«Бедный Каре, — подумал Дюрталь, задувая свечу. — Еще один отверженный ненавистник современности, такой же, как мы с Дез Эрми. Впрочем, под его опекой колокола, а среди них у звонаря наверняка есть свои любимцы, ради которых он и живет». В общем, очень жалеть Каре не нужно, у него, как и у них с Дез Эрми, есть свое призвание, которое должно скрашивать ему жизнь.
ГЛАВА IV
— Ну как твоя работа, Дюрталь?
— Окончил первую часть жизнеописания Жиля де Рэ, бегло перечислил его подвиги и добродетели…
— …которые представляют мало интереса, — закончил его мысль Дез Эрми.
— Разумеется, ведь имя де Рэ уже четыре века сохраняется в памяти потомков лишь благодаря чудовищным порокам, с которыми оно связано. Теперь я перехожу к его преступлениям. Очень трудно, знаешь ли, объяснить, как такой отважный полководец и ревностный католик превратился вдруг в жестокого и коварного богохульника и садиста.
— Да, я что-то не припомню другого случая, чтобы человек столь резко переменился.
— Поэтому биографов и ставит в тупик эта удивительная духовная драма, эта внезапная метаморфоза души, случившаяся как по мановению волшебной палочки, трудно поверить, что все это произошло в действительности, а не на театральных подмостках. Конечно, порок просачивался исподволь, просто до нас не дошло никаких свидетельств, ибо Жиль де Рэ погрязал в грехе тайно, так что ни один из хронистов того времени не заметил злокачественного процесса. Если мы вкратце переберем в памяти все дошедшие до нас детали, то получим следующее: Жиль де Рэ, о детстве которого нам ничего не известно, родился около 1404 года в замке Машкуль на границе Бретани и Анжу. Отец его умер в конце октября 1415 года, и мать, бросив Жиля и его брата Рене де Рэ, почти тут же вышла замуж за сира д’Эстувиля. Жиль переходит на попечение деда, Жана де Краона, сеньора Шантос и ля Суз, «человека старого, дряхлого, ветхого днями», как писали в те времена. Этот мягкосердечный рассеянный старец не присматривает за Жилем, не наставляет его и вскоре отделывается от юноши, женив его 30 ноября 1420 года на Катрин де Туар.
Через пять лет отмечается присутствие Жиля де Рэ при дворе дофина. Современники отзываются о нем как об энергичном, физически крепком человеке поразительной красоты и редкого изящества. Сведений о том, какую роль он играл при дворе, нет, однако восполнить этот недостаток нетрудно, если вспомнить, что к малоимущему королю явился самый богатый из французских баронов. В этот момент Карл VII{16} действительно находится в отчаянном положении. У него нет ни денег, ни авторитета, ни власти. Города вдаль Луары подчиняются ему неохотно. Положение Франции, истощенной войнами и опустошенной чумой, свирепствовавшей несколькими годами ранее по городам и весям, отчаянное. Она истекает кровью, до мозга костей высосанная Англией, которая, подобно Кракену, спруту из скандинавских легенд, протянула свои щупальца через пролив к Бретани. Нормандии, части Пикардии, Иль-де-Франсу, к северу и центру страны вплоть до Орлеана, а после себя этот страшный монстр не оставляет ничего, кроме разоренных городов и мертвых деревень.
Призывы Карла, который требует займов, снова и снова вымогает деньги и увеличивает подати, ни к чему не приводят. Разграбленные селения, заброшенные поля с рыщущими по ним волчьими стаями — вот тогдашняя Франция, обездоленный народ которой не в силах помочь королю, чье право на престол к тому же подвергается сомнению. Окончательно пав духом, Карл выпрашивает деньги у всех без разбора. В Шиноне в небольшом кругу его приближенных плетутся интриги, которые временами разрешаются убийствами. Устав от травли, в малонадежном пристанище за Луарой он со своими сторонниками в ожидании приближающейся катастрофы ищет утешение в буйных оргиях. Королевство держится чудом, двор живет сегодняшним днем, уповая лишь на разбойничьи набеги и ссуды, которые до поры до времени обеспечивают обильную снедь и изрядную выпивку. Все постепенно забывают о необходимости постоянной боевой готовности и, стараясь не думать о будущем, хлещут вино да тискают девок. Впрочем, что можно было ожидать от вялого, безвольного монарха — отпрыска матери-потаскухи и слабоумного отца?
— Портрет Карла VII кисти Фуке в Лувре{17} свидетельствует об этом короле красноречивее всех твоих слов. Я часто останавливался перед этой срамной рожей с поросячьими чертами, глазами деревенского лихоимца, землистым цветом кожи и бесформенным ртом, уголки которого опущены с таким плаксиво-лицемерным выражением, что мне при виде его всякий раз приходит на ум захудалый деревенский кюре с перепою. Таким же вот худым и высохшим, настырным и пронырливым, но менее похотливым и более осмотрительным в своей жестокости будет его сын и наследник Людовик XI. Именно Карл VII распорядился убить Иоанна Бесстрашного{18} и бросил на произвол судьбы Жанну д’Арк — эти его поступки говорят сами за себя.
— Так вот, Жиль де Рэ, который на свои деньги создал армию, был принят при дворе с распростертыми объятиями. Конечно же, он оплачивал турниры и пиры, без конца одалживал деньги придворным, ссужал немалыми суммами самого короля. Однако, несмотря на свои успехи, он, похоже, не пошел по стопам Карла VII, который, заботясь лишь о своей собственной персоне, погряз в разврате. Мы вскоре обнаруживаем Жиля де Рэ в Анжу и Мэне, которые он обороняет от англичан. Как утверждают хроники, он был «хорошим, смелым полководцем», но ему пришлось бежать, разбитому численно превосходящим противником. Соединившись, английские армии волнами обрушились на Францию, проникая все дальше и дальше. Король подумывал уже отступить на юг, оставив страну врагу. В этот момент и появилась Жанна д’Арк. Жиль возвращается к Карлу, который поручает ему охранять и защищать Орлеанскую Деву. Жиль следует за ней повсюду, помогает ей в битвах вплоть до самых стен Парижа, присутствует вместе с ней на коронации в Реймсе, где, как свидетельствует Монтреле, король за отвагу присваивает ему — двадцатипятилетнему юноше — звание маршала Франции.
— Надо же! — перебил Дюрталя Дез Эрми. — Быстро же тогда продвигались по службе. Видно, они не были такими тупоголовыми болванами, как теперешние солдафоны в галунах и позументах.
— Не надо тогдашнее звание маршала смешивать с тем, чем оно стало впоследствии, при Франциске I и особенно во времена Наполеона. Как вел себя Жиль де Рэ по отношению к Жанне д’Арк? Мы такими сведениями не располагаем. Балле де Виривиль, не приводя никаких доказательств, обвиняет его в измене, аббат Боссар, напротив, утверждает, что он был верен Орлеанской Деве и преданно заботился о ней, причем сей добросовестный биограф подкрепляет свое мнение вполне правдоподобными доводами.
Однако нет никаких сомнений в том, что именно в эти героические для Франции дни Жиль де Рэ все больше проникается мистическим духом — вся его история подтверждает такое заключение. Он находится рядом с этой удивительной девушкой с мужским характером, чья судьба, казалось, доказывала возможность божественного вмешательства в земные дела. Он своими глазами наблюдает чудо: простая крестьянка покоряет придворных, этих бездельников и головорезов, воодушевляет трусливого, готового бежать короля. Происходит невероятное: Девственница, словно послушных ягнят, влечет за собой{19} Ла Гиров и Ксентраев, Бомануаров и Шабаннов, Дюнуа и Гокуров, всех этих матерых хищников, которые при звуке ее голоса обращаются в овец. Жиль вместе с ними щиплет постную травку проповедей, утром перед битвой причащается, почитает Жанну за святую. И видит Бог, есть за что: Орлеанская Дева заставила снять осаду с Орлеана, короновала короля в Реймсе. Но вот она заявляет, что ее миссия завершена, и, как милости, просит отпустить ее домой. Совершенно ясно, что в подобной обстановке мистические настроения Жиля всходили как на дрожжах — мы видим теперь перед собой полусолдата-полумонаха.
— Прости, что перебиваю, но я не уверен так, как ты, что явление Жанны д’Арк пошло Франции на пользу.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты послушай. Согласись, что на стороне Карла VII выступали большей частью головорезы с юга, алчные и жестокие грабители, которых ненавидело даже население, прибегавшее к их защите. Столетняя война была, по существу, войной Юга и Севера. Англичане в ту эпоху были норманнами, которые когда-то завоевали Англию и передали ей свою кровь, обычаи, язык. Если бы Жанна д’Арк осталась со своим шитьем при мамаше, Карл VII лишился бы власти и война сошла бы на нет. Плантагенеты царствовали бы над Англией и Францией, которые в доисторические времена, когда Ла-Манша не было, составляли одну территорию и имели общих предков. Тогда бы существовало единое мощное северное государство, которое распространило свои границы до Лангедока, объединив людей со схожими вкусами, наклонностями, нравами. Коронование же Валуа в Реймсе породило какую-то разномастную, нелепую Францию. Оно развело в разные стороны однородные элементы и связало воедино несовместимые, враждебные друг другу народы. Оно одарило нас — и, увы, надолго — родством с людьми со смуглой кожей и блестящими глазами, с этими любителями шоколада и пожирателями чеснока, вовсе не французами, а скорее испанцами или итальянцами. Одним словом, не будь Жанны д’Арк, французы не оказались бы сегодня потомками этих шумных, ветреных, вероломных бахвалов и не принадлежали бы к проклятой латинской расе, черт бы ее побрал!
Дюрталь пожал плечами.
— Скажи пожалуйста, — проговорил он, смеясь, — а ты, оказывается, патриот! Твои речи как нельзя лучше доказывают, что тебе небезразлична родная страна, вот уж не подозревал.
— Конечно небезразлична, — ответил Дез Эрми, закуривая папиросу. — Впрочем, я скорее соглашусь с древним поэтом, писавшим: «Где хорошо, там и родина». Мне же хорошо только с северянами. Но я тебя перебил. Мы отвлеклись, так о чем ты говорил?
— Не помню. Ах да, я говорил, что Орлеанская Дева выполнила свою миссию. Встает вопрос: что стало с Жилем потом, после того как казнили Жанну? Об этом практически ничего не известно. Сохранились лишь сведения о том, что во время дознания он находился в окрестностях Руана, но я далек от того, чтобы, по примеру некоторых его биографов, заключать отсюда, будто он собирался спасти Жанну д’Арк.
Потеряв нашего героя на некоторое время из виду, мы находим его, уже двадцатишестилетнего, в уединении в замке Тиффож. Прежний бравый вояка, лихо размахивавший мечом, превратился в меланхоличного, погруженного в свои думы затворника. Именно в это время он совершает первые преступления. В нем проявляются черты художника и ученого, которые во все более сгущающейся мистической атмосфере замка провоцируют его на самые изуверские злодеяния, не имеющие себе равных по своей изощренной жестокости.
Он, барон де Рэ, так одинок среди своих современников. В то время как люди его положения были самыми обыкновенными скотами, Жиль де Рэ жаждал безумной изысканности искусства, беспредельной глубины литературы — к этому времени относится его трактат по демонологии, посвященный таинствам заклинания падших ангелов, — он восхищался церковной музыкой и окружал себя лишь редкими уникальными вещами.
Жиль де Рэ слыл знатоком латинской культуры, великодушным, надежным другом. У него была библиотека, необычная для той поры, когда круг чтения составляли лишь богословские труды и жития святых. До нас дошли упоминания о некоторых из его манускриптов: Светоний, Валерий Максим, Овидий — на пергаментной бумаге, в красных кожаных переплетах, с золочеными застежками и ключами. Книги были его страстью, и он ни при каких обстоятельствах не расставался с ними. Нанятый им на службу художник по имени Томас украшал их виньетками и миниатюрами. Сам Жиль писал эмали, которые один найденный с превеликим трудом мастер вставлял как драгоценные украшения в переплеты. Мебель замка отличалась изысканной роскошью и необычностью форм. Жиль де Рэ замирал от восторга перед церковными облачениями, нежнейшими шелками и старинной, золотисто-сумрачной парчой. Истинный гурман, он питал пристрастие к обильно приправленным блюдам, крепким ароматным винам, мечтал о редкостных драгоценностях, неведомых металлах, небывалых камнях. Вот уж воистину Дез Эссент пятнадцатого столетия!{20}
Все эти прихоти стоили огромных денег, меньше, однако, чем содержание бесчисленной свиты, в которую входило больше двухсот охранников, рыцари, командиры отрядов, оруженосцы, пажи, и у всех этих людей имелись свои слуги, прекрасно экипированные на средства Жиля. Богатое убранство его часовни и коллегиальной церкви граничило с безумием. В Тиффоже пребывало все епархиальное духовенство, декан, викарии, казначеи, каноники, дьяконы, учителя церковной школы, служки. До нас дошли счета за стихари, епитрахили, ризы, головные уборы, отороченные тонким беличьим мехом. Замок буквально ломился от уникальной церковной утвари; чего там только не было: и напрестольная пелена из ярко-красной материи, и изумрудные шелковые пологи, и отделанная золотом красно-фиолетовая бархатная мантия, еще одна — из ярко-оранжевой шелковой узорчатой ткани, и атласные облачения дьяконов, и лепные балдахины, не считая всевозможных блюд, чаш, чеканных, украшенных кабошонами дароносиц, оправ для драгоценных камней, рак со святыми мощами, среди которых главная — серебряная рака с мощами святого Гонория, а сколько там было ювелирных изделий, которые обитавший в замке золотых дел мастер выполнял по вкусу Жиля. Стол накрывали для любого гостя. Целые вереницы странников со всех концов Франции направлялись к этому замку, где художники, поэты, ученые находили царский прием, возможность вести в достатке беззаботную жизнь; их встречали щедрыми дарами и еще более щедро награждали на прощание.
Эти траты ударили по состоянию Жиля де Рэ, и без того изрядно подорванному чрезвычайными расходами военного времени. Тогда он встал на страшный путь: занимал деньги у самых отвратительных, самых гнусных ростовщиков, закладывал замки, продавал земли. Порой доходил до того, что отдавал под залог церковные облачения, драгоценности, книги.
— Какое-то странное удовлетворение испытываешь оттого, что в Средневековье способы разориться не особенно отличались от нынешних, — вставил Дез Эрми. — Правда, тогда не было Монако, нотариусов и бирж!
— Зато были черная магия и алхимия. Из документа, который наследники Жиля направили королю, явствует, что не прошло и восьми лет, как баснословное состояние Жиля улетучилось! Сначала за бесценок одному военачальнику отошли поместья Конфолан, Шабанн, Шатоморан, Ломбер; далее наступил черед ленного владения Фонтен-Милон; потом епископ Анжера приобретает земли Граткюиса, а Гийом ле Феррон совсем по дешевке — крепость Сен Этьен де Мер Морт. Наконец, Жиль за бесценок отдает замок Блазон и Шемиле некоему Гийому де ля Жюмельеру, который отказался платить даже эту смехотворную сумму. Взгляни, здесь целый перечень округов, лесных угодий, соляных копей, лугов, — сказал Дюрталь, показывая большой лист бумаги, куда он тщательно выписал все акты купли-продажи. — Напуганные этими безрассудными выходками, родные маршала стали умолять короля вмешаться. Действительно, в 1436 году Карл VII, убедившийся, по его словам, «в из рук вон плохом ведении хозяйства сиром де Рэ», запретил тому на своем большом совете и в письмах, отправленных из Амбуаза, продавать и передавать в чужую собственность крепости, замки и земли. Это распоряжение лишь ускорило разорение лишенного, по существу, имущественных прав Жиля де Рэ. Величайший скряга, самый главный ростовщик своего времени герцог Бретани Иоанн V отказался обнародовать в своих владениях этот эдикт, о котором он тем не менее тайком оповестил тех своих подданных, кто имел дело с Жилем. Никто теперь не осмеливался покупать у маршала поместья из страха навлечь на себя ненависть герцога и гнев короля, так что Иоанн V остался единственным покупателем и мог устанавливать свои цены. Можешь себе представить, что это были за цены!
Теперь понятно, почему Жиль отвернулся от своих родных, которые настойчиво просили короля написать эти грамоты, и почему он до конца своей жизни не заботился больше ни о жене, ни о дочери, которых отправил с глаз долой в отдаленный замок Пузож.
Так вот, если теперь вернуться к вопросу, как и по каким причинам Жиль оставил двор, то ответ, по крайней мере частичный, содержится, я думаю, в самих этих фактах.
Очевидно, уже давно, много раньше, чем маршал уединился в своих владениях, его жена и другие родственники начали осаждать Карла VII жалобами. Кроме того, придворные должны были ненавидеть Жиля за его богатство и роскошный образ жизни. Король, с легким сердцем отрекшийся от Жанны д’Арк, сочтя, что она ему больше не пригодится, искал случая отплатить злом за те услуги, которые оказал ему Жиль. Когда Карл, тогда еще дофин, нуждался в деньгах на свои попойки или на снаряжение войска, маршал не казался ему столь уж расточительным, теперь же, когда тот наполовину разорился, он упрекал его за проявления чрезмерной щедрости, не подпускал к себе, подвергал нападкам и засыпал угрозами.
Ясно, что Жиль оставил двор без какого бы то ни было сожаления. Но это еще не все. Он, несомненно, устал от кочевой жизни, возненавидел походную обстановку и, конечно же, спешил вернуться к спокойному времяпрепровождению, к своим книгам и коллекциям. По-видимому, именно в этот период Жиль де Рэ весь без остатка отдался своей давней страсти к алхимии. Да, да, этой наукой, которая вскоре привела его к демономании — барон надеялся с помощью алхимического золота спастись от надвигавшейся нищеты, — он увлекся раньше, еще будучи богатым. Судя по всему, Жиль подвигнул себя на Великое Деяние около 1426 года, когда его сундуки еще ломились от денег.
Итак, мы вновь встречаемся с ним в Тиффожском замке, склоненным над ретортами. С этого момента и начинается та бесконечная череда преступлений, связанных с магией и замешанных на жестоком садизме, которые я хочу описать.
— Но это вовсе не объясняет, — прервал его Дез Эрми, — как из человека благочестивого он вдруг превратился в отъявленного сатаниста, из мирного ученого — в растлителя малолетних, хладнокровного убийцу невинных младенцев.