спасают чью-то жизнь.
В другой раз я драил пол в кухне и потянул мышцы в боку. По крайней мере мне так показалось сначала.
Следующие три дня я заходил в туалет, и мне никак не удавалось помочиться, и когда я ушел с работы и поехал к врачу, то от боли едва мог ходить. К тому времени врач из того стрип-бара уже стал моим личным врачом. Он пощупал мой бок и сказал: «Вам нужно в больницу, иначе рискуете лишиться почки».
Несколько дней спустя я позвонил ему, сидя в ванне в луже мочи и крови, попивая калифорнийское шампанское и «викодин». По телефону я сообщил ему: «У меня вышел камень». В другой руке у меня был девятимиллиметровый камешек с острыми краями кристалликов щавелевой кислоты.
На следующий день я вылетел в Спокейн для получения премии Ассоциации книготорговцев Северо-Западного побережья за роман «Бойцовский клуб».
Через неделю, в день, когда мне была назначена консультация, кто-то позвонил мне и сказал, что мой врач умер. Ночью у него случился сердечный приступ, и он умер один, на полу, возле своей кровати.
В моей плексигласовой ванне до сих пор сохранился по периметру кроваво-красный след.
Черный и красный свет софитов. Декорации на съемочной площадке. Набальзамированные трупы. Мой доктор, мой друг, мертвый на полу своей спальни. Мне хочется верить, что теперь это просто истории. Наши физические тела — я хочу верить, что они не более чем бутафорский реквизит. Что жизнь, физическая жизнь, это всего лишь иллюзия.
И я верю, но только каждый раз это длится всего лишь мгновение.
Может показаться забавным, но в последний раз я видел отца живым на похоронах моего зятя, мужа сестры. Он был молод, мой зять. Ему не было и пятидесяти, когда у него случился удар. В церкви нам предложили «меню» — мол, мы можем выбрать два гимна, псалом и три молитвы. Все это сильно смахивало на заказ блюд в китайском ресторане.
Сестра вышла из смотровой комнаты, где находилось тело ее усопшего мужа. Она жестом пригласила нашу мать войти в комнату, сказав:
— Произошла ошибка.
Это существо в гробу, высохшее, одетое в костюм и загримированное, не имело ничего общего с Джерардом. Моя сестра сказала:
— Это не он.
Последний раз, когда я видел отца, он протянул мне галстук в синюю полоску и спросил, как его завязать. Я попросил его выпрямиться. Подняв воротник его рубашки, я, точно петлю, надел ему на шею галстук и стал затягивать узел. Я сказал ему: «Подними голову».
Это была оборотная сторона того мгновения, когда он показал мне фокус с зайцем, бегающим вокруг пещеры, и завязывал шнурки на моей самой первой паре обуви.
Это был первый случай за несколько десятилетий, когда моя семья в полном составе отправилась на мессу.
Когда я писал эти строки, позвонила мать и сообщила, что дедушка недавно перенес серию инфарктов. Он не может глотать, его легкие заполняются жидкостью. Мой друг, пожалуй, самый мой лучший друг, сообщил по телефону, что у него обнаружили рак легких. Дедушка живет в пяти часах езды от меня. Друг — на другом конце города. У меня есть работа, которую я должен делать.
Официантка в том баре любила спрашивать: «Что вы будете делать, когда состаритесь?»
Если я доживу до старости.
Я пишу эти строки как раз накануне последнего срока сдачи текста редактору.
Мой зять обычно называл оттягивание какого-либо дела до последней минуты «конфронтацией», такая манера придавала делам большую драматичность и значимость, а их исполнитель превращался едва ли не в героя.
— То, где я родилась, — любила вспоминать Джорджия О`Кифф, — и где и как я жила — совершенно не важно.
Она также говорила:
— Интерес представляет лишь то, что я делала, когда жила там.
Простите, если все это представляется вам немного поспешным и безнадежным. Но так оно и есть.
Кажется, вспомнил…
Наименование: двадцать семь коробок леденцов к дню св. Валентина, стоимость 298 долларов.
Наименование; четырнадцать говорящих заводных птиц, стоимость 112 долларов.
По мере того как приближается пятнадцатое апреля, мой налоговый ассистент, Мэри, начинает названивать мне и интересуется:
— А это еще что такое?
Наименование: две ночевки в отеле «Хилтон», город Карсон, Калифорния.
Мэри спрашивает меня, каким ветром меня занесло в Карсон. Двадцать первое — мой день рождения. Что в этой поездке особенного, чтобы дать право на налоговые льготы?
Леденцы-валентинки, говорящие птицы, ночи в отеле «Хилтон» — видимо, они были так хороши, что я решил сохранить чеки. Иначе с какой стати мне это было делать? Спустя год я уже не помню, какое они вообще имеют ко мне отношение.
Вот почему, как только я увидел Ги Пирса из «Мементо», я точно знал, что сейчас мне наконец-то расскажут историю. Это был фильм про основную форму искусства нашего времени.
Про то, как делать заметки.
Все мои друзья вооружены карманными компьютерами и мобильниками. Они вечно названивают самим себе и оставляют сообщения про то, что должно вот-вот произойти. Мы оставляем себе записки с напоминанием «Нужно отправить». Мы идем в магазин в торговом центре, тот самый, где по нашей просьбе на серебряной шкатулке или авторучке вам выгравируют какую-нибудь чушь, и мы получаем напоминание о том, что жизнь наша быстротечна и всего в ней не упомнишь. Мы покупаем фоторамки, где можно на звуковой чип записать голосовое сообщение. Мы пытаемся буквально все запечатлеть на видео. Да, еще у нас появились цифровые фотоаппараты, и мы теперь можем пересылать фотографии по электронной почте — это примерно то же самое, как в прошлом веке мы показывали друзьям после отпуска слайды, только не так скучно. Мы занимаемся тем, что организуем и реорганизуем. Мы записываем и архивируем.
Так что я не удивлен тому, что людям нравится «Мементо». Меня удивляет другое — почему этот фильм не собрал всех «Оскаров» сразу, чтобы затем одним ударом разрушить потребительский рынок перезаписывающихся компакт-дисков, диктофонов, электронных органайзеров и прочей дребедени, которую мы используем, чтобы следить за ходом своей жизни.
Моя система хранения информации — мой фетиш. Перед тем как уйти из корпорации «Фрайтлайнер», я в магазине офисной техники по дешевке — по пять долларов за штуку — накупил себе во всю стену черных металлических архивных стеллажей с выдвижными ящиками. Теперь, когда чеки, а с ними письма, контракты и прочие бумажки уже высятся горами, я опускаю шторы, ставлю диск с записью дождя и начинаю все раскладывать по полочкам. При этом я использую висячие папки и специальные цветные пластиковые этикетки. То есть я — Ги Пирс, только без жировых складок на животе и не такой симпатичный. Я сортирую бумаги по датам и содержанию. Я организую идеи для рассказов, привожу в порядок разрозненные факты.
Этим летом женщина из Палузы, штат Вашингтон, сказала мне о двух способах выращивания рапса — в качестве продукта питания и для смазки. Есть два вида семян. К сожалению, та разновидность, что годится в качестве смазки, — ядовита. И поэтому каждый округ страны должен решить для себя, разрешать ли фермерам выращивать рапс как пищевой продукт или как сырье для смазочного материала. Потому что попадись в пищевом рапсе пара-тройка семян ядовитой разновидности, и дело может кончиться смертельным исходом. Она также рассказала мне, что безобидное на первый взгляд движение за снос плотин на самом деле куплено на корню, что за всем этим стоят отнюдь не наивные любители природы, рыбалки и спуска на плотах с горных рек, а угледобывающая промышленность — потому что плотины гидроэлектростанций отнимают у шахтеров их хлеб. И она это знает не понаслышке, а потому, что делала для них веб-сайт.
Подобно птицам на батарейках, все это прелюбопытные факты, вот только что мне с ними делать?
Я могу пополнить ими мой архив. В один прекрасный день им тоже найдется применение. Когда-то дед и отец тащили домой поломанные автомобили, все бросовое, даровое или купленное по дешевке, что могло когда-нибудь пригодиться. Так и я собираю факты и цифры, раскладываю их по полочкам архива на случай какого-нибудь будущего литературного проекта.
Подобно птицам на батарейках, все это прелюбопытные факты, вот только что мне с ними делать?
Я могу пополнить ими мой архив. В один прекрасный день им тоже найдется применение. Когда-то дед и отец тащили домой поломанные автомобили, все бросовое, даровое или купленное по дешевке, что могло когда-нибудь пригодиться. Так и я собираю факты и цифры, раскладываю их по полочкам архива на случай какого-нибудь будущего литературного проекта.
Представьте себе городской дом Энди Уорхола, полный народу, заставленный всяким китчем, банками с печеньем, заваленный старыми журналами, — это моя голова. А мой архив — дополнения к моей голове.
Книги — еще одно дополнение. Книги, которые я пишу, — это своего рода сосуды для сбора информации, которая переливается через край, потому что больше не вмещается в моей голове. Книги, которые я читаю, служат для сбора фактов для новых историй. Сейчас я занят тем, что гляжу на томик с надписью «Федр» — это вымышленный разговор между Сократом и афинским юношей по имени Федр.
Сократ пытается убедить молодого человека, что живая речь лучше письменного общения, лучше всякого записанного общения, включая кино. Согласно Сократу, древнеегипетский бог Тот изобрел цифры и исчисление, а также азартные игры, геометрию и астрономию. А еще Тот изобрел письмо. После чего преподнес все свои изобретения великому богу-царю по имени Тамус, чтобы тот решил, какое из изобретений можно передать дальше народу Египта.
Тамус постановил, что письмо — это pharmakon. Как и наше слово «снадобье», оно могло быть использовано как во благо, так и во зло. То есть могло исцелить или отравить.
Согласно Тамусу, письмо должно было позволить людям расширить их память и обмениваться информацией. Однако, что более важно, это позволит роду людскому все больше и больше полагаться на эти внешние способы хранения знания. Наша собственная память начнет усыхать, начнет подводить нас. А ее место в нашей голове займут всякого рода заметки.
Что еще хуже: если верить Тамусу, письменная информация не способна обучать. Ей нельзя задать вопрос, она не способна защитить себя, если люди ее не понимают или неправильно интерпретируют. Письменные виды коммуникации дают людям то, что Тамус назвал «ложным восприятием знания», то есть ошибочной убежденностью, что они что-то разумеют.
Поэтому зададимся вопросом: все эти видео вашего детства — способны ли они помочь вам познать самого себя? Они же обкорнают и без того короткую вашу память! Способны ли они заменить вашу способность сесть и задать вопросы близким? Способность учиться жизни у бабушки с дедом?
Будь сейчас Тамус здесь, я бы сказал ему, что сама память — это тоже pharmakon.
Счастье Ги Пирса основано целиком и полностью на его прошлом. Он должен завершить нечто такое, чего сам толком не помнит. Нечто такое, что он помнит неверно, потому что воспоминания чересчур мучительны.
Я и Ги — мы с ним срослись бедрами.
Мои две ночи в Карсоне, штат Калифорния, — если посмотреть на выписанный по кредитке чек, то я их помню. Ну, вроде как помню. Я тогда позировал на фото для журнала «GQ». Сначала они хотели, чтобы я лег на груду резиновых фаллосов, но потом мы пришли к компромиссу. В тот вечер присуждали премию «Грэмми», поэтому все до последнего приличные отели в Лос-Анджелесе были забиты под завязку. Согласно второму чеку, чтобы добраться до места съемок, это стоило мне семьдесят баксов за поездку в такси.
Ага, вспомнил.
Модельерша рассказала мне, что ее чихуахуа умеет сосать собственный пенис. Народ обычно умилялся, глядя на эту ее псину, до тех пор, пока та не выбегала в центр комнаты во время какой-нибудь вечеринки и не начинала прилюдно заниматься собачьим онанизмом. Чем способствовала тому, что вечеринки в доме ее хозяйки стали случаться все реже и реже.
Фотограф рассказывал мне кошмарные истории о том, как фотографировал Минни Драйвер и Дженнифер Лопес.
Во время другого сеанса фотосъемки для каталога Аберкомби и Фича фотограф поведал мне, что его любимец чихуахуа «страдает дисфункцией втягивания пениса». Как только у песика встанет, этот парень — я имею в виду фотографа — вынужден всякий раз проверять, не слишком ли туго натянута у его питомца крайняя плоть.
Ага, вот и на меня нахлынули воспоминания.
Теперь в любое время суток в моем мозгу огромными буквами высвечено предостережение: НИКОГДА НЕ ЗАВОДИТЕ ЧИХУАХУА.
После съемки для «GQ» — где на мне был дорогой прикид и я стоял в туалете самолета (разумеется, студийная имитация) — один кинопродюсер отвез меня в прибрежный отель в Санта-Монике. Отель был огромный и дорогой, там был ужасно шикарный бар, который выходил на террасу, с которой можно было любоваться тем, как солнце прямо на ваших глазах погружается в океан. До начала церемонии вручения «Грэмми» оставался примерно час, и красивые люди в дорогих вечерних нарядах ужинали, пили и заказывали себе лимузины. Закат, толпы народу, я и мой стакан с выпивкой, причем я все еще накрашен, как для фотосъемки, правда, ужасно красиво и профессионально. Я бы прямо так и умер и воспарил бы к голливудским небесам, пока что-то не шлепнулось мне в тарелку.
Заколка.
Я потрогал волосы и нащупал в них еще с дюжину заколок, причем все они наполовину торчали из моих залитых пленкой лака волос. Здесь, на виду у музыкальной аристократии, ощетинившись заколками и роняя их при каждом движении головы, я был этаким пьяным персонажем «Бриолина».
Странно, но без чека я бы ничего этого не вспомнил. Именно это я и понимаю под словом pharmakon. Только не надо ничего записывать.
Утешительные призы
Вот и еще один официант только что обслужил меня бесплатно, потому что я «тот самый парень».
Я тот самый парень, который написал ту самую книжку. Книжку под названием «Бойцовский клуб». Потому что в этой книжке есть эпизод, в котором официант, состоящий в таком вот бойцовском клубе, подает рассказчику бесплатно еду. Теперь по этой книжке снят фильм, в котором Эдвард Нортон и Елена Бонэм Картер получают бесплатно еду.
Затем редактор одного журнала, еще один редактор еще одного журнала, звонит мне, и голос у него недовольный, потому что он хочет направить писателя в подпольный бойцовский клуб, расположенный в районе, в котором он живет.
— Это классно, чувак, — сообщает он мне из Нью-Йорка. — Ты, главное, скажи, где он находится. Не беспокойся, все будет тип-топ.
Я отвечаю ему, что такого места нет. Нет никакого тайного общества клубов, в которых парни молотят друг дружку и жалуются на свою скучную жизнь, бессмысленную карьеру, беспутных отцов. Бойцовские клубы — чистой воды вымысел, плод авторского воображения. Невозможно найти где-либо такой клуб. Это мое писательское детище.
— Ладно, — отвечает он. — Как скажешь. Если ты нам не доверяешь, то черт с тобой, старикан.
Издатель присылает мне очередную стопку писем. Это письма от молодых читателей — те сообщают, что они посещают бойцовские клубы в Нью-Джерси, Лондоне или Спокейне. Они рассказывают мне про своих отцов. Среди сегодняшней почты есть также бандероли с браслетами для часов, кофейные чашки и прочие призы, полученные за участие в сотнях конкурсов, в которые отец записывал нас с братьями и сестрами без нашего ведома.
Отчасти «Бойцовский клуб» соответствует истине. Это в меньшей степени роман и в большей степени антология жизни моих друзей. Я действительно страдаю бессонницей и неделями брожу по ночам, не в силах уснуть. Знавал я и сердитых официантов, гадящих в пищу. Мои друзья действительно бреют себе головы. Моя подруга Эллис действительно делает мыло. У многих моих знакомых проблемы с отцами.
Даже моему отцу кажется, будто его отец гнусно с ним обошелся.
Но теперь та малая часть романа, которая была выдумкой, все чаще и чаше обретает реальную жизнь. Вечером за день до того, как я в 1995 году отправил рукопись литературному агенту и мой будущий роман представлял собой лишь полсотни страниц машинописи, одна из моих подруг пошутила, что хочет познакомиться с Брэдом Питтом.
Я в свою очередь пошутил, что хотел бы оставить работу писателя-сборщика, который дни напролет валяется под грузовиками с дизельными двигателями.
Теперь эти странички обернулись фильмом режиссера Дэвида Финчера, в котором снялись и Питт, и Нортон, и Бонэм Картер. Зато я стал безработным.
Руководство студии «XX век Фокс» позволило мне приводить на съемочную площадку друзей, и каждое утро мы завтракали в одном и том же кафе в Санта-Монике. Каждое утро нас обслуживал один и тот же официант по имени Чарли, у него были густые волосы и внешность кинозвезды. И вот однажды утром Чарли выходит к нам из кухни, и голова у него обрита наголо. Это Чарли сходил в кино.
Моим друзьям, некогда официантам-анархистам с бритыми головами, подавал яичницу настоящий официант, он же актер, и теперь он играл мнимого официанта-анархиста с обритой наголо головой.