Романовский сказал невозмутимо:
– Но я должен был попытаться?
Я взглянул на часы, поднялся.
– Мой рабочий день начнется через десять минут. Пойду-ка я от вас, шибко умных. А вы шли бы по домам, а то Кремль скоро в спальный район превратите.
Часть II
ГЛАВА 1
С утра в приемной важного вида сановники, я почему-то все время видел их с широкими генеральскими лентами через плечо, у одних голубые, у других – красные, мундиры усеяны звездами из золота, усыпанными бриллиантами, все ордена размером с блюдце, на плечах – эполеты… Треть этих важных лиц я сам вызвал, остальных – мои управляющие департаментами, то есть Александра и Волуев.
Они еще не сговорились, кто при изменившемся раскладе старше, запускали вызванных ими по очереди, я принимал, выслушивал, давал ЦУ, так прошло время до обеда, наконец Волуев зашел сам и сказал многозначительно:
– Демонстранты уже накапливаются.
– Сколько им двигаться к Центру?
– Не меньше двух-трех часов.
– Что докладывает Ростоцкий?
– Просит не беспокоиться. И в самом деле, господин президент, наш министр внутренних дел на вас просто молится. Ему пытались всобачить в кабинет портрет Георгия Победоносца – отказался, икону Сергия Радонежского – отверг, а вот ваш портрет сам повесил на самое видное место!..
Я спросил с недоверием:
– Без всякого принуждения? Точно?
– Клянусь!
– Ах да, за ним же тоже телекамера…
– Обижаете, господин президент, – сказал Волуев с укоризной. – Вы ж ему такую власть дали! Последней свиньей бы себя показал… А само видеонаблюдение всех банков, офисов и концернов, которые вы разрешили объединить в одну систему под руководством МВД?.. Да еще послабление насчет применения огнестрельного оружия… Нет, он костьми ляжет, но сделает все, чтобы удар был показательным. Он все понял, господин президент!.. Кстати, можете посмотреть на некоторые сборища. Их уже снимают.
Я включил головной экран. Изображение прыгало, оператор явно пробирается в толпе, наконец выбрался на свободный пятачок, на экране мелькает цветное пестрое, словно деревенские петухи насиловали павлина. В кабинет ворвался шум, так на массовке все говорят вразнобой одну и ту же фразу, затем камера перестала мазать из стороны в сторону, я увидел толпу молодых и немолодых мужчин, веселых, взбудораженных. Большинство обнажены до пояса, несколько человек вообще в плавках, почти все обвешаны цепями, волосы выкрашены в зеленый, синий, фиолетовый, голубой, у многих длинные пряди убраны в кокетливые хвостики.
То один, то другой вскидывал над головой плакат, что-то выкрикивал, я не успевал разобрать слова. Распорядители, немолодые мужчины, сбивались с ног, выстраивая их в колонну. Наконец первыми поставили крепких парней, эти держат плакат со стандартной надписью, способной любому заткнуть рот: «Фашизм не пройдет!», кто же посмеет возразить, ну кто скажет, что да, фашизм пройдет, фашизм – это хорошо? За ними на точно таком же длинном транспаранте начертано размашисто: «Нет – фашизму!», а чуть дальше: «Имортизм – угроза человечеству!»
Волуев сказал быстро:
– Все идет по плану!..
– Что именно?
– Вы же знаете, господин президент, если не удается революцию подавить, то надо ее… возглавить. Мы не могли помешать этой демонстрации состояться, но за два часа в колонне все перемешается. Вперед выбьются вон те парни, видите? Оба голые, выкрасились в голубой цвет, мол, да – голубые!
На транспаранте парней пламенели буквы: «Свободу нетрадиционным!», за ними еще двое: «Долой однообразие в сексе!»
– Как вы их… сумели?
– Передал, что в выпуски новостей попадут только те, кто будет идти в переднем ряду. Их портреты будут во всех изданиях мира. Даже в «Плейбое». И вообще станут героями, большие бабки поимеют.
Я сжал челюсти, в висках застучали молоточки. Демократия – последнее убежище подлеца, это уже знают все, но еще не все увидели, что демократия еще и последнее прибежище извращенцев. Но вот они, извращенцы, идут, протестуя против ясного и понятного желания жить с Богом в сердце… или как это Высшее ни назови, они же настаивают и добиваются, чтобы мир погрузился в пучину мерзости, где содомский грех, за который Творец стер с лица земли два города, – далеко не самый смачный.
– Быстро же они на имортизм среагировали!
– У них хорошие режиссеры, – заметил он спокойно. – Быстрые. Цепкие, ничего не упускающие. И, главное, богатые.
Я пожал плечами:
– Вы, я вижу, убежденный экономист.
– Разве не экономика правит миром?
– Нет, – ответил я. Повторил: – Нет. Уже… нет.
Он кивнул:
– Да, конечно, вы пришли к власти вопреки всем прогнозам. Но это значит лишь, что олигархи поставили не на ту карту. По сути дела, имортизм обещает суперприбыли и олигархам. Правда, не всем. Тем, кто делает состояние на выпуске фаллоимитаторов, – вы враги, а кто вкладывает деньги в развитие науки и техники – вы просто манна небесная. Хотите взглянуть на зоофилов? Они пойдут отдельной колонной…
Я буркнул:
– Лучше на лесбиянок… Нет, эксгибиционисток, это интереснее.
Он поморщил лоб, вспоминая:
– Мне кажется, они так и не собрались. Планировалась совместная колонна с нудистами, но вы не стали запрещать появление обнаженных женщин в общественных местах, так что им вроде бы протестовать особенно не из-за чего. А мужчин-нудистов не набирается для отдельного шествия. Им предложено примкнуть к гомосексуалистам, но вчера еще в объединенном комитете шли жаркие дебаты. Видимо, они пойдут вслед за гомосексуалистами, но отдельной группой и под своими лозунгами.
Я сказал раздраженно:
– И там свои партии, свои трения, свои союзы!
– Весьма крупные, – сообщил он с таким видом, будто для меня это невероятная новость. – После того, как им еще сделали рекламу… мол, талантливые люди – обязательно извращенцы, то уже и грузчики стали объявлять себя геями. Не пидорами, а именно геями! Меня беспокоит только то, что в этих колоннах наряду с настоящими извращенцами идут и просто нормальные ребята… Одни косят под гомосеков из-за моды, другие вообще пришли побузить… Как с ними?
– Извините, Антон Гаспарович, – буркнул я. – Но что-то не чувствую в себе жалости. Ну вот ни капли!
Он отправился в комнату связи, я зло смотрел на экран, куда из пяти точек подают картинки митингов, подготовку грандиозного шествия. Все походит на красочное начало грандиозного карнавала. Как где-то в далеком Рио-де-Жанейро, там тоже улицы заполняют толпы трансвеститов, гомосексуалистов, мазохистов, все поют и пляшут, совокупляются прямо на улице с козами и ламами.
Человек, который не в состоянии творить или принять участие в творчестве, все же не признает собственную ущербность, это было бы против природы человека. Он будет оплевывать любую стройку и будет находить все новые доводы, чтобы оправдать это оплевывание. Мол, здоровое выживет, а слабое помрет, так моя ядовитая слюна помогает прогрессу.
Увы, на граните слюна только зашипит и испарится, а вот нежный цветок сожжет. Да и вообще слабый росток, что мог бы вымахать в огромное могучее дерево, дающее приют и защиту от солнца, нуждается в защите, а не топтании сапогом. Однако на имортизм обрушились все, начиная от примитивненьких дурачков, что не идут дальше острот вроде «имморты – им морды», до высоколобых колабов, старающихся объяснить появление имортизма как некую новую разновидность фашизма. И неважно, кто из них напрямую получает за это баксы из штатовских служб, а кто действует по дурости, они-де защищают демократию, все стараются затоптать нежный росток, выращенный интеллектуалами и для интеллектуалов.
Правда, карта этих бита, ибо, не встречая сопротивления, разжирели и отупели на прошлых победах, а криками «Фашизм, фашизм!» теперь никого не испугаешь, это что-то такое же древнее, как кентавромахия или борьба египтян с гиксосами. Хуже другие, практичненькие, простые люди, исполненные житейского здравого смысла простолюдинов. Эти знают, что из десяти начинаний только одно удается, и потому заранее над всем хохочут и указывают пальцем на придурков, у которых шансов на успех один к десяти. А то и меньше, если ставка высока.
Но мы пойдем, несмотря на хохот и улюлюканье простолюдинов. А потом всех их поставим… кого в позу пьющего оленя, кого в шеренгу, а немало и сразу отправим в переработку на мыло, чтоб не позорили род людской.
Волуев заглянул, сообщил:
– Первая колонна выступила!
– Пусть идут, – ответил я. – Где они?
– Пока только на Острякова и Супруна. Но еще две колонны формируются на Липовой аллее, Летней аллее и Морской аллее. А по Московской аллее идет еще один митинг гомосексуалистов, эти соединятся с колонной педофилов. Те будут двигаться по Ленинградскому проспекту. Нет, не сольются, пойдут отдельными параллельными колоннами. Тем самым, как они заявили, символизируя и самобытность своих… э-э… перверсий, и в то же время общность справедливой борьбы против несправедливости властей.
– Пусть идут, – повторил я.
– Может быть, распорядиться насчет усиленных отрядов милиции?
Я взглянул с удивлением:
– Наше ли это дело? Пусть Ростоцкий занимается своим делом, мы – своим. Заодно посмотрим, как он справится с новыми полномочиями.
Гомосексуализм, мелькнула мысль, педофилия и прочие сексуальные извращения возможны только при демократии, так что все извращенцы – убежденные демократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы – извращенцы, ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не останавливает порок, тот поощряет его распространение.
Через час я наблюдал уже на всех экранах многоцветье, словно радуга упала на Тверскую, захватив проезжую часть и выплескиваясь на тротуары. Передние демонстранты несут на шестах во всю ширину улицы транспарант, но не красный, как ожидалось инстинктивно, а голубой. И хотя красного цвета хватает, но плакаты и транспаранты голубые, а буквы кричаще желтые. Народ жмется к стенам домов, как в узком ущелье, где катит грозная волна.
Мы в малом зале совещаний наблюдали за демонстрацией на большом экране, а еще несколько экранов показывают голову, хвост, реакцию прохожих, отдельных демонстрантов. Подошли члены моего Тайного Совета: Вертинский, Седых, Тимошенко, Атасов, а Волуев, устав щелкать пультиком, переключая на большой канал с малых, с почтительнейшим поклоном вручил его мне.
– Как вам нравится?
– Красивый карнавал, – признал я, – как в Лимпопо или Бразилии, где крокодилы и бананы… Неужто одни гомосеки?
– Нет, конечно, – заверил он. – В этой колонне почти в полном объеме трансвеститы, вуайеристы, скотоложники, фетишисты, некрофилы, педофилы, а также нудисты…
Седых спросил с ехидцей:
– А почему «а также»?
Тимошенко хохотнул нервно:
– А дорогой Антон Гаспарович считает их вполне приличными людьми. И не желал бы их присутствия в таком дурном обществе.
Волуев пожал плечами:
– Не вижу ничего особенно дурного, когда красивая женщина ходит обнаженной, пусть даже вовсе голой. Зато сразу видно, если ли у нее на теле следы от уколов.
– Материалист, – сказал Седых с отвращением. – Обнаженная женщина… это красиво само по себе! А он – уколы… Тьфу на вас, Антон Гаспарович. Тьфу-тьфу!..
– А где лесбиянки? – спросил Тимошенко очень заинтересованно. – Лесбиянки где?
– В следующей колонне, – сообщил Волуев с видом гостеприимного гида. – Параллельно с трансвеститами. Они идут плечо к плечу, символизируя… да-да, символизируя. А следом садисты и мазохисты, тоже рука об руку. Их объединяют в одну группу садомазохистов, но это неправильно. Садомазохисты – это отдельная группа.
Тимошенко восхитился:
– Все-то он знает, везде побывал, все попробовал!.. Вот жизнь у человека!
Я смотрел хмуро, почти не слушал, в черепе вертелось одно и то же: демократия – спасение для педофилов, гомосексуалистов, зоофилов, мазохистов, копрофагов и прочих нетрадиционных натур. Перед всей мерзостью и гнусью, что есть в человеке, культура ставит запрет, не дает вырваться на свободу. Свободу, свободу от всего дает только демократия, либерализм. Общечеловеческие ценности – это те ценности, что общие у человеков. Достаточно ли это доступно, чтобы поняли даже тинейджеры?.. Если что-то трудно, надо повторять и повторять, все простые человеки не любят мыслить, пробовать адаптировать еще. Общее у человеков… то самое, что ниже пейджера. Или поясного ремня. На этом уровне, чтобы общечеловекам было понятно, теперь строится политика, экономика, пишутся книги, создаются картины, произведения искусства, снимаются фильмы, а сложнейшая компьютерная технология создается в первую очередь для того, чтобы в виртуальных мирах трахать всех баб, а также мужиков, собак, кошек, свиней, рыб, осьминогов и все, что можно вообразить. И по-всякому.
– Не завидуйте, – сказал Волуев нравоучительно, – Нехорошо-с!
– Дык я ж не вашей ученой степени завидую, – возразил Тимошенко. – А вот вашей эрудиции в знании всех злачных мест… Хоть один адресок дадите?
Кровь била в виски, мысли толкутся вокруг этой нелепейшей демонстрации, способа доказать всему миру правоту своих поступков, но в глазах Волуева вопрос, с укоризной покачивает головой, а взглядом указывает на часы. Подходит время важной встречи, не забыли, господин президент?
Я вздохнул, пора на разговор с президентом Молдовы. По протоколу, он сейчас въезжает в Кремль, мне надлежит встретить его на третьей ступеньке у входа, дважды расцеловаться, но не по-брежневски, а обнимаясь дружески и слегка соприкасаясь щеками, после чего отправимся в Георгиевский зал, где и пройдет запланированная еще полгода назад встреча, посвященная проблемам увеличения товарооборота, статуса русского языка, окончательному вывозу последних боеприпасов, срок которых уже вышел и, следовательно, продать на сторону нельзя…
Волуев двигался неслышно рядом, шепнул:
– Не хмурьте чело, господин президент!.. Государственному деятелю это противопоказано. На вас смотрють!.. Хотите, чтобы курс рубля упал?
– Лучше скажи, как уронить доллар.
– Увы, только мимикой не отделаться… Не забудьте, после молдаванина запланирована на семь минут церемония награждения Подбельского!
– Это дирижера?
– Он скрипач!.. Тот самый!
– Не пропустить бы демонстрацию, – пробормотал я.
– Хотите поприветствовать с трибуны? Не спешите, им еще час до Центра. Пешком, выносливые, гады.
ГЛАВА 2
Встречи на высоком уровне, которые я провел за эти дни, это встречи с президентом России, а вовсе не со мною, Бравлином Печатником, там все было согласовано, утрясено, договорено, уточнено, а нам оставалось только улыбаться перед камерами, долго и с улыбками пожимать руки, театральными жестами передавать друг другу протоколы о сотрудничестве и снова улыбаться в объективы.
Семь минут награждения уложились именно в семь минут, я наконец вышел из зала, чувствуя на лице примерзшую улыбку, никогда так долго и часто не улыбался, рот болит от непривычных упражнений, я ж не юсовец, это у них там самые накачанные мышцы.
– Вернетесь в малый зал? – поинтересовался Волуев. – Туда передают всю информацию о демонстрации.
– Да, конечно. Члены моего Совета там?
– Нет, они засели в гостиной. Жарко, велели подать ящик нарзана, о чем-то спорят.
Я свернул в гостиную, Тимошенко, Седых и Атасов развалились в креслах, Вертинский прохаживался, как обычно на лекциях, я услышал его убеждающий голос:
– Не было в прошлом тех жестокостей, о которых жужжат в уши либералы. Не было!.. Да, печенеги или половцы уничтожали целые деревни, сжигали дома и жителей убивали поголовно, не разбирая, кто из них стар и млад. Да, христианствующие крестоносцы стирали с лица земли целые города мусульман, убивали и насиловали без разбора, заодно и подвергли ужасающему разгрому христианский Константинополь… однако люди того времени смотрели на мир более цельно, чем мы сейчас! Это мы ныне в страшной ловушке нашего мировоззрения. Мол, каждый человек – это целый мир, потому, дескать, надо к нему так и относиться, верно? А для жителей того времени все люди были только частицами своих миров: степного, оседлого, христианского, исламского… Даже Константинополь олицетворял чужой мир, ибо принадлежал враждебному православию, и крестоносцы честно и без угрызений совести постарались ослабить его, как могли, во славу и возвышение своего католического мира!
Я остановился в дверях, Волуев за моей спиной. Они не замечали нас, Седых смотрел пристально на Вертинского, признал:
– Интересный взгляд.
– Верный! – сказал Тимошенко благодушно, добавил: – Почти.
– Может быть, – согласился Седых. – Готов согласиться… Да, согласен. Но, зная Ивана Даниловича, я бы не сказал, что он вот так просто выдал верную идею и на этом остановится. У него каждая идея есть ступенька к следующей.
Вертинский польщенно хохотнул, поклонился, как циркач, удачно исполнивший номер:
– Ну тут же все ясно!.. Наша цивилизация во многом начинает оглядываться на предшественников. Мы сейчас, я говорю о цивилизации, в тупике. А тупики полезны тем, что можно остановиться, осмотреться… А потом вернуться и пройти последний отрезок пути уже иначе. Сейчас мы чересчур далеко зашли на пути признания индивидуальных свобод… А, простите, Бравлин!.. Господа, как-то неприлично сидеть, когда президент вот так…
Я сделал усаживающий жест, прошел в комнату и сел. Демонстрации двигаться к Центру еще почти час. Минимум сорок минут.
Атасов сказал предостерегающе:
– Ну-ну, полегче! Я тебе своих свобод не отдам!
Вертинский сказал торопливо:
– Погоди, никто твои свободы отнимать и не собирается. Может быть, даже расширим и закрепим… Но это не значит, что мы должны и дальше воспринимать таким же образом свободы граждан чужих стран, особенно – враждебных. Мы должны рассматривать те государственные образования и страны как нечто цельное. Понимаешь? Как наши отважные крестоносцы рассматривали исламский мир. Они не убивали и не насиловали людей других стран, другого цвета кожи и вероисповедания – они просто наносили ущерб враждебным образованиям, ослабляли их мощь, взамен утверждали свою. Так понятнее? Мир был более цельным, дорогой друг! Люди тогда были частицы того или иного общества, а не миры сами по себе, как сейчас!