Некоторая неловкость зависла в воздухе, мне почудилось, что щеки Александры чуть зарделись от такой откровенности, но я не дрогнул ухом, заставил себя чуть улыбнуться и сказал дружески:
– Вот за это спасибо!.. Но кофе все-таки сделай.
– Сейчас?
– Да.
– Не поздно, господин президент?
– Свари, – сказал я, – и топай домой. Я сам все закрою. Ключ оставить под ковриком?
Она улыбнулась, уже исчезая за дверью:
– Господин президент, у нас рабочий день ненормирован.
Через пять минут я уже прихлебывал горячий кофе, в другой руке мышь, колесико прокрутки мерно продвигает по экрану текст с фотографиями. Проглядывая фамилии тех, кто сегодня участвовал в разговоре за этим столом, я попутно просматривал их досье, заново всматривался в лица. Все они много дали бы за это досье, здесь рядом с теми хвалебными автобиографиями, которые они писали, сухой документальный комментарий: что, где, когда и как на самом деле. И почему. И сколько откуда отщипнул.
Служба сыска работает неплохо, но я уже президент, а не простой обыватель, потому не хватаюсь за голову с воплем: почему они все еще ходят нерасстрелянно? Потому что тогда останусь один такой вот чистенький. Воровали все, даже Крутенков, против фамилии которого я поставил «имортист», тоже отщипнул от одного крупного и нелепого госзаказа. Видимо, решил, раз деньги все равно пропадут, хоть часть уворовать на благое дело: построил особняк себе и купил квартиру родителям и еще три – старым друзьям, все трое афганцы, один из них вовсе инвалид, не может добиться даже пособий на лечение… И сейчас поддерживает их материально.
Остальные министры воруют кто от неуверенности в завтрашнем дне, кто из спортивного азарта, кто из жадности. В конце списка я нашел еще одного, Грабовского, министра путей сообщения, этот уворовал едва ли не больше всех, на украденное с риском для жизни создал мощную финансовую структуру и все получаемые деньги вкладывает в поддержку отечественных театров, дает деньги на съемки отечественных фильмов, а это суммы немалые…
Я поставил и против его фамилии галочку, надо будет познакомиться поближе. Уже слыхал о таких, кто, отчаявшись перестроить все общество, пытается облагородить хотя бы малую грядку в этом запущенном огороде. Сейчас же можем объединить усилия, ведь мы теперь – власть. А они, сами того не подозревая, имортисты. Стихийные имортисты, сказали бы люди, знакомые с понятиями стихийного материализма или идеализма. Крутенков и Грабовский живут по принципам имортизма, как и многие из дисциплинирующих себя высоких умов живут по его принципам, но жизнь проходит в постоянном сражении с косным окружением, с обычаями, привычками, модой, что неизмеримо сильнее всех законов.
Имортизм же дает возможность объединить усилия. Человек, не мыслящий жизни без духовной дисциплины, с изумлением и радостью видит, что он не одинок. Люди, подобные ему, наконец-то сделали то, что давно должны были сделать: объединились, выработали общую программу и, более того, взяли власть в свои руки! И отныне человеческое общество пойдет, управляемое не животными инстинктами, не амбициями политиков, что тоже всего лишь двуногие животные, а наконец-то мудростью.
Так что Крутенков наш, точно наш. И Грабовский наш. И многие другие, еще не сознающие себя имортистами, с радостью увидят, что их время пришло.
Я ткнул в сиреневую кнопку на клаве.
– Александра, отыщи, пожалуйста, Вертинского… Как отыщешь, сразу же сообщи.
Я не успел отключиться, как ее голос деловито и вместе с тем щебечуще произнес:
– Он в кремлевской библиотеке этажом ниже. Вызвать?
– Пригласи, – поправил я. Добавил с восхищением: – Ты просто чудо. Такая молниеносность!
– Стараюсь, – ответила она скромно. – Через пять минут будет здесь. Прямо к вам или пусть ждет?
– Прямо ко мне, – разрешил я.
ГЛАВА 7
Недостаточно, сказал я себе почти вслух, во всяком случае, пошевелил губами, что довольно нелепо, если за мной кто наблюдает, недостаточно просто объявить себя имортистом, надо что-то делать практически полезное для имортизма. Просыпаясь, мы всегда делаем выбор: чем заняться? Нужно всегда принимать во внимание будущее имортизма: что из планируемого идет в русле имортизма, что ему вредит?
Имортизм – это религия, направленная на ускорение научного и технического прогресса. И хотя будущее строится вроде бы только руками инженеров, однако же без Цели они могут зайти далеко и не в ту сторону, так что стойкая Вера необходима.
Имортизм – это всеобщая религия, в ней не обязательно быть альтруистом, можно работать ради своего процветания, но обязательно, чтобы результатами вашего успеха смогли пользоваться все желающие.
К сожалению, все религии дают ощущение значимости и цели нашего бытия, однако подавляют интеллект, а прогресс вообще готовы остановить вовсе. Имортизм же ориентирован именно на интеллект и прогресс человеческого общества, на ускоренное технологическое развитие.
Имортист стремится к все большему развитию интеллекта, мудрости, к накоплению знаний, неограниченному сроку жизни. Все препятствия, которые мешают развитию имортиста: политические, культурные, биологические, религиозные – считаются подлежащими устранению.
Вертинский появился малость растрепанный, мне он показался взволнованным, лицо раскраснелось, глаза бегают, я поинтересовался:
– Надеюсь, вас не под конвоем?
– Почти, – отмахнулся он и вздохнул с завистью: – У вас там много… интересного. А я, знаете ли, буквоед. Интересно, какими зигзугами ходит мысль, что выдает подлинные шедевры юридической глупости… А что это у вас такое лицо, будто зуб болит?
– Это я каноны имортизма повторял, – признался я. – Чтобы не забыть. Садитесь, пожалуйста. Хотите кофе?.. Александра, принесите, пожалуйста, сливок… Прекрасно, Иван Данилович, дело в том, что как раз и надо в самом срочнейшем порядке совершить… сотворить, как правильно, провести реформу всей юриспруденции! Это я вам уже говорил там, на Кремлевской стене, помните? Так вот, приступайте. И все нынешние дурацкие законы пересмотрите, две трети надо выбросить вовсе, остальные перекроить…
Его плечи передернулись.
– Нынешние или дурацкие?
– Дурацкие, – сказал я. – А что, вы сомневаетесь?
– Нет, но…
– Так делайте!
– Да, но… Как-то я себя не представляю в роли законотворца.
– Зато хорошо представляют себя те, – сказал я недобро, – которым бы только общественные туалеты чистить. Они и составляют, пока умные да совестливые мнутся и стесняются. Насоставляли, спасибо! Помните, Гельвеций утверждал, что реформу нравов надо начинать с реформы законов? Старик говорил красиво, но тут дал маху. Реформу нравов начинают с создания веры, религии, учения или просто моды, а закрепляют уже в законах. Что мы и должны сейчас сделать.
Его лицо посерело.
– Знаете, Бравлин, я все же интель старого склада. Умом понимаю вас, даже сердцем… но вот разрабатывать законы для всех… гм. Да еще явно же драконовские законы. Я, знаете ли, больше уповаю на нравственность.
Я кивнул, ответил убеждающим тоном:
– Да, нравственность справедливого человека вполне заменяет ему законы. Но таких немного… или такие, скажем, не все. А для всех, нравственных и не очень, должны быть законы. А так как законы пишутся для обыкновенных людей, то должны основываться на простых правилах здравого смысла.
Он нервно хохотнул:
– Вы загнули, господин президент! Умно и сложно сказать всякий может, а вот просто… гм…
– Что может быть проще, чем «око за око, зуб за зуб»? Истинные законы должны быть основаны не на идеале, как вот сейчас прекраснодушные идеалы общечеловеков, а на том, что было, что есть и что может быть. Везде и во все времена законы размножались по мере того, как развращались нравы. Возрастающее число болезней требует и возрастающего числа лекарств. По числу законов впереди планеты всей идут США. Чем ближе государство к падению, тем больше в нем законов.
Он смотрел подозрительно.
– Хотите сказать, что законов должен быть минимум?
– Да.
Он замолчал, сосредоточенно размешивал сливки. В чашке медленно, а потом все быстрее и быстрее вращалась целая галактика, спиральные молочные рукава вытягивались, истончались, рассеивались. Не какая-то безликая галактика, каких триллионы, а наша родная Галактика Млечного Пути. Вертинский, подобно Господу Богу, остановил ложечку, закрутил мировое движение в другую сторону, и галактика рассеялась в пространстве. Наступила тепловая смерть.
– Эта задача, – проговорил он негромко, – вообще не по плечу. Сделать универсальные законы? Так не бывает.
– Вы знаете, – сказал я мягко, – что бывает. Именно ими руководствуемся в быту. Повторяю, око за око, зуб за зуб… Невежество старого законодательства общечеловеков завело юриспруденцию в тупик. Мы просто выводим свое стадо опять на дорогу! Желания и чаяния человечества облекаем в форму простого и понятного закона. Надо только помнить, что законодатель, вводящий законы, противоречащие законам природы… преступен. Да, преступен, каким бы прекраснодушным ни казался! Достойными людьми, Иван Данилович, будем править при помощи идей, недостойными – при помощи эшафотов на Красной площади. И на площадях других городов.
– Вы знаете, – сказал я мягко, – что бывает. Именно ими руководствуемся в быту. Повторяю, око за око, зуб за зуб… Невежество старого законодательства общечеловеков завело юриспруденцию в тупик. Мы просто выводим свое стадо опять на дорогу! Желания и чаяния человечества облекаем в форму простого и понятного закона. Надо только помнить, что законодатель, вводящий законы, противоречащие законам природы… преступен. Да, преступен, каким бы прекраснодушным ни казался! Достойными людьми, Иван Данилович, будем править при помощи идей, недостойными – при помощи эшафотов на Красной площади. И на площадях других городов.
Он проговорил с нервной улыбкой:
– Наказание преступников должно приносить пользу. Когда человек повешен, он уже ни на что не годен.
– Как раз годен, – ответил я жестко. – Повисит до вечера – сто тысяч таких же… романтиков большой дороги, насмотревшись, присмиреют. Позорно не наказание, а преступление. Наказанный преступник – пример для всех негодяев. Извините, что напоминаю прописные истины, но цель наказания – предотвращение зла, оно никогда не может послужить побуждением к добру. Всякий разумный человек наказывает преступника не потому, что был совершен проступок, а для того, чтоб не совершался впредь. Им и другими.
Он молча допил кофе, потом вылил в чашку остатки сливок и тоже вылакал с великой охотой. Остаться перекусить отказался, поздно, успеть бы домой вернуться до ночи. Я напомнил, что теперь за ним закреплена правительственная машина, пусть не стесняется пользоваться. С шофером, так что отговорка насчет отсутствия прав не катит. До свидания, Иван Данилович, привет супруге и внукам. Жду завтра с новыми идеями… Нет, не спешу, но это все должны были сделать несколько лет назад. До свидания, до свидания, до завтра.
На часах половина двенадцатого ночи, голова тяжелая, раскалилась, как валун в огне. Всего день я в законном президентстве, но хребет от перегрузки трещит и вот-вот хрястнет. Из глубин естества, как из темного болота воздушный пузырь, медленно поднимается отчаяние: по силам ли человеку или даже группе раскачать и вытащить из дерьма огромную страну, многочисленный народ, что уже сам, похоже, потерял волю к жизни? Что делать с этим гребаным обществом, где любого нормального мужчину размер его пениса волнует неизмеримо больше, чем судьба космических исследований? Даже если он сам – работник службы космоса? Мы тоже хоть и имортисты, но нормальные мужчины и женщины, однако ставку сделали на то, что умом все все-таки понимают: так не должно быть! Мы же люди, а не только самцы. Пенисы пенисами, но у людей что-то должно быть повыше и поважнее этих делов. Это только у скотов – Великая Американская Мечта: засесть в Белом доме и заставить любого входящего сосать…
И все же, все же цивилизация не так уж и прогнила, как можно подумать, глядя на телепередачи и дурацкие шоу. По крайней мере, в России, но, думаю, примерно так же и по всему западному миру. За партию имортизма проголосовало даже не в десятки раз, а в сотни больше, чем мы ожидали. Это значит, что стремительное скатывание в скотство достало уж очень многих. Конечно, сами имортисты – капля в море, даже не все интеллектуалы разделяют наши взгляды, а уж простой народ так и вовсе не понимает, а то и не знает о них, но слышал, что мы за чистку рода человеческого. Сборища наркоманов в подъездах и засранные лифты достали даже самих опущенных слесарей, все требовали вешать гадов, потому и отдали нам голоса… За чистку, а еще и за то, что мы пообещали быстрый рывок к долголетию и даже бессмертию.
Правда, теперь вот, увидев виселицу, ошалели. Большинство ликует, но кто-то испуганно затих, начинает сворачивать свои даже вполне законные делишки. Надо спешить, пока не опомнилось всемирное скотство и не вступилось за сохранение скотства в России…
Поколебавшись, я вызвал Александру:
– Еще не спишь? Отыщи, пожалуйста, Романовского. Это ведущий на телеканале «Культура».
– Знаю, – ответила она. – Его зовут Владимир Дмитриевич, сегодня ведет беседу о кварках… Передача начнется через полчаса.
– О кварках? – удивился я. – Впрочем, любые кварки к культуре ближе, чем конкурс «Кто дальше плюнет».
Я слышал в динамике, как мелодично переливаются звонки, огоньки загораются и гаснут, переходя с цифры на цифру, отключился, некоторое время рассматривал файлы, в динамиках щелкнуло, послышался негромкий голос Александры:
– Господин президент, требуется ваше вмешательство. Мне, увы, не верят… Жена на страже. Больно недоверчивая.
Еще бы, подумал я. Какая женщина позовет мужа в двенадцать ночи по звонку другой женщины? Я взял трубку.
– Здравствуйте. Это Бравлин Печатник, президент. Понимаю, и мне не поверите, мой голос еще не звучал под первое января с новогодним поздравлением… да и хватает шутников, подделать нетрудно. И все-таки, если позовете Владимира Дмитриевича, это будет правильное решение.
Чувствовалось, что женщина колеблется, наконец послышались шорохи, мембрану закрывают ладонью, приглушенный голос, снова шорох, ее голос произнес с неуверенностью:
– Подождите минутку…
В чувствительную мембрану слышно, как трубку осторожно опустили на стол, шелест удаляющихся шагов, негромкий голос: «Володя, подойди… Вроде бы сам Печатник. Да, президент… Да кто знает…»
Через несколько мгновений в мембране короткий шелест, трубку стиснули пальцы, раздался спокойный, бархатистый, несколько ленивый барский голос:
– Да, Романовский слушает.
– Это Бравлин Печатник, – сказал я. – Владимир Дмитриевич, я понимаю вашу осторожность, но все же сразу перейду к делу. Я предлагаю вам нелегкую работу министра культуры.
В трубке после недолгого молчания послышался смешок:
– У нас есть министр культуры.
– Не смешите, – ответил я. – Это не министр, а клоун, мечтающий стать шоуменом. Нужен именно министр. Именно культуры.
Снова смешок, голос Романовского чуть потеплел, но все еще оставался тем же отстраненно барским, выдерживающим дистанцию:
– Последнюю передачу я вел о проблемах озерных поэтов. А сейчас готовлю о возможностях генетики. На дальнем прицеле – нанотехнология, проблемы стволовых клеток…
Я сказал твердо:
– Прекрасно. Знаю даже, что через двадцать минут у вас передача о кварках… Очевидно, в записи? Как видите, президент все видит… Надеюсь, не думаете, что культура заключается только в органной музыке?
После паузы голос в трубке произнес:
– Черт знает что такое… Похоже, вы в самом деле тот… кто наделал шуму. Чтобы просто разыграть, друзья использовали бы что-нибудь попроще. Предложили бы должность завотделом, а то и завсектором. Для правдоподобия. Хорошо, господин президент, если нужно мое решение сейчас, то… принимаю.
Из трубки вырвался смешок. Я ощутил некую недоговоренность, переспросил:
– Что-то не так?
– Да слишком неожиданно, – ответил голос уже более раскованно, но с тем же предостережением, что дистанцию пока что сокращать рано, он-де аристократ, а имортисты – еще хрен знает что такое, может быть, просто перекрашенное в другой цвет быдло. – Вы не поверите, но я трижды пытался организовать с вами встречу на телевидении. Еще когда вы были… не президентом, скажем так. Вас не тревожил, сперва надо было договориться с руководством телеканала, а там сразу вставали на дыбы… Ну, мол, фашизм или новая разновидность фашизма, вы же знаете этих людей! Я тезисы имортизма выучил наизусть… нет-нет, это не в порядке подхалимажа, если приглашаете на такой пост, то уже знаете, что я за щука, просто я пытался доказать своему руковод– ству, что ваше учение очищает общество, а не загаживает… Но кому нужно очищение!
– Нам, – ответил я. – Мы в авгиевых конюшнях не по колено, как бродил Геракл, а по ноздри. Глотать начали. Приступайте к работе. С этой минуты. Не только канал «Культура» в вашем ведении, все телевидение – область культуры. Завтра приедете в свое министерство, там подготовят все бумаги. Успехов!
И положил трубку.
– Александра!
Она возникла на пороге буквально через секунду. Я еще раз окинул ее внимательным взглядом. Прекрасное тренированное тело, но, голову даю наотрез, с мужчинами у нее не очень: слишком умное лицо, проницательные глаза, высокие гордые скулы, некоторое высокомерие и аристократичность в облике. Таких мужчины избегают, все мы трусливо предпочитаем че-нить попроще, полегче, посговорчивей. И чтоб нами всегда восхищались.
– Извини, – сказал я, – в твоем досье сказано, что ты здесь уже восемь лет. Значит, ты ухитрилась повидать трех президентов и с десяток премьер-министров…
– Двенадцать, – сказала она.
– Что? Ах да, целых двенадцать… да, помню тот позор, ту бесстыдную чехарду, когда… Словом, как ты сумела ужиться со всеми?
Она смело взглянула мне в глаза.
– Делала свое дело и не лезла в чужие. Свое дело знаю и делаю хорошо.