Сидоров на такой эффект и рассчитывал и поэтому жал теперь на свидетеля, из которого так и не удалось сделать пока «подозреваемого номер один», вовсю:
— Ну? Я жду, кого ты видел? Кроме Новлянского, который ушел за дом вместе с Шиповым? Зверева видел? — он кивнул на стену.
— Нет. Они вроде бы с Алисой на озеро ходили.
— Откуда тебе это известно?
— Майя Тихоновна сказала. Хотя нет, это еще до завтрака было.
— Так, информация гражданки Даро Майи Тихоновны, так и запишем. А она сама что делала?
— Я не знаю. Может, на кухне была или где-то в саду…
— А брат Шилова Георгий так до самого обеда и не появлялся?
— Нет.
— Но потом, когда уже стало известно о смерти, он говорил, как провел тот день?
— Мне — нет.
— А вы с ним что — не дружите?
Корсаков пожал плечами.
— Не так он, значит, свободомыслящ, как его брат-всепрощенец, — усмехнулся Сидоров.
Корсаков упорно молчал.
— Ну а что делал этот ваш секретарь?
— Файруз появился раза два в саду. А потом куда-то уехал на машине.
— Куда?
— Он мне не докладывал. Спросите у него сами.
— Когда он вернулся?
— Незадолго перед тем, как на дачу приехала милиция.
— Если потребуется, подтвердишь на очной ставке, что Файруз уезжал на машине и ехал по шоссе в то самое время, когда там убили Шипова?
— Но он мог по другому шоссе ехать в город! Спросите у него сами.
— Спросим. Но ты подтвердишь?
— Да, — Корсаков опустил голову. — Да, да!
— Не ори.
— Значит, вы нас в убийстве подозреваете? — Корсаков смотрел теперь на сыщика. — Нас? С самого начала?
А про сумасшедшего вы нам солгали? Специально?
— Мы привычки такой не имеем — лгать. — Сидоров прищурился. — Это вы вот любители… Сумасшедший сам по себе, вы — сами по себе. Когда его поймаем, и с ним все разъясним, а пока… Можешь своим там передать открытым текстом: я это дело раскрою во что бы то ни стало.
И на все эти там ваши звания, известность и славу мне плевать с тридесятой колокольни. Пока у меня Генеральная прокуратура и ГУУР это ваше дело не очень-то и затребовали — своих, видимо, в столице выше крыше, ну, значит, это мой крест. И ежели мне для дела по-свойски с кем-то потрепаться придется, как вот с тобой сегодня, то…
А там жалуйтесь на меня хоть в ООН. Граница — вон она, через болота. Так что дальше границы меня не пошлют, а разжаловать-то — у нас тут все равно работать некому. Так что — жалуйтесь. Тут человек убит. Зарезан, как кролик.
И все на моем участке. А вы ни на грош следствию помочь не хотите. Что я с вами, цацкаться буду?!
Мещерский едва успел отскочить от двери: Корсаков, видок был у него — краше в гроб кладут, вылетел из кабинета точно пушечное ядро.
— Вам плохо, Дима? — участливо осведомился Мещерский. — Он что, плохо с вами разговаривал? Грозил? Что вы ему сказали?
— Поехали отсюда! — Корсаков стиснул его руку. — Это просто ненормальный. Маньяк. Представляете, он обвинил меня в том, что я убил Андрея! Вот так взял и без всего — словно кнутом по лицу. Сказал: мы все для него — нули, он нас всех подозревает в убийстве и… Господи боже, никогда не думал, что мне захочется въехать кому-то по зубам! Но я.., я просто растерялся от неожиданности.
— Если бы вы его ударили, вас бы точно арестовали за хулиганство. — Мещерский быстро потащил его к выходу. — Тише, он же все слышит! Поехали, а то он еще передумает. Неужели и с Григорием Ивановичем так беспардонно посмеют обращаться?
— Они и его подозревают, — сообщил Корсаков. — Всех, он же сказал. Всех, кроме…
— Кроме?
— Да кроме вас и Вадима. Можете считать, вам крупно повезло, что вы оказались тогда в милиции. — Корсаков покачал головой и вымученно улыбнулся. — А я думал, что алиби только в детективах бывает нужно. А получается, кто его не имеет…
— Глупости все это. Заранее подготавливают себе алиби только самые недалекие умы. Даже в детективах. — Мещерский тоже улыбнулся в ответ.
— Да?
— Точно, — Мещерский уже открывал дверь. — Стопроцентное алиби — это самый веский повод к подозрению. Парадокс, скажете? По крайней мере я так считаю.
Это искусственное нагромождение причин и следствий, которые вроде бы опровергают возможность конкретного лица совершить что-либо в конкретном месте в установленные временные рамки, но…
— Что? — Корсаков смотрел на собеседника с тревожным интересом.
— Эта искусственная стройность и безупречность всей логической цепи и должна настораживать в первую очередь. Природа — иррациональна. А в нашей последовательной жизни властвует хаос. Даже наука сейчас появилась такая — хаусология. Словом, на всякую причину находится антипричина, на всякое следствие — антиследствие, а в результате — все течет, все меняется. И постоянства нет ни в чем. Вот почему я не верю в стопроцентные алиби, Дима.
— Даже в свое собственное? То, что вы во время убийства находились там, где это могут подтвердить многие свидетели?
Мещерский улыбнулся, давая понять, что шутит.
— Надо выпить. — Корсаков с силой захлопнул за собой дверцу «Хонды», поймал взгляд Файруза и только махнул рукой. — Григория Ивановича дождемся и прочь от этого клоповника. Сейчас отниму у Алиски бутылку и напьюсь в стельку. А кстати, интересно…
— Что интересно? — Мещерский увидел, как дверь клоповника растворилась и на пороге появился невозмутимый и спокойный Григорий Зверев.
— Да вот когда этот милицейский Малюта на меня там набросился, я вдруг вспомнил, что в то утро Новлянский ходил за Андреем точно приклеенный. А прежде Петька такой общительностью не отличался. Вот меня и заинтересовало, что именно ему потребовалось от Андрея именно в то утро: вы не спрашивали его?
— Я впервые от вас это узнаю, Дмитрий.
— Тогда поинтересуйтесь. Только не так грубо, как этот жандарм.
Глава 16 РЕЕСТР ЗАГАДОК
Когда Сидоров и К° отбыли в отдел, когда страсти в доме понемногу улеглись, когда Марина Ивановна Зверева впервые за эти дни сошла в столовую завтракать, когда превосходный кофе прояснил туманное сознание и подстегнул угаснувшее воображение, словом, когда все эти факторы, чудесным образом совпав, сплелись в единое целое, Вадим Андреевич Кравченко решил твердо и бесповоротно: пора наконец без суеты и спешки составить свой личный реестр событий и наблюдений, свидетелем которых ему и Мещерскому довелось быть.
Для подобной умственной медитации требовалось уединение, и он не нашел ничего лучшего, как покинуть дом и сад и направиться к артезианскому колодцу. Именно там, на месте убийства Сопрано (как ему представлялось), его обязательно должно было посетить детективное вдохновение.
Кравченко терпеть не мог логики — даже в Институте имени Патриса Лумумбы, в котором он с грехом пополам учился по настоянию своих родителей, некогда имевших возможности устроить туда сына, схлопотал по этому предмету жирный «неуд». И еще он терпеть не мог, когда в его умственные процессы вмешивались посторонние.
А посему, добравшись до ТОГО САМОГО МЕСТА, он решил действовать так, как ему уже давно хотелось. Скинул куртку, примерился, прогнулся назад, словно собираясь сделать гимнастический мостик, и.., опустился сначала лопатками, а затем и всей напрягшейся от усилия спиной на горячий от солнца металлический «крест» — крышку.
Голова и руки безвольно свисали вниз, ноги носками упирались в землю. Он продвинулся чуть вперед, и ноги тоже свободно свесились. И теперь он ЛЕЖАЛ НА ТОМ САМОМ КОЛОДЦЕ, так же, как и тот, кого истекающим кровью взгромоздили сюда четыре дня назад. Только живому тут было гораздо неудобнее.
Он напряг шею, приподнял голову: солнце сегодня хоть и яркое, но светит уже по-осеннему. Направо — кромка кустов. В густой зелени тут и там уже мелькают золотистые, оранжевые листья, красные огоньки спелых ягод боярышника. Небо высокое, вылинявшее — серо-голубое, а со стороны озера ползет лохматая туча-шарик. Снизу из колодезной глубины несет прохладой и сыростью — хоть и на самом дне, но вода там, видно, все же осталась.
Кравченко закрыл глаза, расслабился. Попытался хоть на мгновение полностью слиться и с этим колодцем, и с осокой у его основания, и с боярышником, и с молодыми соснами на холме. Спина ныла, в голове уже шумело от прилива крови. И тут — яркая вспышка. Ослепила и.., погасла. Только легкий туманчик клубился, а затем и он растаял в солнечных лучах — смутное озарение, увы, так и не превратившееся в догадку.
Он поднялся, поудобнее уселся на колодце, достал из брошенной на траву куртки блокнотик и черный фломастер, позаимствованные из кабинета Файруза. Провел вверху черную траурную полосу.
Вот на листочке появился первый кособокий крестик.
Далее они заполняли собой бумажное поле, превращая его в миниатюрное кладбище. И каждый что-нибудь да означал. Первый: «Кошмар с расчленением трупа». Второй — «испуг Зверевой и вызванная им реакция — письмо». Тут Кравченко на минуту задумался и потом вывел: "Ее замешательство от нашего быстрого приезда. Примечательная фраза: «Меня ничто не беспокоит. Я никогда прежде не была так счастлива». В центре кладбища появился пузатый нуль:
«Она сознательно меняет свое первоначальное намерение обезопасить себя. Почему?»
Затем на листе появились фразы и слова, начертанные вроде бы беспорядочно и хаотично, так, как приходили на ум:
«Кто-то бродит в доме по ночам».
«Разорванный шарфик».
«Синяки, появившиеся до…»
«Волна ненависти».
«На ее дне рождения впервые во всеуслышание объявили о выигранном наследстве».
«Кому понравится, если его считают кастратом?»
«Любовник, ставший преданным другом дома».
«Падчерица-дурнушка любит очень красивого человека».
«Брат, засыпающий под взглядом дуче».
«Парень, не терпящий, когда его сестра пьет и исповедуется посторонним».
«Старуха, вырастившая детей дирижера».
«Иранец, но не мусульманин».
«Пересохший колодец. Возложение тела».
«Психопат, сбежавший из…»
Слово «УБИЙСТВО» он поместил в нижнем углу листа.
К нему от черты сразу же потянулось множество параллельных линий. Каждая обозначилась соответствующей буквой: Н — НАСЛЕДСТВО, Л — ЛЮБОВЬ, Р — РЕВНОСТЬ, снова Н с цифрой 2 — НЕНАВИСТЬ, 3 — ЗАВИСТЬ, Н с цифрой 3 — НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ.
Тут же появился крестик: «Она снова меняет первоначальное намерение теперь уж под влиянием обстоятельств: нанимает нас для розыска убийцы. Почему? Только потому, что мы под рукой или для подобного выбора существует особая причина?»
Следующий крестик: «Произошла ли фактическая подмена жертвы?» «Мог ли быть жертвой кто-то другой?»
А потом крупными буквами: «СТАНЕТ ЛИ ЖЕРТВОЙ КТО-ТО ЕЩЕ? ЕСЛИ ДА, ТО КТО: ЗВЕРЕВА ИЛИ НЕ ЗВЕРЕВА?»
Эту фразу он обвел. К фамилии певицы устремились стрелки от букв Н, Р, Н2, НЗ.
На листке уже оставалось мало места. Почерк стал более убористым:
«В доме известно всем: версия об убийстве Шипова сбежавшим сумасшедшим критики не выдерживает».
«Майя Тихоновна подслушала нашу беседу со Зверевой».
«Кто-то видит в нас союзников, кто-то — врагов».
«Любовник допрошен с пристрастием. Расскажет ли он свои впечатления? Утаит ли? Что именно?»
«Внешне они друг друга совершенно не боятся».
«Маленький фашист спит на ЕЕ пороге».
«Собаку на ночь запирают в кухне».
«Куда делся из спальни тот, кто ее напугал? Был ли он вообще?»
Листочек был исписан. Кравченко перечитал все, что на нем уместилось. Потом нарисовал на обороте два круглых нуля и огромный вопросительный знак. Подумал-подумал, и у нулей выросли ножки, ручки с пальчиками-растопыркой. Потом появились точка, точка, запятая, рот-палочка до ушей и сами уши, круглые, точно лопухи.
Он созерцал портреты с видимым удовольствием. Вот одному человеку фломастер вложил в руку пистолет-кочергу: легендарный «деррингер». А второму — скрипичный ключ.
Человечки смотрели на Кравченко выжидательно и ехидно. Они явно были себе на уме.
Он спрятал листок в карман, наклонился за курткой.
Внизу на бетоне еще сохранились темные потеки. Крупная мясная муха, уже по-осеннему снулая и ошалевшая, привлеченная запахом протухших кровяных шариков, описав восьмерку, спикировала на колодец.
Глава 17 БРАТ И СЕСТРА
На обратном пути Кравченко встретил Новлянского.
Тот стоял на холме и издали созерцал место убийства мужа своей бывшей мачехи. На этот раз «яппи» был одет в джинсовые шорты-"бермуды" и растянутую хлопковую кофту с подвернутыми рукавами. На макушке едва держалась бейсболка цвета хаки козырьком назад. В руках он сжимал пластмассовый шест с сетчатой корзиной — некое подобие сачка — и плоскую коробку с выдвижной стеклянной крышкой.
Кравченко решил, что вот наконец-то Пит попался во время своей излюбленной охоты на бабочек или… Убийцу тянет на место преступления — банально? Однако подобные факты общеизвестны: любопытство сгубило кошку.
— Позагорать решил? — Новлянский оперся на свой шест как на посох, сгорбился. — Тихое местечко.
— Слишком тихое. — «Что-то не помню, чтоб мы с тобой на брудершафт пили, Пит, ну да ладно».
— Раньше — давно, правда — колодец работал: кнопку сбоку нажимали, и вода по трубке шла. — Пит надвинул козырек бейсболки, глаза его исподлобья изучали Кравченко. — Воду мы, конечно, ту не пили, а ходить к колодцу ходили. Еще с отцом.
— Зачем же?
— За бабочками, — Новлянский криво усмехнулся, — которые влагу любят.
Кравченко молчал, ждал.
— Да, давно его забыли, — Новлянский говорил медленно, прямо вымучивал из себя слово за словом. — Там такие стальные полосы на ободе, я помню, как их приваривали: еще мальчишкой за сварщиками подглядывал. Там сначала была сплошная крышка — люк, потом ее убрали — вода стала затхлой. А мы с ребятами сюда бегали на звезды глядеть. Знаешь, их в колодце даже в солнечный день видно.
— Говорят, что так. Они в воде отражаются, что ли?
— Я видел, — Новлянский подошел ближе, — Венеру видел. Марс, даже ковш Медведицы и Полярную. А однажды захотелось разглядеть получше их там, внизу. Наклонился и…
— Упал в колодец? — Кравченко насторожился.
— Не успел, но был близок. Знаешь, кто меня спас?
Князь Таврический.
— Зверев?
— Он самый, дядя Гриша. — Новлянский снова криво усмехнулся. — А потом Марина быстренько договорилась со сторожем, вызвали сварщиков и закрыли колодец той решеткой. Потом и насос сняли. Я думал, она нарочно это сделала, мне назло. А потом понял, что она хотела мне только добра.
— Давно это было?
— Мне в то лето исполнилось двенадцать.
— Большой мальчик, — теперь усмехнулся Кравченко. — Достаточно большой, чтобы не огорчаться по таким пустякам, как звезды в колодце, которые нельзя больше видеть.
— Я до четырех лет не говорил, — сказал вдруг Новлянский, обошел собеседника и начал спускаться с холма.
Мимо него, вихляясь в воздухе, метнулась пестрая крапивница. Он не обратил на нее внимания.
Кравченко направился своим путем. "Если идти вот так неторопливо, то получается, что от дома до колодца — минут двадцать, — прикидывал он. — Бегом — и того меньше. Предположим, убийца и Шипов оказались на шоссе… Или все-таки он подкарауливал Сопрано там?
Маловероятно. Если только специально встречу назначил.
Тоже вроде маловероятно. Не следил же он за ним, не полз по траве по-пластунски? А может, и следил, а может, это и ОНА была…"
Кравченко стоял теперь на холме, смотрел на черепичную крышу дома, выступающую среди зелени.
"Все равно, убийце, кем бы он ни был, и пятнадцати минут хватило, чтобы после ВСЕГО этим вот путем вернуться бегом в дом, отмыть кровь — если что-то попало на одежду, переодеться… Стоп. А кто из дачников переодевался? Да вроде никто. Или.., нет, переодевался этот вот Пит, переодевалась Алиса — то в брюках и куртке была, а потом, когда милиция приехала, уже в джинсовом сарафане вышла. И… Майя Тихоновна тоже переодевалась. Но при ее-то габаритах от колодца особо бегом не двинешь.
Удар Шилову нанесли неожиданно, в тот самый момент, когда он взглянул вверх. Получается, кто-то все отлично рассчитал: увязался вслед за ним, заботливо захватив с собой «колюще-режущий инструмент», завел его на дорогу и там, указав на пролетающую птицу, самолет, сплетение веток над головой, заставил… Правдоподобно, но как-то все больно сложно. Много канители разной. И почему все произошло именно на шоссе? Что мешало столь предусмотрительному и хладнокровному неизвестному совершить убийство непосредственно за кустами, на поляне?
Ведь на дороге его любой проезжающий мимо дачник, любой охранник мог застукать. Зачем же так рисковать?
С таким же успехом, если они пришли сюда вместе, убийца мог под любым предлогом зазвать Шилова к колодцу и «указать ему на птичку» прямо там. И не тащить потом тело, множа против себя улики. А он отчего-то предпочел тащить… Значит.., значит, либо преступление произошло спонтанно — убийца просто воспользовался благоприятной возможностью, — либо.., он хотел убить Сопрано именно на дороге".
Кравченко тяжко вздохнул: ерунда какая-то. Нелогично, как Серега скажет. Он сел на траву. У ног его суетились муравьи — осень на носу, пора готовить родимый муравейник к дождям и холодам. Запасать впрок дохлых гусениц, коптить жуков на солнышке, вялить бабочек… Слишком много в этом деле насекомых. Серега говорил: Зверевой в кошмаре муравьи привиделись. А сын ее первого мужа бабочек сачком хлопает. Бабочек…
Итак, о колодце заколоченном Пит и его сестра знали с самого детства. И Файруз, и Корсаков, и аккомпаниаторша — они бывали прежде на даче. И Зверев знал и его сестра тоже. Марина Ивановна… Кравченко сорвал травинку, сунул в рот — горькая. Как коровы такую гадость жрут?
Марина Ивановна, между прочим, тоже переодевалась в тот день. И шарфик ее… Он снова извлек из кармана смятый «реестр», и на оставшемся утлом клочке чистой бумаги появилось: «Певица была счастлива четыре дня. А после смерти мужа поняла, как она его любила».