Ночь сразу перестала быть томной. Ребята невольно отступили от края ямы с замурованным Гусельниковым. На месте остался один Гейне.
— Ты мне угрожаешь? — Андрюха ногой сбросил торф на голову Гусельникова.
— Угрожаю, — подтвердил свои намеренья Гнус, — я все связи отца подниму, ни перед чем не остановлюсь, но в тюрягу тебя закатаю.
— Я в тюрьму не хочу, — задумчиво протянул Гейне и опять сыпанул торф в яму.
— А придется. Придется срок помотать, — задребезжал Гусельников.
— Ты думаешь, ты в окопе? — проронил Гейне. — Не-е-ет, ты в могиле.
— Я тебя в каземате сгною, я тебя…
Гейне сапогом захватил огромное количество торфа и сбросил на Гнуса. Тот закашлялся, видимо, взвесь попала ему в рот. Квартирьеры беспомощно переглянулись, быть соучастником убийства никому не улыбалось.
— Андрюх, хорош, — Стотс наступил на сапог Композитору, — это уже не шутки.
— И вас всех заложу, — откашлялся и загнусил из шурфа Гусельников, — и как Стотс в костер патроны кидал, и как Зеленый анекдоты про Брежнева рассказывал, и как Бессонов квасил. У меня на всех на вас компромат имеется. Попомните меня…
— Вот ублюдок, — Гейне высвободил ногу и сбросил на Гнуса новую порцию почвы, — нужно его живьем закопать.
— Офонарел? — несколько квартирьеров попытались оттеснить Композитора от ямы.
— Я в тюрьму не сяду, — отбивался Гейне, не забывая сбрасывать землю с бруствера на Гусельникова, — он и на вас накапает.
— Не накапает, — Зеленый попытался взять ситуацию под контроль. — Гнус, если мы тебя вытащим, ты нас сдашь? Или не сдашь?
— Сдам, — торжественно пообещал Гусельников, — всех заложу. Вытаскивайте быстрей. У вас кишка тонка меня засыпать.
— Неужели? Говоришь, кишка тонка? — у Гейне внезапно сел голос. — А земелькой не угостишься?
Он стал сбрасывать двумя ногами почву в шурф, и через тридцать секунд Гнус взмолился.
— Андрюша, ты что? Я же пошутил. Ни на кого я не накапаю. Честное слово. Вытащите меня. Пожалуйста, — впервые настоящий ужас обуял окопника.
Гейне заглянул вниз. Гусельников судорожно барахтался в торфяной пыли, снаружи осталась одна голова с раззявленным ртом.
— Посмотри на небо, Гнус. Видишь ты его в последний раз, — Гейне сыпанул еще одну порцию грунта, и Гусельникова засыпало с головой.
Все невольно взглянули на ночное небо. Теперь луна напоминала жопу в потемках, звезды — шипы колючей проволоки, а окружающий ландшафт стал разительно похож на окрестности Колымы.
— Хватит базарить, — Гаврош подошел к яме, — я знаю, что делать. Нужно его вытащить.
— Он нас заложит, — покачал головой Гейне, — ему нельзя верить. Если мы его вытащим, нам не сдобровать.
— Тебе несдобровать и Зеленому, — уточнил чей-то голос, — остальные ни при чем. Мы не хотим, чтобы нас смыло в унитаз вместе с вами. Мы на мокруху не подписывались.
— Один за всех и все за одного, — напомнил Гейне.
— У меня с собой полковое знамя и фотоаппарат со вспышкой, — показал на свой рюкзак Гаврош, — он помочится на знамя, а мы сделаем снимок. Это будет страховка. Вытаскивайте его скорей, пока он не задохнулся.
Квартирьеры облегченно перевели дух и принялись откапывать Гнуса. Гусельников был обвалян в торфяной муке, как шницель. Панировка сыпалась с него струями, и он напоминал разрушенный замок из песка.
— Родненькие. Спасибо, родненькие, — надсадно кашлял и рыдал заживо погребенный.
Перед ним расстелили знамя, а Зеленый схватился за фотоаппарат.
— Мочись на знамя, Иуда, — Розенбаум отвесил Гусельникову пендаль.
— Не могу, — затрясся Гнус, — не получается.
— Не трынди, — авторитетно заметил Гаврош, — здоровые почки выдают свежую порцию мочи через каждые пятнадцать минут. А у тебя почки, как у кабана.
— Не могу.
— Ты издеваешься над нами? — Стотс засучил рукава. — В яму его.
— Сейчас, сейчас, — Гнус начал делать свое преступное деяние.
— Улыбочку, — Зеленый с разных ракурсов стал фотографировать писающего мальчика Гусельникова, — сейчас вылетит птичка. И не одна.
— Закончил? — деликатно поинтересовался Гейне. — А теперь бери стяг в руки, тебе его стирать.
— Варвар ты, Гнус, — расхохотался Зеленый, — я только политические анекдоты рассказывал, а ты на самое святое покусился. Вредитель.
Квартирьеры высоко оценили находчивость Гавроша.
— Надо же, дальновидный какой. И фотик взял, и знамя прихватил.
— Молодчага, Гаврош. Как это ты сообразил, чтобы он на знамя отлил?
— Я с Гнусярой в одной группе учусь, — пояснил Гаврош, — изучил его подлую натуру. Но здесь он сам себя превзошел.
— Армия, — ухмыльнулся в усы Гейне, — тут все как на ладони. Это на гражданке можно кем угодно прикидываться, а в полевых условиях дерьмо сразу вылезет.
Когда квартирьеры сели перекурить, уже совсем светало.
— Вы спросите меня, к эротике или порнографии относятся будущие снимки? — Зеленый покрутил фотоаппарат на шнурке и передразнил Гейне. — Нет, други мои. Нет, нет и еще раз нет. Это всего лишь этап воспитательного процесса. Но если честно, то только сейчас я до конца уяснил разницу между эротикой и порнографией. И знаете, в чем разница?
— Ну и в чем?
— В количестве отсиженных лет.
— И ты что, в натуре, его живьем бы закопал? — высказал вслух затаенную мысль Розенбаум, обращаясь к сержанту.
— Да его не жалко, — усмехнулся Гейне, — кого-нибудь из вас не хотелось в братскую могилу толкать.
— Не гони, — не поверил Гаврош.
— Вы клятву: «Один за всех и все за одного» давали? — Композитор обвел всех леденящим взглядом.
— Дава-а-али, — проблеяли квартирьеры.
— Тогда учитесь за базар отвечать, — Гейне кинул бычок под ноги, отутюжил его сапогом и пошел проверять, как Гнус стирает полковое знамя.
Подстава Посвящается каналу НТВ
Федю Найденова в недобрый час осенило, как радикально лечить пристрастие к алкоголю, табаку и наркотикам. С тех пор он потерял покой и из беспечного, смешливого нарколога превратился в странное существо, размахивающее руками и доказывающее преимущество своего метода перед другими с пеной у рта. Теперь Федор передвигался по своей больнице исключительно короткими перебежками от одного оппонента к другому. Он хватал первого попавшегося врача за лацкан халата, заглядывал в глаза и устраивал прессинг:
— Но ведь правильно, что вся информация должна подаваться с телевизионного экрана? Внушаемость пациента при телевизионном просмотре возрастает в десять раз. В десять! Кардиология развивается, пульмонология шагает семимильными шагами, и только наркология топчется на месте.
— Это да… — мямлил стреноженный доктор, мечтая побыстрее свалить.
— Двадцать пятый кадр недаром запрещен во всем мире в рекламных и предвыборных компаниях, — Найденов смахивал со лба вдохновенную испарину, — а если на гипнотическую песнь еще лечебный шепот наложить… А если задействовать новейшие компьютерные технологии… А если показывать белые горячки, эпилептические припадки и печень умерших от цирроза… Общество анонимных алкоголиков и наркоманов — безнадежное старье, нужно записывать исповеди больных на диски и показывать другим пациентам. Внушаемость будет запредельной. Представляешь, по всей стране можно будет такие программы гонять. Нужен только медицинский кабинет, кресло, телевизор и медиаплеер. И обязательно дипломированный нарколог, прошедший специальную подготовку…
Коллега под благовидным предлогом прощался и убегал, а Найденов искал новую жертву. В больнице его прозвали «Двадцать пятым кадром» и лишний раз старались с ним не пересекаться. Возраст Феди приближался к тридцати, он был холост, горласт и на зависть активен — глобальные идеи будоражили его мозг. Он загорелся запатентовать свой метод, получить на него разрешение Минздрава и влезть в телевизор, чтобы открыть народу правду, а вот женитьбу и обзаведение хозяйством отложил на потом. Найденов вырос без родителей, погибших в авиакатастрофе, и воспитывался тетушкой, та его опекала, но бранила, что он не женится и не заводит детей.
— Лучше себе кроссовки купи или в отпуск сходи, — советовал заведующий его отделением Сергей Сергеевич Егоров, — что ты, самый умный, что ли? Давно уже до тебя все, что нужно, запатентовали. В Германии или Японии наверняка раньше тебя додумались 25-й кадр в наркологии использовать. На море бы лучше съездил или на даче покопался. Это ж надо, за семь лет ни разу в отпуску не был.
Егорову перевалило за пятьдесят, и больше всего Сергея Сергеевича волновало, приживутся ли саженцы на его дачном участке.
— Плюнь, — вторил Женька Шуршиков, врач-нарколог, ровесник Найденова, горбатящийся в соседнем отделении, — лучше пошли по бабам. Я таких телочек вчера на выставке снял, пальчики оближешь.
— Плюнь, — вторил Женька Шуршиков, врач-нарколог, ровесник Найденова, горбатящийся в соседнем отделении, — лучше пошли по бабам. Я таких телочек вчера на выставке снял, пальчики оближешь.
— Ты ходишь на выставки? — обомлел Егоров. — Что деется!
— Самое клевое место с девчонками знакомиться, — поделился секретом Шуршиков, — даже лучше, чем в метро.
Федя никого не слушал, он получил аж три патента и готовился апробировать свой метод перед решающим испытанием в НИИ наркологии.
— Что ты миокард рвешь? Что ты на амбразуру кидаешься? — укорял его Егоров. — Если люди перестанут пить — наркологи перестанут есть. Отвлекись, хочешь, я тебе фотографии своих саженцев покажу? Сейчас допишу историю болезни и покажу.
— Все корпите, Золушки, — в дверь влетел Шуршиков и закинул свою сумку на стол, — а я еду заниматься сексом.
— Ну, конечно, — Сергей Сергеевич поднял голову над историей болезни, — и вся больница должна об этом знать.
— У вас в душе осень. Я с такой обалденной медсестрой познакомился, — Женька схватился за трубку городского телефона, — копошитесь тут со своими саженцами, занимайтесь своими кадрами и гипнозами, а я окунусь в мартовские безумства.
— Окунись, окунись, — прокряхтел Егоров, — но помни, венеролог на больничном.
— Светик, — закурлыкал Шуршиков в трубку, — а это я. Я лечу к тебе на крыльях любви. Я захожу на бреющем полете… Что? Голова болит? И сильно? Прими таблетку. Не поможет? Да. Да, конечно. Я понимаю. Голова болит — это диагноз.
Егоров с Найденовым принялись подхихикивать.
— Что? Проблемы с сынишкой? Нужно развесить наглядные пособия в детском саду? Свет, ты же знаешь, у меня руки под карандаш заточены. Я не справлюсь. Что? Просто дать тебе денег, и ты сама их потратишь на нужды ребенка? И много?
Коллеги схватились за животы.
— Что? Отвезти твоих родителей на дачу? Ты же знаешь, мой «опель» в ремонте. Попросить кого-нибудь из друзей? Да они все безлошадные. Неудачники. Заказать такси на полдня? Ну, не знаю, не знаю.
Найденов спрятал лицо в ладони и затрясся от сдерживаемого хохота, а Егоров загрохотал так, что дрогнула люстра.
— Что? Что за смех? Это не смех, это плач, — Женька бросил трубку, — да, чувствую, секса сегодня не будет.
— Он уже был, — Егоров вытер слезы, — Светик мастерски отымела твой мозг. Но как ты окунулся в мартовские безумства! У-у-у-у. Запомни, щенуля, бесплатный секс есть только в мышеловке.
В НИИ наркологии академики и профессора попытались размазать Федю по стенке, но под давлением его неопровержимой аргументации пошли на попятную. Найденов лишь повторил свою речь, отточенную на сотне жертв в белых халатах, и стал счастливым обладателем разрешения Минздрава. Один из академиков пожал ему руку, напомнил, что только Довженко до него удостаивался такой чести, и посеменил в туалет. Дедушка был старенький — каждая секунда на счету. Выполнивший свою задачу-минимум, Федя надумал жениться. Больше всех такому повороту событий обрадовался Шуршиков. Но, конечно, не предстоящей женитьбе Найденова, а тому, что теперь у него будет постоянный компаньон, против свадьбы Жека как раз категорически возражал. На одной из выставок они подцепили двух девиц, работающих искусствоведами. Шуршиков на первом же свидании распустил руки и был с позором изгнан из воздыхателей, а вот Федя с головой окунулся в роман с искусствоведом по имени Вероника. Она происходила из хорошей московской семьи с аристократическими корнями и была для Феди недосягаемым идеалом. У Вероники была точеная фигура, идеальный профиль и изысканные манеры, она слегка шепелявила, и это придавало ей особый шарм. Найденов смотрелся на ее фоне, как навозная муха на гиацинте. Правда, у Вероники тоже был маленький недостаток — она почему-то ненавидела приезжих и обвиняла их во всех смертных грехах. Шуршикова она тоже не любила, но тому было ни горячо ни холодно.
— О, искусствоведши, они поро-о-о-очные, — со знанием дела тянул Женек.
— Ты-то откуда знаешь? Тебе сразу отлуп дали, — усмехнулся Егоров, — ты только по медсестрам сквозишь.
— Не только, — возмутился Шуршиков, — у меня и массажистки были, и парикмахерши.
— Зубной техник была? — прямо спросил Егоров.
— Не, не было.
— Тогда свободен, — Сергей Сергеевич указал Женьке на дверь, — лишаешься права давать Найденышу советы. Автоматически.
Федор рьяно приступил к программе максимум, он засветился на нескольких третьеразрядных каналах, но это было все не то. Найденову была нужна по-настоящему высокая трибуна, и когда ему позвонили с НТВ и предложили рассказать о новом методе лечения алкоголизма и наркомании, Федя счел звонок знаком Судьбы. К тому времени он уже вовсю разрабатывал новейший метод — контент-терапию и собирался представить его во всей красе. Найденов на радостях позвонил Веронике и принялся делиться своими планами.
— Бесплатный сыр есть только в мышеловке, — охладила его пыл невеста.
— Вариант Егорова мне нравится больше. Там вместо «сыра» другое существительное, — захохотал Федя.
— Что?
— Не обращай внимания.
— Они тебя подставят, как пить дать. Журналистам нужен только скандал, только жареные факты, а живые люди для них как тараканы. Для телевизионщиков главное — рейтинги. Не соглашайся, ни в коем случае.
— По-моему, ты перегибаешь палку, — начал Найденов, — ты видишь все в черном цвете, ты излишне подозрительна…
— Я тебя предупредила, — оборвала разговор Вероника.
Найденов взглянул на часы, до съемок оставалось полчаса. Он разложил на столе свои патенты и сертификаты, в отдалении бережно пристроил разрешение Минздрава. Телевизионная группа приехала минута в минуту. НТВ-шница Настя, хорошенькая шатенка, приветливо улыбнулась и прикрепила микрофон к галстуку, одолженному на время у Егорова. Оператор привычным движением закинул камеру на плечо, как будто это был гранатомет «Оса», прицелился в Федю, и съемка началась.
— Россияне, — звонким голосом завопил Найденов, — сейчас я расскажу вам всю правду об алкоголизме! Ваша проблема не в том, что вы пьете, а в том, что ничего об алкоголе не знаете. Загадка. Покупая самый дешевый калькулятор, вы тем не менее смотрите инструкцию, не желая сразу ломать новый прибор. Но, живя в России, дыша ее воздухом и выпивая семь раз в неделю, остаетесь полными дундуками в вопросах наркологии…
Федя выложил все: и то, что за телевизионными технологиями будущее, и что из всех зависимостей алкогольная — самая простая и легкая и лечить ее совсем не сложно, и что колдунов нужно гнать из наркологии поганой метлой. Напоследок Найденов предложил открыть в Москве научно-практический центр, где будут изготавливаться лечебные программы, а использовать их можно по всей России…
Телевизионщики смотали свои провода и распрощались, оставив о себе самые теплые воспоминания и сообщив, когда передача выйдет в эфир. Всю неделю Федя жил в предвкушении этой передачи, он обзвонил всех родных и знакомых, предлагая им насладиться минутой его триумфа. Перед началом «Чрезвычайного происшествия» он сварил себе кофе и сделал бутерброд с колбасой.
Сначала на голубом экране показали чиновника от наркологии, который сразу заявил, что алкоголизм вообще неизлечим. Не стоит с ним даже и тягаться.
Федя открыл рот и забыл про все на свете.
Потом тот же чиновник обозвал Найденова жуликом и проходимцем, наживающимся на чужом горе, и крайне пренебрежительно отозвался о Фединых патентах, дипломах и сертификатах.
Найденов выронил бутерброд, и кружки колбасы легли ему на колени, как пятачки на глаза покойнику.
Показали самого Найденова, он был какой-то всклокоченный, видимо, этот кусок выдрали из середины его интервью, когда Федя уже надавал всем врагам по рогам. Все его фразы, вырванные из контекста, стали какими-то двусмысленными, и сам Найденов оказался удивительно похож на нелюбимых им шаманов и экстрасенсов.
Рука Феди дрогнула, и кофе вылился доктору на грудь. Сразу стало нестерпимо горячо и болезненно в области сердца. Доктор поменял рубашку, не отрывая глаз от экрана.
Следом за Фединым выступлением показали какого-то субтильного мужика, который как дважды два доказал, что лечебного эффекта от 25-го кадра в наркологии нет и быть не может. Уж он-то наверняка знает.
«Ничего себе, — растерялся Найденов, — я занимаюсь этим всего десять лет. А он уже десять секунд, но сразу во всем разобрался».
По ящику пошла реклама чипсов и майонеза.
Федя остался стоять в расстегнутой рубахе, приходя в себя и тупо глядя на экран. Теперь он понимал, как чувствуют себя изнасилованные, униженные и оскорбленные. Так прошло не меньше часа, потом до него дошло, что все близкие видели его «минуту славы». Он быстро набрал номер тетки.