– Понятно, понятно, – согласился я. – Вам бы графиню, да?
– Отнюдь, – возразил он. – Отнюдь, ваше величество. В постели что графиня, что ее служанка… Но вот служанка и после постели – служанка, а графиня и на пианине, и на фортепиане, и везде, где ее захочешь. Чем и ценна элита, Ваше Величество, что она может и ползать подобно черни, но может и парить, аки орлы над соплеменными. Но, будучи аристократией, предпочитает парить!
– Долго ли? – заметил я. – Аристократии свойственно вырождение.
– Речь не о наследственной аристократии, – возразил он живо. – При Сталине партия была орденом меченосцев, а ее члены, по большей части, примером для подражания. Великий Магистр сего Ордена Меченосцев, я говорю о дорогом генсеке Иосифе Виссарионовиче, уже создал такой механизм – успешно обеспечивавший как выбраковку отработанных аристократов, так и вербовку новых, желающих пополнить сей слой… И знаете, довольно успешный был механизм. На нем чаемое духовное государство почти полвека продержалось. Потом, правда, все равно загнила аристократия, за благами погналась. Но это уже без Сталина… А вы, судя по вопросу, хотите к нам записаться?
– Разве что на следующих выборах, – ответил я. – А как вам теперь, ведь имортизм аристократию отрицает как класс?
Он покрутил головой:
– Господин президент, существование народа без элиты, аристократии – в принципе невозможно. Новая аристократия формируется автоматически из вождей победившей партии. То есть тех, кто больше всего способствовал уничтожению старого строя и победе нового. На практике видим, что при таком отборе в аристократию входит наиболее жизнестойкая, энергичная и интеллектуально развитая часть племени, развитая в том числе и в морально-нравственном плане. Словом, лучшие люди. Если указывать пальцем, то это вы… и я.
– Разве аристократы указывают пальцем?
– Так ведь победили не аристократы, значит – пляши по-имортьи?
– А умеете?
Он усмехнулся:
– Нужда заставит… А если серьезно, ваша программа мне в самом деле нравится. Это без подхалимажа, сами понимаете. Мы, как партия аристократии, возникли намного раньше вашей. Тогда об имортизме слыхом не слыхали, иначе многие бы оказались в вашем лагере. Все-таки наши платформы хоть и очень разные, но цели – одни и те же.
– Я знаю, – ответил я. – Потому и очень надеюсь на вашу поддержку.
Он замученно улыбнулся:
– Разве не видите, я тружусь так, как будто победила моя партия?
– Она в самом деле победила, – сказал я просто.
Сегодня я, к великому облегчению Коваля, остался ночевать в Кремле. Мои апартаменты готовили спешно, что-то там и сегодня таскают, перестраивают, я же свалился прямо в кабинете. Не за столом, правда, пора осваивать эти весьма кстатейные комнаты для отдыха, вот в ближайшей я и прилег на кушетке, а когда открыл глаза, из-под двери уже пробивалась полоска света.
Нехорошо, конечно, свалился прямо в одежде, это же буду вонючий, мятый, торопливо перебежал в ванную, помылся кое-как, так и не разобравшись с этими наворотами, когда струи воды бьют то сверху, то с боков, то снизу, постоянно меняя диапазон от ледяной до кипятка.
Солнце просвечивает через плотно задвинутые шторы, так и хочется открыть все окна, июнь как-никак, но здесь кондишен, терпи на обезжиренном воздухе. Что шапка Мономаха в самом деле тяжела, чувствую теперь каждый день с того дня, как завершился подсчет голосов и кресло президента перешло ко мне. Еще с утра сердце начинает колотиться, будто бегу в гору, в горле пересыхает, метаболизм просто бешеный, мысли скачут и щелкают лбами, как бильярдные шары. Я, вообще-то, здоров как бык, у меня и отец здоров, и мать в порядке, да что там отец и мать: мой дед пьет и ходит по бабам, бабушка не ждет лифта, а поднимается пешком на свой седьмой этаж, однако уже чувствую, как в моем сложном организме пахнет горелой изоляцией, это вспыхивают и превращаются в пепел те, что не восстанавливаются, в желудке скоростными темпами зарождается катар, гастрит, а то и язва, а во всем здоровом рабоче-крестьянском организме начинается всякое от нервов, стрессов и прочей несуществующей фигни.
Не поднимаясь, набрал номер, начал считать гудки. После пятого положу. Хоть и положено после седьмого, но это если незнакомым, где могут оказаться престарелые, а Таня из любого конца квартиры порхнет, как бабочка. Обычно она сразу к телефону, как пчела на сладкий цветок… нет, положу после четвертого.
– Алло? – донесся ее быстрый голос после второго гудка.
– Привет, – едва выговорил я. – Доброе утро… Как ты?
– Со мной все нормально, – прозвучало в мембране, – хоть весь дом гудел сутки. И еще жужжать будет неизвестно сколько. А как у тебя? Государственного переворота не случилось?
– Из-за тебя?
– Из-за твоего неуместного визита.
– Неуместным считаешь ты?
– Ну… как тебе сказать… Во всяком случае, неуместным считают очень даже многие. Начиная с моего мужа, хотя на самом деле польщен, свинья, и кончая твоими министрами.
– Мои даже не заметили, – заверил я. – Это в тихом болоте такое заметно, а у нас настоящие бури!.. Таня, все равно мне маловато… когда ты так далеко. Это смешно и недостойно взрослого и очень даже мыслящего человека, но, мне кажется, часть моих указов и повелений были бы другими… окажись ты рядом.
Она поинтересовалась хитрым голосом:
– Злее? Или мягче?
– Не знаю, – ответил я искренне. – Но у меня такое ощущение, что, будь ты в пределах моей длани, сопи ты у меня за спиной, а ночью если бы закидывала на меня лапки и спала на моей груди или на спине, как маленькая жабка, весь мир бы достиг Царствия Небесного чуточку скорее. Нелепо, если по уму, но я чувствую, что это так…
– Рационалист, – произнесла она чересчур негодующим голосом, – так вот как ты хочешь приспособить меня?
– Да, – ответил я. – Я знаю, не будь у Мухаммада его Фатимы, он не сумел бы сделать имортизм… тьфу, ислам таким ярким и привлекающим народы. Но она была рядом, и потому его душа пела и выгранивала чеканные строки…
– Мир другой, – прошептала она в трубку, – только мы… все такие же древние. А надо быть вногуидущими!
– Вногуидущими, – спросил я, – это вот так: любить меня… если ты вправду любишь, но жить с другим человеком?
– А разве так важно, – спросила она, – с кем занимаешься сексом? Сам знаешь, взрослые люди таким пустякам не придают особого значения. Но у меня здесь дочь, что обожает отца. У меня родители мужа, они в соседнем корпусе, мы обычно ужинаем вместе… Если отсюда уйду совсем, я доставлю огромное, просто огромное несчастье всем! А потешу только свое сердце…
Я не сказал, что еще больше – мое, не понравилось само слово «потешу», что за термин, когда о таком божественном чувстве еще Августин сказал: люби – и делай что хочешь. Он не сказал «верь», а сказал именно «люби», ибо в этом слове и божественный смысл, еще выше, чем в «верь», и откровение, и божественная воля, что в любви сокрыто гораздо больше, чем мы знаем, чем предполагаем и чем даже надеемся.
– Ты чего молчишь? – спросила она. – Думаешь над поставками ракетного оружия в Индию?
Я горько усмехнулся:
– Что ракетное… Я уже забросил куда более мощное оружие. В Индию, Европу, Китай, Штаты… даже по России пошло. Что тебе сказал муж, когда узнал?
– О твоем визите? Удивился, конечно. Я тебе говорила, у нас отношения весьма свободные. Я знаю о его женщинах, он знает о моих связях. Он вовсе не возражал еще тогда, когда ты не был… даже кандидатом в президенты. Помнишь? Ты мог бы приходить к нам свободно. Даже в его присутствии. Сейчас же он, как я говорила, польщен. Не тем, правда, что я вот такая, ведь президент может выбирать бабс по всей России… да и за рубежом, но и тем риском… ну, сам понимаешь, ты очень уязвим. В смысле, твоя репутация уязвима.
Ее голос дрогнул, я ощутил, она вдруг поняла, что я в самом деле уязвим не только в смысле репутации. Ее дом окружен сотнями домов повыше, на все крыши не посадишь охрану. Где-то может оказаться как раз не наш снайпер.
За дверью послышались шаги, приглушенные голоса. Я сказал Тане грустно:
– Извини, вот и поставки оружия в Индию… Позвоню позже.
– Не рискуй, Бравлин!
Я положил трубку, душевая работает исправно, душ Шарко, в наличии три вида бритв и куча кремов, а на случай, если президент окажется любителем экзотики, припасена электробритва от самой модной компании.
Закончив туалет, я оделся и вышел. В моем кабинете все так же пусто, хотя голоса я слышал отчетливо. Едва успел опуститься в кресло, в кабинет заглянула Александра, сказала почему-то шепотом:
– Доброе утро, господин президент!.. К вам просится руководитель департамента управления делами президента.
Она смотрела вопросительно, по моему виду поняла, что понятия не имею, о ком речь, сказала торопливо:
– Господин Петров очень важный человек в вашем аппарате! Он уезжал на три дня по вашему же поручению…
– Не рискуй, Бравлин!
Я положил трубку, душевая работает исправно, душ Шарко, в наличии три вида бритв и куча кремов, а на случай, если президент окажется любителем экзотики, припасена электробритва от самой модной компании.
Закончив туалет, я оделся и вышел. В моем кабинете все так же пусто, хотя голоса я слышал отчетливо. Едва успел опуститься в кресло, в кабинет заглянула Александра, сказала почему-то шепотом:
– Доброе утро, господин президент!.. К вам просится руководитель департамента управления делами президента.
Она смотрела вопросительно, по моему виду поняла, что понятия не имею, о ком речь, сказала торопливо:
– Господин Петров очень важный человек в вашем аппарате! Он уезжал на три дня по вашему же поручению…
Я наморщил лоб, припоминая, перед глазами мелькают сотни лиц, накладываются одно на другое, все одинаковые по выражению, в каждом присутствует необходимая чиновничность, высокая степень чиновничности, государственная, из-за чего все смазываются, рожу футболиста или оперного певца сразу бы вычленил…
– Не помню, – признался я. – А ты тогда кто?
– Я – начальник канцелярии президента, – сказала она. – Если, конечно, вы меня еще не сменили. Вы, мужчины, такие непостоянные!..
– Спасибо, – пробормотал я, – что во мне еще замечают мужчину. Польщен. А этот, значит, руководитель департамента управления делами президента?.. Ну-ну, если бы я еще понимал различие… Вы что, друг другу хвосты заносите на поворотах?
Она мило улыбнулась:
– Господин президент, на самом деле работы хватает. Вы еще не вникали, не знаете. Парите себе там в заоблачной выси… Вы ведь отдаете приказы, а у нас никто не бросается их выполнять, вот в чем дело! Наши службы еще и для того существуют, чтобы проследить за выполнением, кроме всего прочего…
– А что делал Петров? Как я понимаю, выполнял распоряжения предыдущего президента, – предположил я. – Ведь я не задавал ничего особенного. Верно?
– Существует такое понятие, как преемственность власти, – напомнила она. – Как и нерушимость некоторых договоров, обязательств и так далее. Хотя многое вам придется подтверждать заново.
– Зови, – велел я. – И не забудь чашку кофе.
Она ужаснулась:
– Натощак?
– Если родина требует, – ухмыльнулся я. – Замечательная отговорка, да?..
– Сок сельдерея прочищает мозги тоже, – сообщила она, не сдвигаясь с места. – Еще лучше.
– Ты на полставки и у наших медиков, да?.. Ладно, к кофе принеси и булочку. Это смягчит, смягчит.
На экране появилось лицо Александры.
– Господин Волуев вернулся с выполнением одного деликатного дела.
– Волуев? А чего это он у тебя испрашивает разрешения? – удивился я. – А, понятно, ты теперь по иерархии старше?.. Поздравляю.
– Спасибо, господин президент, – ответила она, нимало не смутившись.
Волуев вошел без подобострастия и чинопоказухи, как вошел бы рядовой инженер в кабинет завсектором. Сдержанно поклонился, доложил бесстрастно, взгляд его покоился на мне, не прилипая, но и не соскальзывая:
– Господин президент, мне удалось расколоть блок правых демократов и левых демократов, но часть из грушечников выводят своих людей завтра на демонстрацию.
– А правые и левые?
– Те участвовать не будут, – ответил он, глядя мне в глаза. – Именно из-за грушечников. У них планируется отдельная, через неделю. Но по отдельности справиться будет легче.
– Еще бы… Грушечники выйдут всем составом?
Он тонко улыбнулся, серые веки поднялись, он прямо взглянул в глаза:
– Нет, только самые яркие течения. Вы понимаете, о ком я…
– Нет, простите.
Я держался с ним все еще отстраненно, все-таки старый кадр, выполнял хрен знает что, а у нас тут революция, не до преемственности, он же говорит со мной, как будто не замечает, что перед ним уже не тот человек, что отправлял его с этим шеридановым заданием.
– Удалось, – объяснил он, – убедить в первую колонну поставить самую ударную силу: объединения гомосексуалистов, зоофилов, всероссийское общество лесбийской любви, педофилов, геронтофилов… и всех остальных, нетрадиционных. Как вы понимаете, это обеспечит интерес к самой демонстрации, на это я и напирал, однако даст и нам некоторые козыри…
Я подумал, кивнул угрюмо:
– Да. Если только правильно воспользуемся.
– Господин президент, это демократы.
– Да, я понимаю.
– Надо, чтобы эта демонстрация стала ударом по всей демократии. Ее надо принимать и воспринимать не как протест сексуальных меньшинств, а как демократов вообще. По всем каналам телевидения надо подавать это как колонны идущих демократов! Ни слова о гомосексуалистах. Нужно так и называть их – демократы. Только демократы.
Он излагал спокойно, деловито, как будто двигал на обширной компьютерной карте людские массы, какие-то вел к победе, какие-то бесстрастно сметал с карты в небытие. Похоже, с момента подсчета голосов он уже проработал суть имортизма, понимает наш общий курс. Возможно, этот курс ему даже импонирует. Во всяком случае, прием предложил не совсем честный, зато весьма болезненный для демократов… Впрочем, почему не совсем честный? Еще ни одна диктатура не позволяла сексуальным меньшинствам заявлять о своих правах! Все перверсии – порождения демократии.
– Хорошо, – сказал я. – Держите это под контролем. Нужно будет предупредить Ростоцкого…
– С вашего разрешения, господин президент, я это уже сделал.
– Да? Вы оперативны, спасибо.
– Моя работа, – ответил он скромно. – Какие будут указания?
Я подумал, сдвинул плечами.
– Наоборот, это я жду от вас предложений по перестройке работы вашего аппарата и… вообще всей этой громадной машины. Как вы уже поняли, с демократией и прочим лицемерием покончено. А раз так, то у нас те возможности, о которых все правители только мечтали. Начинайте!
– Спасибо, господин президент, – ответил он несколько озадаченно. – Спасибо и… да, я пошел, пошел, пошел…
ГЛАВА 14
Я откинулся на спинку стула, веки опустились. Не для меня это постоянное напряжение, я привык к более спокойному течению жизни… Как тот родственник богатого мадиамского шейха, что преспокойно пас себе несметное стадо сытых здоровых овец и однажды услышал глас, повелевающий ему идти в другую страну и уводить оттуда толпу ленивых и тупых рабов. Понятно, что психически здоровый пастух, привыкший к безмятежной и привольной жизни, сразу же возопил: почему я, Господи? Призови кого-нить другого!
– Почему не призвал кого-нить другого, – повторил я, не поднимая веки. – Я же ученый, а не политик… Нет, я богослов, а не политик… Или скажем так: я же имортист, а не политик! Да, вот теперь в точку…
Голос изнутри меня отчетливо произнес: беда в том, что должен кто-то делать такую работу. Вы, чистые, гнушаетесь работой политика, а потом возмущаетесь, что вами правит дурак…
Солнечные лучи, проникая сквозь бронебойные стекла, теряют убийственный ультрафиолет, зато тепловой мощи хватило чуть ли не накалить мое кресло. От жара потекли мышцы, я блаженно превратился в медузу на берегу, а стройные ряды мыслей, марширующие, как на параде, чуть ли не чеканящие шаг, сломали строй, поползли кто куда.
Сим, Хам и Яфет, всплыла ленивая мысль, это от них раскол. Хам – горячее ощущение жизни, буйство плоти, приземленность желаний, Сим – копание в своих ощущениях, внутреннем мире, Яфет – ощущение прекрасного, жажда знаний…
Тогда впервые и произошло самое серьезное столкновение прекрасной утонченной греческой культуры и очень простой, как ни посмотри, культуры потомков Сима…
Все верно, огонь не гаснет, когда от него разгораются другие: когда разошлись три брата, Сим, Хам и Яфет, все трое понесли факелы, рассеивающие мглу невежества. Больше всего, понятно, добились успеха братья Хам и Яфет. От Хама пошли наиболее могучие цивилизации, что естественно, самые известные из которых вавилонская и американская, от Яфета тоже не меньше сотен народов и культур, из которых самой известной и прекрасной, пожалуй, эллинская… ах да, эта мысля уже ползала здесь, так что ползи дальше, не задерживайся…
Симу повезло меньше, намного меньше. На свою беду, он не удовольствовался такими простыми радостями, как Хам и Яфет, его потомство долго мучилось жаждой непонятного, высокого, несбыточного, в то время как потомки Хама и Яфета копали и строили, прокладывали дороги, разводили скот, строили города, проводили каналы.
Сотни, даже тысячи лет прошли, прежде чем расплодившееся потомство братьев пришло в соприкосновение друг с другом. К тому времени даже смутная память о родстве забыта, это разные страны с разным укладом, языком, а главное – мировоззрением, жизненными целями. Самая простая и свободная цивилизация сложилась у потомков Хама. Ее можно определить как цивилизацию… ну, скажем помягче, желудка. Люди жили простыми доступными радостями. И боги у них простые: орлы, львы, крокодилы, шакалы, рыбы, быки, а если и люди, то с птичьими или звериными головами.