– Вот они говорят, – пожаловался чиновник Коре, – даже объясняют, а для меня все это – невозможное крушение основ.
– Прошли твои времена, управа, – огрызнулась Нинеля.
– Простите, – снова заговорил мужчина в очках. – В каком году вы перешли с Земли в этот мир?
Почему-то этот простой вопрос Нинелю возмутил. Она даже топнула толстой крепкой икрястой ногой и сжала руку в кулак.
– Как так перешла? – спросила она. – Что вы подразумевали, а?
– Ничего. Кроме календарной даты.
– А вот этого я тебе не скажу! Я своему долгу не изменяла. Если бы не обстоятельства, я бы с такими, как вы, иначе разговаривала.
– Скажи, скажи, – вдруг вмешался в беседу чиновник. – Твой долг оставь при себе. Я понимаю, что Эдуард Оскарович хочет точно разобраться, ты ему не мешай.
– Ну ладно, ладно, – вперив в пространство желтые пуговицы глаз, буркнула Нинеля. Почему-то она не хотела признаваться, когда и при каких обстоятельствах покинула Землю. – Меня сбросили на парашюте в помощь партизанам. Но меня выдали. Немцы скинули меня с обрыва. Летом сорок третьего года. Вот я и здесь.
– Какие такие немцы? – спросил чиновник.
– Надо историю учить!
– Как же он будет учить, – сказала Кора, – если он, может быть, жил раньше.
– Они меня пытали, – сказала Нинеля, – но числа я не помню.
– Мне большего не нужно, – сказал Эдуард Оскарович. – Тысяча девятьсот сорок третий год. Разброс значительный.
– Все? – спросила строго Нинеля. Коре казалось, что она видела ее прическу и тонко нарисованные дугами брови в каком-то историческом фильме.
– Все, – согласился чиновник. – Все ведет к умопомешательству. Неужели России это суждено?
– Ваша очередь, – сказала Нинеля, – давайте поговорим про вас, гражданин Журба.
– Это слово мне, Нинеля, не нравится. Так вам и скажу.
– А какое же нравится? – спросила Нинеля.
– Можно – ваше превосходительство, ибо имею чин статского советника.
– Мамонт! – сказала Нинеля, обращаясь к Коре за поддержкой. – Он до революции жил.
– А разве вы об этом раньше не разговаривали? – удивилась Кора. – Вы же вместе живете здесь две недели.
Вместо Нинели, которая затруднилась с ответом, заговорил мужчина в толстых очках:
– Во-первых, мы сюда прибыли в разное время, в различных обстоятельствах. Я должен сказать, что некоторые находились в ненормальном состоянии – слишком сильной оказалась травма.
– Старик прав, – сказал человек со шрамом. – Я был убежден, что нахожусь на том свете. Честное слово.
– А что сказать? Конечно же, я думал, что в ад угодил. Или в рай, считай как знаешь, – сказал чиновник. – Тем более что всю неделю сидел в отдельной комнате или камере – понимай как знаешь. Никого не видел, кроме этих мясников.
Кора поняла, что он имеет в виду медсестер.
– Мы только в самые последние дни соединились, – пояснил инженер Той.
– Почему? – спросила Кора, не ожидая, что ей ответят. Но мужчина в толстых очках сказал:
– Они сами не знали, что делать. Они же не верили Гарбую. До конца не верили, что есть контакт с Землей. А теперь они оказались в положении мальчика, который вгрызся в слишком большой пирог. Отступать некуда, а наступать невозможно. И пока они не выяснят отношения между собой, наша судьба тоже не решится.
Тогда, охваченная сомнениями, Кора спросила:
– А все здесь знают, куда попали?
– Я постарался всем объяснить. Но не уверен, что все меня понимают.
Нинеля толкнула Кору в бок.
– Так мы до ужина проваландаемся. Давай, майор.
– Как?
– Ладно, пошутила. Но своих всегда угадываю.
– А у вас был чин? – спросила Кора.
– Сержант госбезопасности, – ответила Нинеля. – И не думай, что это чепуха.
– Я не думаю.
– Тогда веди допрос, раз я тебе инициативу отдала.
Кора обратилась к чиновнику. Тот ответил сразу:
– Всю эту абракадабру про параллельные миры я, конечно же, не принимаю, как иудейские штучки. Но нахожусь в недоумении, почему и стремлюсь к порядку. В настоящее время убежден, что попал в неволю к каким-то из наших соседей. Может, к немцам или к туркам. Точно не скажу.
– А когда вы родились? – спросила Кора.
Чиновник попытался затянуть халат потуже на пузе. Он продолжал:
– Я имел честь родиться в светлый день освобождения крестьян в государстве Российском, а именно 19 февраля 1861 года от Рождества Христова.
Чиновник обвел всех взглядом, в котором Кора неожиданно прочла гордыню: чиновник всю жизнь полагал себя отмеченным перстом Божьим.
– Дальше.
– Крестили меня Власом, Власом Фотиевичем, и в последнее время, до несчастья, имевшего место двадцать третьего июня 1907 года, я трудился на ниве управления государством, пользуясь почетом и уважением сограждан города Бабиловичи Могилевской губернии, где состоял полицмейстером.
– И что же случилось? – подбодрила его Кора, видя, что чиновник загрустил.
– А случилось то, что, отдыхая в Ялте, в пансионе «Марина», было решено посетить Байдарские ворота, где встретить восход солнца с возлияниями и весельем. Мы взяли с собой дам, наняли экипажи… Господи, неужели все это было только вчера?
– Когда же это было? – спросила Кора.
Нинеля записывала. Быстро, мелко, подложив под лист бумаги квадрат фанеры из стопки, лежащей у стены, – видно, до появления пришельцев здесь намеревались начать ремонт.
– Когда? – спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал определенную близость.
– Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две недели назад.
– А я этого не понимаю, – упрямо заявил Журба. – Помню, как с Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, – мы к крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как выпью – заводной… И полетел я птицей по чистому небу… – В голосе Журбы заурчали слезы.
Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было неважно – интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была божья воля, для других – произвол судьбы, для третьих – физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.
Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным, Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:
– А в поездке – ну, в карете, в пролетке… вы были не один?
– Ни боже мой! – откликнулся полицмейстер. – Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы…
Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.
– Не трать времени, Кора, – сказала Нинеля, – пошли дальше, а то до ужина прочикаемся.
Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:
– Из татарок. Но эти… они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает.
– Парра? – спросила Кора.
Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой – это слово к ней подходило более других, – с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки – а она была совсем молода – были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?
– Вы меня понимаете? – спросила Кора по-гречески – когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.
Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.
– Она – готская принцесса, – сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен. – Это был такой народ, о котором известно мало, – готы Крыма. О них упоминает автор «Слова о полку Игореве».
Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал – представления не имела: то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.
– И она тоже попала сюда недавно? – спросила Кора.
– Она не могла попасть давно, я же говорил вам, – ответил человек в толстых очках. – Они все попали сюда, когда активно заработала установка Гарбуя. И она стала вытягивать сюда всех, кто погибал или пропадал без вести в точке соприкосновения наших миров.
– То есть сколько лет этой девушке?
– Наверняка больше пятисот.
Сообразив, что речь идет о ней, Парра сказала несколько фраз Коре. Язык звучал красиво, звучно, но Кора не все поняла.
– Так и запиши, – сказала Кора, – готская принцесса.
– Я уже написала, – ответила Нинель. – И должна сообщить о том, что у этой гражданки есть отношения с Покревским.
– А какое нам дело до этого? – спросила Кора.
Она еще не знала, кто из присутствующих Покревский; оставался, правда, лишь молодой человек со страшным шрамом.
– Нам должно быть до всего дело, – сказала Нинеля. – Мы с вами комитет по управлению соотечественниками за рубежом. Моральный уровень наших товарищей должен быть на высоте. Ведь не на пустом месте сидим, а на глазах у враждебной общественности. А вернемся домой, и нас спросят: а как вы себя вели, не уронили ли достоинство советского человека?
Кора даже открыла было рот, чтобы ответить этой законсервированной красавице, но сдержалась. Ее функция – наблюдать, запоминать и понимать, что происходит. А кто с кем спорит, кто за кем наблюдает – это ее не касается.
– Господин Покревский? – спросила Кора, улыбнувшись при том и как бы ставя себя на сторону Покревского, который имел полное право дружить с любой готской принцессой.
– Я, – сказал молодой человек со страшным шрамом. Он продолжал лежать на земле, прикрыв глаза и разведя ноги в сапогах.
– Мне он не нравится, – сообщила Нинеля. – Сволочь недобитая.
– Вы мне тоже не нравитесь, мадемуазель, – ответил молодой человек. – Потому что вы шлюха.
– Ну вот, видишь!
– Расскажите нам о себе, – попросила Кора. – Что считаете нужным.
– Я ничего не считаю нужным, – ответил молодой человек, а когда Нинеля заорала, чего он, видно, и добивался, то молодой человек приоткрыл правый глаз. – Только не дотрагивайся, – закончил он свою речь. – А то отвечу действием.
– Можно, я его? – спросила Нинель. Она не была уверена в себе – признав главенство Коры и находясь в центре внимания, она предпочитала изображать подчиненную.
– Отставить! – рявкнула Кора и не узнала своего голоса.
– Слушаюсь – отставить, – сразу покорилась Нинеля. И в глазках загорелось странное тяготение к Коре, в которой для Нинели воплотился идеал хозяйки. Ее можно любить, и ей можно подчиняться. Но Нинеля была схожа с дрессированной пантерой: послушна, пока видит хлыст. И не дай бог укротителю отвернуться!
– Расскажите о себе, – попросила Кора.
– Я нахожусь во сне, из которого не могу вылезти, – ответил Покревский. – Не знаю, каково остальным, но для меня случившееся – это смерть и то, что наступает после смерти. Я даже думаю – тут, в чистилище, и смешиваются души разные; мы собрались вместе – и жертвы, и палачи. И вчерашние, и завтрашние. Был бы я человеком глубоко верующим, я бы забился в угол и молился, вымаливал себе прощение за грехи, и просил бы о праве уйти отсюда, от этих монстров, – и Покревский обвел рукой присутствующих.
– Хорошо, – согласилась Кора, сказала громче, чтобы заглушить хруст зубов озлобленной атеистки Нинели. – Давайте сейчас не спорить – мы же хотим понять наше положение…
– Независимо от того, чистилище это или уже ад, – вмешался Эдуард Оскарович.
– Мое жизнеописание, – сказал Покревский, – умещается в двух строчках личного дела: служил в пятнадцатом гренадерском Тифлисском, был дважды ранен, в чине поручика перешел на службу к генералу Корнилову, совершил с ним Ледовый поход, а после смерти генерала примкнул к дроздовцам. Карьеры не сделал – опять ранили… – Покревский дотронулся до шрама, – потом болел тифом… войну кончил ротмистром, командовал эскадроном. Когда большевики вошли в Крым, попал в засаду, спасался, прыгнул с утеса… попал сюда. Коня жалко. Конь меня столько раз спасал… А что касается этой девушки, несчастной и особенно одинокой, то прошу грязными руками к ней в душу не лезть.
– Мы учтем твое пожелание, – сказала Нинеля, вложив в голос столько яда, что воздух стал горьким.
– Значит, это было в двадцатом году? Осенью? – спросил Калнин.
– В ноябре, – ответил ротмистр.
– Записала? – спросила Кора.
– Записала.
Дальше сидел, вытянув длинные ноги, инженер Той.
– Ты все знаешь, – сказал он Коре.
– Пожалуйста, – попросила она. – Скажи, как все. Чтобы все знали.
– Хорошо. Всеволод Николаевич Той. Инженер. Попал сюда в 2094 году во время неудачного испытания махолета. Еще не во всем разобрался…
– В каком году, простите? – Это был голос Калнина. – Мы уже слышали эту дату.
– Он прав, – сказала Кора. – Я попала сюда на следующий день после него.
– А вот этого не может быть! – закричала вдруг боевая Нинеля. – Инженер твой здесь уже вторую неделю. Он сразу за мной прибыл.
– Ничего особенного, – сказал тогда мужчина в толстых очках. – На переходе между мирами действуют совершенно иные законы пространственно-временного континуума. И не столь важно, кто и когда сюда попал. Попадать сюда вы начали тогда, когда заработала установка. Она же вытягивает людей из точки пространства, а не из точки времени. Почему вас так волнует появление инженера днем раньше или днем позже, но совершенно не удивляет то, что принцесса Парра покинула Землю, очевидно, более полутысячи лет назад и прибыла вместе с нами? А уважаемый Влас Фотиевич вылетел из пункта А в пункт Б за полвека до меня.
Кора дождалась, пока Калнин кончит говорить, и сразу же обратилась к нему со стандартным вопросом:
– А теперь расскажите о себе. Когда вы сюда попали и кто вы?
– Меня зовут Эдуардом Оскаровичем, – ответил тот. – Я физик, физик-теоретик. В сентябре 1949 года я оказался здесь в отпуске, из которого не вернулся. Не совсем по той же причине, как вы, но по причине близкой.
– Эдуард Оскарович, ваша фамилия! – потребовала вдруг боевая подруга Коры. Что-то ей не понравилось в имени физика.
– Моя фамилия Калнин, – ответил очкарик спокойно. – Но это вам ничего не скажет.
– Мне все и всегда говорит, – ответила боевая подруга. – И мне даже интересно, не приходитесь ли вы родственником комдиву Калнину Оскару, который проходил по делу военных вредителей в оборонной промышленности на процессе 56-ти в октябре 1938 года?
– А вы откуда знаете?
– Здесь вопросы задаю я, – ответила боевая подруга, и Кора вдруг испугалась, не слишком ли быстро та забирает власть, и потому решила сбить с нее спесь.
– Дайте-ка я проверю, что вы там изобразили, – сказала она.
– У меня почерк плохой.
– Давай, давай, когда велят, – вступился за Кору полицмейстер Журба, – должна быть проверка.
Как и можно было заподозрить, грамотность и каллиграфия не были сильными сторонами разведчицы Нинели. Строчки норовили уехать вниз, видно, стесняясь тяжелого груза многочисленных ошибок.
– Я потом перепишу, – сказала Нинеля. Молчание Коры казалось ей укором. – Ты не волнуйся, все будет как положено, протокол, выступления, анкеты.
– Ну, смотри, – строго сказала Кора и перехватила улыбку Эдуарда Оскаровича. Будто он все понимал. А чего такого? Ему лет пятьдесят – совсем старик. Наверное, уж набрался жизненного опыта. Революцию пережил и Гражданскую войну. Только надо будет как-нибудь спросить, за кого он – за белых или за красных? Или он уже забыл?
Кора возвратила список помощнице, и та вздохнула с облегчением: организационных выводов и выволочки не будет.
Как ни странно, никто так и не поставил под сомнение право Коры задавать вопросы. Впрочем, девушка понимала одну из причин этого: все эти люди попали сюда из разных эпох и потому еще не осознали движения времени и пропастей, разделявших их. За исключением Парры они говорили на одном языке, а как только их заставили одинаково одеться, они стали пассажирами ковчега, на котором сломаны часы. И тут трудно бравировать утонувшим прошлым.
– Расскажите нам, кто вы такой, – обратилась она к Мише Гофману.
Миша потряс головой, словно хотел отделаться от воды в ухе.
– Они его наказали, – сказала Нинеля. – Они его заподозрили в шпионаже и обработали…
Кора почувствовала, что все симпатии Нинели находятся на стороне сил порядка, тех, кто умеет и может обрабатывать.
– Вы не можете говорить? – спросила Кора, давая Мише лазейку.
– Еще чего не хватало! – возмутилась Нинеля. – Другие докладывают, а этот сачковать? Не пойдет, мать его ети!
Лицо Нинели, скуластое, узкоглазое, угорское, требовало и маленького вздернутого носа, но нос почему-то выдался крупным и склонным к верхней губе. Волосы, валиком нависающие над покатым лбом, были плохо расчесаны и свисали двухцветными сосульками за ушами.
– Я не возражаю, – поспешил с ответом Миша. – Я отвечу. Я уже и им отвечал. Я песни сочиняю. Понимаете, я всего-навсего сочиняю песни и не знаю никаких ваших врагов!
– Миша, – кинулась к нему Кора. – Не волнуйтесь. Я же понимаю. Вас никто не укоряет.