- Однако, - сказал я, не найдя никакого другого слова.
- Вы, я чувствую, помирать не собираетесь, поэтому буду с вами откровенен. Неужели вы думаете, что мы и в самом деле придерживаемся рецептуры древних египтян? Это был бы нонсенс для всей нашей коммерческой промышленности: сделать то, что обещал. Нет, мы честные советские люди и готовим клиентов, как добрые кулинары заводской столовой, - из всего, что под рукой. Многое покупаем в тех же коммерческих палатках, которые при жизни принадлежали нашему клиенту. Он, скажем, купил корицу за рубль, нам продал за десять, а мы набили его до горла его же корицей, но уже за сто. Вот и весь бизнес.
- А в Шекельграббера вы тоже влили редечный сок?
- Нет, для него мы постарались.
- Кстати, как вы познакомились с ним и с Поглощаевым?
- Вернувшись из Суздаля, я на одной вечеринке высказал вслух идею о мумиях, и Шекельграббер за нее уцепился. Я навел справки. Все видели в Ване богатого дурака. Богатого по советским меркам. Он недавно приехал из Америки и машины ГАИ принимал за такси, тормозил и удивлялся, когда его били. Кстати, такси он принимал за персональные машины великих шахматистов. Это был настоящий спонсор, без обмана, и мы быстро ударили по рукам... А Поглощаева я знал поверхностно, он заведовал снабжением в нашем институте, но мог и бухгалтером. Упирался он долго, все озирался, как бы чего: все-таки гарантированная бедность лучше, чем богатая неизвестность, но после первых клиентов уволился. Мы разделили функции: мне досталась реклама, Шекельграбберу - платить деньги, а Поглощаеву - оформление документов и поиски подходящего морга. Пока мы обустраивались, Горчицын, чтобы не терять время, тренировался на кошках. Ведь древние египтяне мумифицировали не только людей: кошек, крокодилов, ибисов, быков, ихневмонов, а питались тростником. Но это их дело.
- Кто привел Горчицына в фирму?
- Этого паразита? Он - поглощаевский знакомый.
- Кувыркалкину?
- Я, - ответил Кашлин. - Встретил в метро и позвал за собой. А медсестры и до нас в морге работали.
Мне показалось, что Кашлин дозрел до откровенной беседы.
- Ладно, а теперь говорите, что вы хотели, - предложил я.
- То есть? - не понял он.
- Ну не напиться же вы сюда пожаловали!
- Именно напиться. Когда я работал в институте, нам почему-то выдавали спирт на производственные нужды, вместо авторучек. Наверное, потому, что вечно пьяным неловко просить прибавки к зарплате. А теперь, после смерти Шекельграббера, мне и душу отвести не с кем... Кстати, какой левша разукрасил ваш правый глаз?
- Правда, левша. А я сам не сообразил из-за зеркала!..
Я уже давно не отмечал дни недели в памяти, но теперь, как бы состоя при конторе, сунул нос в календарь и вычислил субботу. Пришлось кое-что менять в планах, учитывая выходной.
Когда я печатал фотографии "подельщиков", позвонила Кувыркалкина. Я велел ей немедленно приехать. "С удовольствием!" - ответила она и через час уже стояла на пороге.
- Муж подбросил, что ли?
- Почему вчера не появился? - укорила она вопросом.
- Отмокал, - ответил я и показал синяк под глазом.
- Кто же тебя так приложил, сыщик?
- Думаю, муженек твой, - укорил я ответом.
- Шутишь! Его пятиклассник уроет.
- Лучше сообрази: мог Опрелин нанять ребят или позвать друзей, чтобы рассчитаться за рога, не отходя от кассы? Черт, из меня уже Квочкин лезет!
- Нет, - сказала Кувыркалкина. - И нанять не мог, и друзей у него таких нет, и не стал бы - трус он.
- Но собутыльники-то у него есть! - решил я. - Не замечала, нет ли среди них левши?
- Я не смотрю, какой рукой они стакан держат, - сказала Кувыркалкина. - Кстати, принесла тебе список клиентов. Разглашаю коммерческую тайну.
- Брось на стол, потом посмотрю, - ответил я...
Часа через два Кувыркалкина промурлыкала в ухо:
- Пойдем в ресторан.
- У меня вечер занят, - пришлось соврать. - Лучше вспомни, что случилось необычного за неделю и после убийства Шекельграббера.
- Я и вчера, что было - плохо помню, - ответила она.
- А я помогу: было Рождество, потом старый Новый год. Наверняка вы отмечали всей фирмой.
- Да. Я собирала стол на Рождество в офисе, но сидеть рядом с Горчицыным не могла. Как представила, что он за стенкой с трупами вытворяет, так чуть не стошнило. Я рано ушла с Шекельграббером.
- Куда?
- Поехали к Размахаевой и там сели гулять по-новой.
- Кто еще был?
- Югослав один, Терентьевич.
- И вы поиграли в шведскую семью?
- Что ты! - довольно искренне ответила Кувыркалкина. Терентьевич такой принципиальный. К тому же он безнадежно влюблен в Размахаеву. У него Шекельграббер весь вечер комом в горле стоял.
- По моим наблюдениям, Размахаева вполне могла угодить обоим, не поступившись совестью.
- Я же говорю, Терентьевич - настоящий мужик. Ему либо все, либо ничего.
- Что ж этот Терентьевич-настоящий-мужик у нас делает в трудную для Югославии годину: оружие на военных объектах ворует или нефть контрабандно закупает?
- Ну что-то он, конечно, делает. Деньги у него есть. Вот и мне два газовых пистолета подарил на Рождество. Кстати, я принесла тебе, как обещала.
"Господи! - подумал я. - Хоть бы один безденежный иностранец попался! Просто так, для разнообразия. Чтоб совсем дураком себя в собственной стране не чувствовать".
- Какая у этого Терентьевича машина?
- Красный "форд", - ответила Кувыркалкина.
- А старый Новый год вы где встречали?
Она засмеялась:
- Не поверишь: я - с мужем.
- А Шекельграббер?
- С Размахаевой.
- И Терентьевич там был?
- Не знаю, - ответила она. - Значит, не поведешь меня в ресторан?
- Мы же не договаривались. Откуда я знал, что ты сегодня забежишь на холостяцкий огонек.
- Ну и подлец же ты! - сказала она. - Только пользуешься мной как женщиной и как информатором.
- А как еще тобой пользоваться? Хочешь, постирай мои носки.
- Сволочь! - сказала она, встала, оделась и ушла.
Я не препятствовал. Все-таки хорошая девчонка, эта Кувыркалкина! И детдом не сильно испохабил. Но огреть ее было просто необходимо. Чтоб не прыгала в постель ко всем подряд. Пошлю ей завтра букет роз... Опять бессмысленные траты! Да еще на чужое половое воспитание.
Я же оделся, во что Бог послал из гардероба, и пошел в Армянский переулок. Заклепкина не пришлось даже ждать, он прилежно гулял с пуделем. Сразу видно, человек на пенсии: дома - скука, на улице - тоже скука, но хоть ноги двигаются и за собакой следить надо.
- Не помните, - спросил я, - стоял в то утро в переулке красный "форд"?
- Что-то красное стояло, а что - не обратил внимания, ответил он.
- Перестаньте, вы знаете каждую машину в этом переулке и каждого владельца.
- Еще темно было, - сказал он, - а фонари через один светят. Это при социализме они работали... Не поручусь, что действительно была красная машина. Но и отрицать не буду: вдруг и впрямь стояла.
- Хорошо, поставим вопрос по-другому. Какие машины проезжали мимо с того момента, как вы обнаружили труп и до приезда милиции?
- Я как раз пошел звонить в милицию.
- Кстати, как вас зовут?
- Степан Николаевич, могли бы в протоколе посмотреть.
- У меня к вам просьба, Степан Николаевич, как к человеку, у которого много свободного времени и доброе сердце. Я сегодня поссорился с девушкой, но уже жажду помириться - так бывает в любви. Не могли бы вы от моего имени преподнести ей букет роз. Само собой, я заплачу. И за букет, и за труд.
- Это можно, - сказал он и подмигнул, - я тоже когда-то любил с девушками ссориться.
- Зовут ее Оля, - сказал я, доставая деньги из бумажника. - Она работает секретаршей в похоронной фирме "Долина царей". Сейчас я напишу адрес...
- Это где покойник из машины? - удивленно спросил Заклепкин.
- Да, но к нему это не имеет отношения. Просто я немного влюбился по ходу служебного расследования. Наверное, читали в книжках, до чего мы, детективы, народ влюбчивый.
- Не пойду, - сказал он. - И не просите.
- Почему? Я хорошо заплачу: и как посыльному, и как человеку с добрым сердцем.
И тут мимо нас проехал Опрелин на своем "УАЗе".
- Кстати, эта машина вам не знакома, не попадалась на глаза в то утро? - спросил я на всякий случай.
- Молодой человек, - сказал Заклепкин, - перестаньте меня пугать вопросами. Не таких видели, - повернулся и ушел.
Я понял, что разговаривать со мной без санкции прокурора он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего автомата и велел ждать меня.
Горчицын приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и выглядел более испуганным, нежели Заклепкин. Впрочем, пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей: под правым глазом Горчицына темнел синяк - родной брат моему.
- Когда вас приложили? - спросил я.
- Вчера вечером.
- Подробнее.
- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка "Квелый".
- Хорошая кличка для мордобойцы, - сказал я. - Давайте пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и вообще весь ход событий с диалогами.
- Когда вас приложили? - спросил я.
- Вчера вечером.
- Подробнее.
- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка "Квелый".
- Хорошая кличка для мордобойцы, - сказал я. - Давайте пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и вообще весь ход событий с диалогами.
Он послушно сел за стол и взял ручку, а я терпеливо подождал.
- А хуже не будет? - спросил Горчицын, передавая листок.
- Вы забыли указать мотивы избиения.
- Ума не приложу.
- Все-таки напрягитесь и приложите, - велел я и взялся подсказывать, - месть, деньги, ревность, дурная болезнь...
Он замахал руками:
- СПИДом только на уколах заражаются. Я думаю, может быть, Терентьевич. Только ему не говорите.
- А почему не ваши коллеги по сауне?
- Но вы-то что им сделали?
- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я ему сделал? В глаза не видел!
- А мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей женщины, - сильно пожалеешь.
- И какая женщина его?
- Марина Размахаева.
- Вот как? - удивился я. - И когда же она стала его: до смерти Шекельграббера или после?
- Я им свечку не держал.
- Жалко. А как вы касались Размахаевой?
- Она приезжала на массаж.
- Почему же Терентьевич просто не велел наложнице поменять сауну?
- Я ее тоже просил, но она упрямая. Она всегда делает наперекор.
- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву даже не гладил.
Он ухмыльнулся:
- Вам лучше знать.
- Хорошо, - согласился я, - к ней еще ездит Поглощаев, но у него-то нет фингала под правым глазом.
- Может, сегодня появится, - философски заметил Горчицын.
- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой?
- Спросите у них.
- А вы не знаете?
- Нет и не хочу. Так проще жить.
- Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в Сандуны ходите.
- Если вы думаете, что это я украл в бане его документы, то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало.
- По-моему, там бы вы с лихвой решили свои сексуальные проблемы.
- Не надо, - попросил он слезно, - не издевайтесь надо мной.
Я пожалел о сказанном.
- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах.
- В бане все одинаковые.
Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? - подумал я. - А какие у него основания? Во-первых, те, о которых я не подозреваю. Во-вторых, попугать самого себя до смерти. В-третьих, потратиться на частного сыщика. В-четвертых, заподозрить Горчицына. Ну и темная лошадка, этот Поглощаев. Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка.
- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? спросил я.
- Ну что вы меня все время спрашиваете? - устало сказал Горчицын. - Сами сообразите. Убить, наверное, не мог: нас же не убили. Но его ребята могли перестараться.
- Тем более мы с Размахаевой не жили.
- Вот именно, только гладили.
- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера?
- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых.
- Ну что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас язык высунуть.
- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали.
- Уверен, сошлись на миллионе деревянных.
- Да, где-то так.
- А вам не кажется странным, что за похищенные документы с Шекельграббера потребовали ту же сумму?
- А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист перед законом и паспорт у тебя не поддельный.
- Как вы относились к Шекельграбберу?
- Ну какое это теперь имеет значение, - устало ответил он.
- Ладно, пойду, - сказал я и поднялся. - А Квелого я вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу. Вы в понедельник будете в "Долине царей"?
- Да, - ответил он, - привезут клиента. Придется повозиться.
- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от моего имени Кувыркалкиной.
- С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих рук. Я для нее парасхит.
- Кто-кто?
- Так в древнем Египте назывались те, кто чистил трупы перед бальзамированием.
Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал:
- Был там один дед...
- Где? - не сообразил я.
- В Сандунах, - сказал Горчицын. - Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.
- То есть?
- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.
- Какой породы была собака?
- Белый пудель...
- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.
Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына...
Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, думал я, шагая к Заклепкину. - Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, - своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти - десяти близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом - жену, а не поможет - и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого...
Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.
- Извините, - остановил я ее, - вы дочь Степана Николаевича?
- Нет, - ответила она, - присматриваю за домом и за ним.
Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера.
- Что еще? - спросил Заклепкин недружелюбно.
- Говорить с вами желаю.
Он не ответил и скрылся.
- Придется, Степан Николаевич, - закричал я через дверь. - Иначе через час я приду с участковым.
Заклепкин опять высунул нос:
- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?
- Ни в какие Сандуны я не ходил.
- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, - сообщил я. - Ну как? Впустите меня?
- Нет, - сказал он. - Подождите на улице.
Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
- Долго же вы одевались! - попенял я. - Наташа Ростова быстрее бы обернулась.
- Одевался быстро, - ответил он, - вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.
Вот это выдержка! - подумал я. - Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится!
- Что вы от меня еще хотите? - спросил Заклепкин.
- Правды, Степан Николаевич, - сказал я. - Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
- Но вы же и сами знаете, - ответил он.
- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все, вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
- Я вашего Шекельграббера не убивал, - заявил он. Охота была руки марать.
- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман?
- Да, - сказал он. - Могу достать справку.
- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?