– Ну что же, бог в помощь, как говорится... – чуть улыбнулся Тигран, глядя на нее очень пристально, будто изучая.
– Нет, я тебе серьезно говорю! Еще годок-другой проходишь в холостяках, потом вообще не женишься! Будешь в женщинах одни недостатки видеть... А у них, у сердешных, все недостатки в том и заключаются, что достоинства невостребованными пропадают. Да многие женщины самые красивые ухаживания готовы променять на семейную жизнь, Тиграш, уж поверь мне! Так что ты подумай об этом на досуге!
Она трещала и трещала без умолку, легкомысленно вертясь на стуле, будто выстреливала из души неловкое обманное облегчение. А в голове стучало и стучало тревожным рефреном Тиграново строгое, жестко-металлическое, как молотком по шляпке гвоздя: «Забудь. Не было. Не бы-ло. Поняла?» Слишком строгое, слишком жестко-металлическое...
– Ладно, я работать пойду, Тиграш. Отчет за меня никто не сделает, – вдруг резко сорвалась с места, оставив на столе недопитую чашку кофе. – А ты еще долго здесь халтурить будешь?
– Нет, работы всего на часок осталось. Я тихо уйду, тебя отвлекать не буду.
– Тогда пока?
– Пока, Лизонька... Погоди, не уходи!
– Что? – обернулась она уже в дверях.
– Да ничего... Просто я хотел сказать, что ты лучшая женщина из тех, кого я когда-либо знал. И я вас обоих очень люблю. И тебя, и Влада.
– И я тебя тоже очень люблю, Тиграш... Приходи к нам на Рождество, я тебе твой любимый пирог с сыром сделаю!
– Ладно, посмотрим...
Села за свой стол, включила компьютер, тут же с головой ушла в работу. Вот чем бухгалтерская работа хороша – так цифрами-показателями мозги забить можно, что на остальное уже и местечка не останется! Да и вообще – есть ли оно, это непонятное «остальное»? Может, она с перепугу его просто выдумала? И впрямь же – не было ничего. Не бы-ло. Поняла?
Да. Поняла. Только в том ряде еще одно жестко-металлическое словцо присутствовало – «забудь». Интересно, как это можно «забыть» то, чего «не было»? Но хватит, хватит! Иначе можно с ума сойти.
Вечером заявился Влад. Приволок на кухню пузатый рюкзак, начал деловито выгружать, ставить на стол банки с дачными заготовками – соленые огурчики-помидорчики, вишневый компот, салаты-маринады всяких мастей и неожиданных овощных композиций. Все-таки молодец Екатерина Дмитриевна, дорогая свекровушка, преуспела в любимом занятии. Нет предела совершенству – умудрилась даже варенье из облепихи с лущеными тыквенными семечками сварить... Вот это затейница, вот это выдумщица! Такая красотища на столе получилась – хоть натюрморт пиши.
– Ой, теть Лиз, а можно, я вот это открою? – плотоядно пошевелила пальцами Ленка, нацеливаясь на банку с солеными помидорами.
– Да конечно, зачем спрашиваешь... – обернулась от плиты Лиза, пожав плечами.
Ленка в два счета сняла крышку с заветной баночки, выудила тугой красный помидор, надкусила, с удовольствием втянула в себя соленую мякоть.
– М-м-м... Как вкусно, теть Лиз, попробуйте...
– Конечно, вкусно, нисколько не сомневаюсь. А ты скажи-ка мне лучше, дорогуша, когда у тебя следующий экзамен? Что-то я не замечала, чтоб ты в эти дни хоть в один конспект заглянула...
– Экжамен пошлежавтра, теть Лиж, – прошепелявила набитым красной помидорной мякотью ртом Ленка, – да я шдам, вы не волнуйтесь. Так вкусно, сейчас всю банку съем...
– Э, мне-то дай попробовать! – плюхнулся рядом с ней на кухонную скамейку Макс, придвигая к себе банку. – И вообще, чего это тебя вдруг на солененькое потянуло?
– Щас как дам в лоб, помидором подавишься! – рассмеялась Ленка, просовывая худенькую ладошку в банку. – Погоди, не лезь... Еще один помидорчик себе достану и отдам...
– Ой, да что вы как с голодного края, Лена, Максим! – сердито вклинилась Лиза в их возню. – Нельзя сразу столько соленого, желудок заболит!
– Не заболит, мам. Нам, беременным, все можно, – уклоняясь от Ленкиного локотка, со смехом произнес Макс.
– Ты мне лучше скажи, беременный, когда у тебя экзамен? – глядя на них и невольно улыбаясь, спросила Лиза.
– В понедельник... И не экзамен, а зачет... Мам, чего она в меня своим локтем тычет?
– А заниматься когда будешь? Я серьезно, Макс, хватит придуриваться!
– Ой, да ладно, мам, не переживай... Что у нас, первая сессия, что ли? Мы с Ленкой умные, все на лету схватываем, хоть и беременные. Правда, сеструха? – приобняв, бодро потряс он Ленкино плечо.
– Да уж, умные... Вот прямо сейчас идите и садитесь за учебники, хватит уже, нагулялись! Идите, идите, нечего тут с банками обниматься! Я серьезно говорю, ребята! И чтоб ни одного завала мне не было, понятно?
– Чего вы тут? – заглянул в кухню Влад, обвел всех настороженным взглядом.
– Да ничего, пап! – радостно вскинулась ему навстречу Ленка. – Просто тетя Лиза нас повоспитывать маленько решила!
– Да уж, не помешает... – дрогнул уголком рта Влад, довольно-таки равнодушно. И, обращаясь к Лизе, так же тускло-равнодушно произнес: – Я, пожалуй, спать пойду...
– Так рано? – удивленно вскинула она на него глаза. – Посмотри на часы – еще и девяти нет...
– Я устал, Лиза. Я очень спать хочу. Могу я, в конце концов, просто пораньше лечь спать? Или должен у тебя разрешения спрашивать?
Сказал – и оторвался от дверного косяка, и ушел, оставив после себя серое облачко раздражения. Ребята притихли, сидели на кухонной скамье плечом к плечу, смотрели на нее настороженно.
– Чего это он, мам? – тихо спросил Максим.
– Да ничего... Устал человек, сами же слышали. Ну, чего расселись? Идите и впрямь позанимайтесь немного...
Остаток вечера прошел кое-как – все у нее валилось из рук. И на сердце такая вдруг оторопь несусветная образовалась – пришлось даже валерьянки себе накапать. В одиннадцать часов зашла на цыпочках в спальню, постояла, прислушиваясь к сонному дыханию Влада... Хорошее дыхание, ровное, спокойное. Ну, рано завалился спать, что тут особенного? Может, и впрямь устал. Или жизненные биоритмы в другую сторону повернули. А может, с мамой поссорился. У Екатерины Дмитриевны характерец далеко не сахар, она и сама это понимает. Да мало ли отчего у человека может испортиться всегда веселое настроение? Всякое в семейной жизни бывает...
Спи, дорогой муж, спи. Я люблю тебя, я верю тебе. И ты меня любишь, я знаю. Скоро пролетят праздные новогодние каникулы, все закрутится как обычно, жизнь пойдет своим чередом...
* * *Не пошла после каникул жизнь своим чередом. Сразу не пошла, будто кто невидимый провел черту, перечеркнул прежний уклад, образовал в нем явные прорехи. Взять хотя бы их милую, сложившуюся с годами привычку – всегда вместе с работы уходить... Вместе садиться в машину, вместе в магазин за продуктами заезжать, потом подруливать на машине к Сонечкиному садику...
В первый день она, конечно, удивилась, когда обнаружила, что Влад уехал с работы на полчаса раньше, ее не дождавшись. Мог бы и предупредить, если уехать по делам надо, она бы поняла! Даже звонить не стала, обиделась. Так и принесла свою обиду домой в надежде на его извинения-объяснения, да только так и осталась в тот вечер ее обида невостребованной. Ушла, растворилась в долгом и беспокойном ожидании, когда телефон Влада вдруг упорно начал талдычить про недоступность вызываемого абонента...
Нет, он пришел в тот вечер домой, конечно же. Именно такой и пришел – недоступный. Вяло пробормотал извинения, еще что-то про неотложные дела... И сразу ушел спать, будто отгородившись. А утром в глаза не смотрел, все отводил их куда-то, и маялся своей же виноватостью, и злился! И ей тоже – ох как не хотелось вникать в эту его злость-виноватость! Очень уж хотелось спрятать голову под крыло, скукожиться и оттолкнуть от себя... Что, что, собственно, оттолкнуть-то? Правду? Догадку? Недоразумение?
Наверное, в таких ситуациях многие женщины сначала робеют. И не верят. И не хотят верить. Так не хотят, что на прямые вопросы-ответы ни сил, ни смелости не остается. Парализует ситуация организм, заставляет натянуть на себя панцирь прежних привычек, цепляться за них, как за соломинку. Все ведь идет как идет, и слава богу? Вот утро, вот завтрак, вот на работу вместе поехали... А на работе куча бумаг, и суета, и с отчетом не успеваешь, а с утра в налоговую ехать надо, этот самый отчет сдавать! И хватаешься за телефон, привычно кликаешь нужный номер...
– Влад, ты где сейчас? Забери Сонечку из садика, мне часа на два задержаться надо, с отчетом не успеваю!
– Я... Я никак не могу, Лиз... Извини...
Голос тихий, издалека, виноватый. И опять – черт побери! – будто припылен злой досадой. Да что такое происходит, в самом деле? Речь же о ребенке идет!
– Почему не можешь, Влад?! Я же тебе объясняю – у меня отчет...
– Не могу, я же сказал. Позвони Анне Сергеевне, она заберет. Или Максиму с Леной...
– Но маме же с другого конца города надо ехать! А у ребят сессия, они наверняка в институтах! И что у тебя за обстоятельства такие, что ты не можешь?!
– Почему не можешь, Влад?! Я же тебе объясняю – у меня отчет...
– Не могу, я же сказал. Позвони Анне Сергеевне, она заберет. Или Максиму с Леной...
– Но маме же с другого конца города надо ехать! А у ребят сессия, они наверняка в институтах! И что у тебя за обстоятельства такие, что ты не можешь?!
– Все, Лиза, я не могу говорить... Извини...
Показалось, короткие злые гудки прошлись дробью по сердцу, и без того измученному растерянностью. Когда мамин телефон набирала, руки тряслись.
– Да, конечно, конечно, я Сонечку заберу, чего ты... Что стряслось-то, доченька? Говоришь, будто плачешь...
– Ничего не стряслось, мам. Устала, работы много.
– А Влад где?
– Он... Он занят.
– Что ж, понятно...
– Что тебе понятно, мам?! Ну вот что, что тебе понятно, ты можешь мне объяснить?!
– Господи, да что с тобой... Ну, занят и занят, и хорошо, что занят... Чего ты так нервничаешь?
– Извини, мам... Я... Я сама не знаю... Извини. Ладно, все, пока. Спасибо, мам...
Нажала на кнопку отбоя, уставилась в окно с полосками жалюзи, рассекающими зимнюю темень. Потом перевела взгляд на Свету, сидящую за своим компьютером тихо, как мышка. Не надо было, наверное, при ней с Владом говорить... И так наверняка по фирме слухи ползут – не все, мол, хорошо и благополучно, как раньше, в семье Вершининых. А что делать – от родного коллектива не скроешься. Все свои, все давно друг друга знают и, вероятно, почуяли идущие от нее флюиды унизительного беспокойства. Нет, никто ничего прямо не спрашивает, но эти взгляды – короткие, противно сочувствующие...
А может, она себе все эти страхи надумала с перепугу? Недаром же говорят – какой беды боишься, ту и притягиваешь. Ну вот с чего она вдруг переполошилась? Подумаешь, не так посмотрели... Да и откуда кому знать, что у них в семье происходит? И что там происходит особенного? Ну, не приехали вместе на работу, как обычно... Ну, не смог вечером ребенка забрать...
– Елизавета Васильевна... – высунулась из-за своего монитора Света, глянула на нее, как показалось, с тем самым явным сочувствием. – Если хотите, идите домой, а я останусь, сама все доделаю...
Нет, ничего ей не показалось. Точно, носится в воздухе унизительное сочувствие. Чтоб Света когда-нибудь сама вызвалась после работы задержаться... Сроду такого не было.
Распрямила спину, улыбнулась, вложила в голос побольше удивленной насмешливости:
– Чего это вдруг, Свет? Откуда такое рвение к работе взялось? Обычно тебя в шесть часов как ветром сдувает...
– Ну... Я не знаю, Елизавета Васильевна... Я просто хотела...
– Ладно, не нужно ничего. Иди домой. Я останусь и все сама сделаю. А за предложение спасибо, конечно.
– Да вы не расстраивайтесь, Елизавета Васильевна! Всякое в жизни бывает... Ну, я тогда пойду?
– Иди, Света.
Еле дождалась, когда за ней закроется дверь. Откинулась на спинку стула, уставилась в потолок, залитый ярким люминесцентным светом. Значит, всякое в жизни бывает, говоришь... Значит, все-таки есть повод для сочувствия, да?
Господи, как же противно... Противно не знать всей правды. А еще хуже – страстно не хотеть ее знать и в то же время очень хотеть... И плавать в мороси хотения-не-хотения, и отвергать с досадою очевидное... Что за маета собственной гордыни, честное слово! Наверное, надо было припереть Свету к стенке и четко обозначить всю подоплеку сочувствия? Хотя – зачем... Разве только в сочувствии коллектива тут дело... Да плевала она на сочувствие, если уж на то пошло.
И все равно – противно. Вот и Тигран сегодня весь изошел на комплименты. Даже захотелось его осадить – слишком уж много в этих комплиментах бодрой нарочитости. Как он не понимает, что в данной ситуации лишние и старательные комплименты только во вред – сразу чувствуешь за ними унизительное к себе сострадание. А может, осмелиться да в лоб у него спросить – давай, мол, открывай правду-матку? Если назвался другом семьи, то и будь этим другом до конца? А что – это мысль, между прочим. Конечно, и Свету к стенке припереть можно, но лучше у друга семьи спросить. Подойти завтра и спросить, застать врасплох, если уж с Владом не хватает смелости поговорить...
Эта мысль не давала ей покоя, засела в голове решительным намерением. Влад вечером пришел домой поздно, встретила его в прихожей, глянула смело, пронзительно – ну, погоди, мол, завтра обо всем дознаюсь... А ему, похоже, все ее пронзительные взоры вообще до лампочки. Смотрит, будто не видит, глаза снова равнодушной пленкой подернуты... И вопросы задает равнодушно, как автомат, – что, мол, ребята, как сессия... Добрый вечер, Анна Сергеевна, как поживаете, как ваш радикулит... А Сонечка где, ах да, она давно спит, конечно...
– Лиза, я завтра тебя не смогу на работу отвезти, мне с договорами в Заречье надо ехать. Сама доберешься?
– Ну, куда же я денусь... Сама так сама.
– Понимаешь, они нам некомплект поставили, разбираться нужно...
– Да. Я понимаю. Езжай.
– Я к одиннадцати уже на работе буду!
– Да хоть к двенадцати. Мне-то что.
Глянул – будто слегка удивился ее тихо-раздраженному тону. А в следующую секунду опять глаза равнодушной пленкой прикрыл, улыбнулся потерянно, виновато. И закивал головой, как китайский болванчик, часто, убито. И зевнул нервно – спать, мол, хочу. Ну что ж, иди, засыпай скорее, если так для тебя удобнее.
Еле дождалась утра, помчалась в налоговую с отчетом. Приехала на работу – сразу на совещание к Пал Степанычу вызвали... Черт бы побрал эту любовь к утренним совещаниям – столько времени и сил отнимают! Пока сидела, невольно проигрывала в голове предстоящий с Тиграном разговор... Главное – ему опомниться не дать! Зайти – и сразу в лоб!
После совещания решительно процокала каблуками в его кабинет. Дернула за ручку двери, вошла – никого... Экран монитора мерцает, кружка с кофе стоит на столе. Дотронулась пальцами – теплая. Значит, где-то здесь. Скоро придет. Так даже и лучше. Забежит, удивится – о, мол, Лиза, привет! А она ему – сразу в лоб...
Оттолкнувшись каблуками, повернулась на стуле, ненароком смахнула какую-то круглую пластмассовую штуковину, и она, тренькнув, укатилась под стол. Нагнулась – где она, не видать. Да что ж такое! Придется лезть под стол, надо найти, вдруг эта штуковина необходимая деталь какая...
Нет, нужно худеть. Подумаешь – эка невидаль, под стол залезть, а располневшее тело уже с трудом слушается, ни туда, ни сюда его не развернешь... Где ж эта зараза пластмассовая? Ага, вот она, в самый угол закатилась. Так, теперь надо выползать осторожно... Придется задом из-под стола пятиться, а в коридоре уже и голос Тиграна слышен... Вот будет картина – зайдет в кабинет, а из-под стола ее зад выползает! Боже, да он, похоже, не один идет... Слышно, как ругается с кем-то. Распахнул дверь, впихнул этого «кого-то» в кабинет...
– ...А я тебе говорю, сукин сын, ты меня сейчас выслушаешь! Я тебе все скажу, юный любовничек, павиан хренов! Голову он потерял, отец наш многодетный, посмотрите на него! А совесть ты свою отцовскую не потерял?
– Да пусти ты... Чего орешь, мне и без тебя тошно...
Она так и застыла там, под столом, в неудобной раскоряченной позе, сжимая в ладони добытую штуковину. Как странно сюда долетают голоса, узнать трудно... Никогда она не слышала в голосе Влада таких жалобных, почти плачущих интонаций...
– Ты понимаешь, я и не думал, Тиграш... Я будто сам себе принадлежать перестал! Больше думать ни о чем не могу, нормально работать не могу, да я жить не могу, в конце концов! Только и могу, что о ней думать... Это ж ненормально, наверное, это уже на душевную болезнь смахивает... Что мне делать-то, а, Тигран?
– А я тебе что, психиатр? Если болеешь, в психушку попросись, там тебя с распростертыми объятиями примут! Потому что ты и есть больной, иначе не назовешь! Да кто, кто она вообще, эта Эльза, распахни глаза-то?! Соплюха-малолетка, таких вон, выйди на улицу, в базарный день за рубль ведро... А Лиза, Лиза твоя! Да она ж святая, честное слово! Она ж твою взрослую дочь, как родную... Ты думаешь, легко ей это далось? Да где ты еще такую бабу найдешь, псих несчастный, придурок!
– Ой, заткнись, прошу тебя, не бей по больному... Я и сам знаю, что она святая. Только мне от этого не легче, поверь... Иду домой каждый вечер, как на казнь, в глаза ей глянуть боюсь.
– Ну, допустим, ты сам себе эту казнь организовал!
– Да не организовал я! Ты же знаешь, я не бабник! Объясняю же тебе – от меня уже ничего не зависело! Пропал я, Тиграш, совсем пропал, с головой накрыло. Я даже и не знал, что так бывает... Не могу без нее, хоть убей. Это даже не любовь, это вообще черт знает что...
– А сколько тебе годков, ты не забыл? И ей сколько?
– Да при чем тут...
– Да при том. На хрена ты ей сдался, старый козел? Ну, поиграется, потешит самолюбие, а дальше что? Ты думаешь, она твою Ленку удочерять кинется? Хороша будет мачеха-одногодка! Ты хоть думаешь, во что лезешь?
– Если б я мог нормально думать, Тиграш... Не знаю я, что делать... Как по лезвию ножа иду. Что, что мне делать, скажи?