— Не только жить, но и править, ибо Бог даст тебе большую власть над твоим народом. Если же не исполнишь сего, то смертный час твой не будет ждать следующего захода солнца.
Больному эмиру вдруг страстно захотелось поверить этому странному обещанию. Он, как утопающий, был уже готов схватиться за соломинку, но угроза, прибавленная к сладостным обещаниям, опять возбудила в нем горделивую спесь.
— Я тебе не винная ягода, которую можно сдавить, и не верблюд, которого можно запугать, гремя старым бурдюком. Я исполню твои условия, но, если ты не исполнишь своих обещаний, — клянусь Богом! — драть кожу буду с тебя, как дровосек кору с деревьев, и скручу тебя, и буду бить, как бьют чужого осла, прогоняя его от арыка с водой. Теперь же, прежде чем я что-либо сделаю, мне необходимо убедиться, что твои речи не пустая брехня бездомного пса.
— Твои слова справедливы, эмир, — облегченно вздохнув, сказал Соломон и начал вместе со своим помощником изготовлять отвар из каких-то трав.
Когда зелье было приготовлено, он предложил выпить его Изифу. Тот вначале заставил испить зелье иудеев, а затем выпил сам. Вскоре эмир почувствовал облегчение своей болезни. Обнадеженный этим, он задумался, как ему выполнить поставленные условия иудеев. «Если сейчас приказать вынести иконы из храмов, — размышлял Изиф, — то вскоре об этом узнают в Дамаске, и неизвестно, как на такое самоуправство отреагирует халиф. Тем более этот Сергий Мансура не потерял своего влияния на Абд аль-Малика до сего дня. Уж скольких халифов сменил этот хитрый старик, и при всяком в почете. Великий логофет христиан, конечно, постарается изложить халифу все дело в самом для меня неприглядном виде. Надо бы позвать Шамира, он только что приехал из Дамаска, и разузнать у него, какие там настроения в отношении христиан».
Шамир ибн Юсуф, купец, занимающийся шелками, вошел в покои эмира, низко кланяясь.
— Чем могу служить моему господину? — широко улыбаясь, промолвил он, цепко оглядывая больного, как бы оценивая, сколько тот еще сможет протянуть. — Я привез замечательные шелка от ромеев, хотя торговать с христианами становится все труднее. Уж больно часто меняются у них правители. И каждый хочет добавить налог на торговлю. Едва хватает на хлеб, прямо не знаю, что делать.
— Ладно, не прибедняйся, Шамир, думаю, денег у тебя не меньше, чем в моей казне. Я тебя позвал, чтобы узнать, как обстоят дела в Дамаске. Здоров ли наш владыка Абд аль-Малик, да продлит Аллах его годы?
— Милостью Всевышнего, наш халиф здоров, — настороженно ответил торговец, не зная, куда клонит свою речь Изиф.
— Слава Аллаху! А как там поживает Сергий Мансур? Его положение при халифе так же высоко, как и прежде?
— Мансур уже очень стар, — вздохнул Шамир, — сейчас болеет и при дворе уже не бывает. А жаль, через его связи с Константинополем я получал выгодные поставки шелка, — еще раз вздохнул торговец.
— А кто же вместо него ведает делами христиан при халифе?
— Его сын, но он еще очень молод, ему всего двадцать три года. А что может такой молодой юноша, несведущий в делах торговли? Я думал было через него восстановить связи с ромеями, но он и слышать ничего не хочет о торговых делах. Говорят, его интересуют одни только книги. А что в этих книгах проку? Похлебку из них не сваришь и одежды себе не сошьешь.
Но обрадованный шейх, уже не слушая купца, тут же выпроводил его из покоев. «Раз нет теперь такого сильного заступника христиан, — думал он, — то сам Аллах отдает мне их в руки». Он снова призвал иудеев, содержащихся под стражей в его дворце, а заодно и Омара ибн Сурада, начальника своей дворцовой стражи и самого доверенного помощника во всех своих делах.
— Теперь я убедился, что вы великие целители. Так что приступайте к своим делам, и если довершите свое лечение, то я выполню ваши условия и изгоню иконы из храмов христиан.
— Вначале надо выполнить условие, — сказал Соломон.
— О, презренные дети Сарры, вы не верите моему слову? — вспылил Изиф.
— Если бы твое исцеление зависело только от нас, было бы достаточно твоего слова. Но Всемогущий Творец призирает только на дела. Мы лишь Его слуги, и без воли Всевышнего наши заклинания бессильны.
В это время в покои вошел Омар, и Изиф при иудеях отдал ему распоряжения забрать из храма все иконы, принести и сжечь их перед окнами дворца. Омар, привыкший не удивляться любым прихотям своего господина, молча поклонился и пошел выполнять полученное распоряжение.
— Ну что? — гордо произнес Изиф, обращаясь к иудеям. — Теперь вы убедились в моем слове, а скоро вы увидите и пылающий костер из икон. Приступайте к своему лечению, но, повторяю: горе вам, если вы меня обманули!
Иудеи вновь приготовили отвар. Затем они дали выпить его эмиру и удалились в отведенную им во дворце комнату. Когда они остались одни, Бен Шеред спросил:
— Скажи мне, равви Соломон, ты действительно исцелишь этого сарацина?
— Нельзя исцелить того, на ком печать смерти.
— Как же ты увидел эту печать смерти?
— Я посмотрел в его глаза. В них было написано: смерть и только смерть.
— О, мудрый равви, для чего же тогда лечение?
— Запомни, сын мой, мы, иудеи, из всего должны извлекать пользу, даже из самой смерти, если эта смерть служит славе Израиля. Этот нечестивый потомок Агари умер бы и без нашего вмешательства, но обещанием его исцеления мы наносим удар по главным врагам нашей веры — христианам. В травы, которые мы отваривали, я примешивал снадобье, способное сильно возбуждать человека. Это снадобье утоляет боль и придает человеку силы. Но это лишь временное действие. У больного оно забирает последние жизненные соки и ускоряет смерть. Даже здоровый человек от частого употребления этого снадобья приближает к себе смерть. Изиф же теперь долго не протянет, не сегодня, так завтра он умрет.
— Но что же тогда будет с нами? — испуганно вскричал Бен Шеред. — Ведь агаряне нас казнят.
— Нет, мой ученик, они не успеют это сделать, мы уйдем этой ночью.
— Как же мы выйдем отсюда, если нас охраняют? — недоумевал Бен Шеред.
— Сейчас все увидишь, — улыбнулся Соломон и стал разводить огонь в очаге.
Он заранее оговорил с эмиром условия, чтобы у них был очаг для приготовления снадобий. На огонь Соломон поставил небольшой медный котелок с запаянной наглухо крышкой. Из крышки выходила небольшая медная трубка, через нее он насыпал в котелок какие-то измельченные травы и порошки, а затем залил водой. К трубке он присоединил бараний бурдюк, туго перевязав место соединения, так чтобы пар, выходящий из котелка, попадал только в бурдюк. Вскоре бурдюк стал раздуваться от заполнявших его испарений. Когда бурдюк заполнился, Соломон повелел Бен Шереду плотно обвязать лицо шарфом и стараться дышать неглубоко. Также прикрыв свое лицо платком, он снял котелок, отвязал от него бурдюк и поднес его к двери. Просунув узкое, наподобие шланга, отверстие бурдюка под дверь, он стал слегка нажимать на бурдюк, подобно тому как кузнец нажимает на мехи, раздувая пламя очага. Вскоре за дверями послышался грохот. Это упали без сознания оба стражника. Тогда Соломон приоткрыл дверь и, поманив своего ученика, проскользнул в нее. Переступая через тела стражников, он направился к выходу. Его ученик крадучись последовал за ним.
Утром, когда во дворе догорал костер из икон, Изифа обнаружили мертвым в своей постели. Тут же послали за целителями. Проснувшиеся с тяжелой головой стражники толком объяснить не могли, куда же делись иудейские маги. «Не иначе как сам шайтан им помог скрыться», — в испуге твердили они. Сын Изифа Масуд, отозванный в связи со смертью отца из африканского похода, прибыл через месяц домой. Расследовав обстоятельства смерти отца, он повелел разыскать злополучных иудеев, чтобы предать их лютой казни. Поиски не дали никаких результатов. Да и не могли дать, так как приверженцы каббалы были уже далеко за пределами халифата. Прибыв к себе на родину, в Лаодикию Финикийскую, Соломон бар Шимон и Бен Шеред тут же поспешно пересели на корабль и отплыли в Византию.
2Южное побережье Малой Азии между областью Киликии на востоке и Фригией на западе с древности населяли исавры. Они были поистине воинственным народом, и эту страну, расположенную на высоком известковом плоскогорье, ограниченном двумя горными цепями и протекающей посредине рекой Каликаднос, Византия сумела покорить только в VI веке, при императоре Юстиниане Великом. В дальнейшем империя охотно брала на военную службу исаврийцев, известных своим умением наступательного боя.
Вот через эти земли, направляясь в Вифинию, шли Соломон с Шередом. Заметив раскидистое оливковое дерево на берегу ручья, они присели пообедать и отдохнуть. Невдалеке от этого места, за пригорком, возвышался небольшой каменный храм в честь святого Феодора, а внизу в лощине располагалось селение с небольшой крепостью, в которой находился воинский гарнизон.
После трапезы иудеи воздали благодарение Богу и Соломон начал свое поучение, которое обычно произносил каждый день после обеда.
— Скажи мне, Бен Шеред, знаешь ли ты Тору?
— О да, равви, я знаю Тору, так как от юных лет моих изучал ее, и нет тех мест в Торе, которых я не знал бы почти наизусть.
— Это похвально, мой юный ученик. Но теперь настало время открыть тебе глаза на то, что ты еще не знаешь Торы.
При этих словах своего учителя Шеред не удержался от удивленного восклицания.
— Не удивляйся, Шеред. До этого дня ты видел лишь оболочку Торы, но еще не постиг ее душу! Ты думаешь, что Бог хотел поведать в Торе такие простые вещи, как, например, историю Агари и Исава, Иакова и Лавана, Валаама и Валака.
— Именно так я и думал, равви Соломон. Ведь эти истории так назидательны и интересны для познания истории Израиля.
— О, наивная простота, не познавшая тайн премудрости, — улыбнулся Соломон. — Такие рассказы может сочинить любой смертный. Но знай же теперь, что рассказы Писания — только покров для Божественных тайн, доступных разуму одних лишь посвященных.
При этих словах Соломон многозначительно поднял указательный палец вверх и продолжил свою речь:
— Сегодня я начну открывать тебе эти тайны, чтобы ты стал одним из нас — посвященных высшему познанию Божественной истины. Внимай же, ибо сейчас мы будем рассуждать о первой книге Торы, где говорится о творении мира. Из Писания ты знаешь, что Всемогущий Бог при сотворении мира употреблял три действа, обозначаемые словами «бара», «йацар» и «аса»[42]. Это означает, что мир был создан в трех сферах: сфере духа, сфере жизни и сфере земли. За этими тремя сферами находятся лишь тьма и зло. Адам был совершенным творением Бога, а потому вмещал в себя все три сферы творения. Ему, как совершенному творению, было определено Богом очиститься от всего плотского и обрести бытие в духе.
Бен Шеред слушал своего учителя затаив дыхание. В это время их беседу прервал приход молодого человека. Это был высокий стройный юноша атлетического сложения. Темно-русые густые волосы спускались до самых могучих плеч, напоминая гриву молодого льва. Округлый, гладко выбритый подбородок и тонкие черты лица не портили общей картины мужественности, и взгляд его чуть прищуренных карих глаз выдавал решительность характера. Он властно и презрительно оглядел иудеев. От Соломона не укрылось, что презрительность исаврийца была лишь напускной, в то время как промелькнувший в глазах юноши интерес к путникам был неподдельным. «В этом молодом человеке достанет хитрости и сообразительности в нужный момент», — подумал про себя иудей. Молодой исавриец, заметив, что его приход смутил евреев, приосанился и, придав себе важный вид, произнес:
— Кто вы такие? Может быть, вы соглядатаи проклятых агарян?
— О, благородный Лев! — воскликнул Соломон. — Ты же видишь, что мы всего лишь бедные евреи, гонимые жестокими сынами Измаила[43]. Здесь, в этих благословенных землях, мы ищем убежища. Своим уделом мы избрали постижение тайной науки и философии. Ибо только они способны возвысить дух человека над бренностью земного бытия и дать ему видеть будущее, сокрытое от глаз прочих смертных.
— Мне смешно слышать это из твоих уст, старик. Где уж тебе видеть будущее, раз ты не распознал моего имени. Меня зовут не Лев, а Конон[44].
— Я назвал тебя так, о благородный Конон, потому что увидел на твоем челе печать избранничества. Ибо еще при рождении тебе было предназначено стать царем ромеев. А поскольку лев — царь зверей, то тебе более приличествует имя Льва.
Конон расхохотался:
— Теперь я вижу, что евреи народ веселый. Как я, простой солдат, могу стать императором?
— Может быть, евреи и веселый народ, — согласился с живостью Соломон, — но только не я, вкусивший великие тайны бытия и магии. Ты все-таки сын солдата, да, судя по тебе, не такого уж простого звания. Но случалось, что и простой крестьянин становился императором. Василевс Юстин, дядя Юстиниана Великого, как известно, был бедным крестьянином. Чтобы избавиться от нужды, он прибыл со своим братом пешком в Константинополь. С собой у них не было ничего, кроме козьих тулупов да прихваченных из дома сухарей. А через несколько лет этот бедный крестьянин стал василевсом всех ромеев. И таких историй можно привести великое множество. Вспомни Писание. Великий царь Давид когда-то был всего лишь простым пастухом, а стал великим царем Израиля.
Конон был сыном офицера в чине гекатонтарха, командовавшего сотней солдат. Хотя Конона и озадачила догадливость иудея, угадавшего его происхождение, все же, стараясь не выдавать своего удивления, он с усмешкой продолжил разговор:
— Если ты предвидишь мое будущее царствование, то, может быть, подскажешь, как мне стать царем?
— Тебе не надо думать об этом сейчас. Время твое еще не пришло. Когда же оно придет, то случай сам подскажет тебе, как надо действовать. Но чтобы Бог послал тебе этот случай, ты должен клятвенно обещать, что исполнишь то, о чем мы тебя попросим, когда ты станешь царем.
— Если твои слова сбудутся, старик, то можешь смело просить от меня чего хочешь.
— Чтобы сбылось мое предсказание, ты должен дать эту клятву не здесь, а в храме, перед алтарем, — указал Соломон на стоящий невдалеке храм.
— Так ведь для тебя, кроме Соломонова храма, который теперь разрушен, никаких других храмов не существует. Зачем же тебе моя клятва в христианском храме, который для вас, иудеев, не имеет святости?
— Храм Соломонов когда-нибудь мы восстановим, — усмехаясь, пробормотал себе в бороду последователь каббалы и тут же громко добавил: — О мудрый Лев, рассуди сам, ведь клятву даю не я, а ты. И потому здесь более важно, чтобы прежде всего храм был свят для дающего клятву.
Конон ненадолго задумался, а затем спросил:
— А что ты у меня попросишь как царя?
— Пусть тебя это не тревожит, моя просьба для царя вполне выполнима, а для государства и твоих подданных полезна.
— Уж не потребуешь ли ты, — засмеялся Конон, — чтобы я обрезался по иудейскому обычаю?
— Что ты, — замахал руками Соломон, — в нашу веру я тебя обращать не собираюсь.
— Ну, раз так, — беспечно махнул рукой юноша, — остальное меня мало волнует. Тем более что от обещаний я ничего не теряю.
ГЛАВА 3
1День ото дня престарелому Сергию Мансуру становилось все хуже. Его супруга, кроткая и смиренная Миропия, день и ночь не отходила от одра больного. И сама за это время вся сникла и постарела, словно торопилась под конец жизни своего любимого мужа уравняться с ним годами. Она молча часами сидела возле него, и взгляд ее, полный любви, выражал молитвенную скорбь и печаль о предстоящей разлуке.
Обычно Сергий лежал с закрытыми глазами, лишь изредка приоткрывая веки, так же молча глядел на свою жену. При этом взгляд его, как человека, стоящего у последней черты, за которой открывается великая тайна бытия, был глубок и спокоен. Уставшая от болезней тела душа великого логофета ждала смерти как избавления от бремени земного бытия.
Иоанн, на котором теперь были все дела Дамасской логофии[45], каждую свободную минуту заходил в покои отца и сидел рядом с матерью у его ложа. Нареченный брат Косма еще год назад был отпущен отцом в Иерусалим на поселение в лавру Саввы Освященного. Иоанн тогда тоже просился у отца отпустить его в монастырь вместе с Космой. Но отец запретил сыну даже думать об этом. Разумом Иоанн понимал, что престарелых родителей бросать нельзя, но его душа все же страстно жаждала монастырского жития. Только увлечение литературными трудами приносило Иоанну подлинную радость. Вдохновленный примером Андрея, епископа Критского, он в эти годы сам пробовал писать тропари и каноны. Затем, увлеченный идеей собрать все богословское наследие Церкви в единую книгу, много времени проводил в библиотеке над рукописями. Теперь же, с болезнью отца, Иоанн отложил все свои литературные труды и старался подольше побыть с больным отцом, осознавая, что это последние часы их общения.
В один из таких дней, когда они с матерью сидели у постели отца, в покои зашел бледный и взволнованный домоправитель Софроний и доложил, что в дом великого логофета прибыл халиф. Вскоре двери покоев распахнулись, и вслед за телохранителями вошел сам Абд-аль-Малик. Больной попробовал было приподнять голову от подушек, но она тут же обессиленно опустилась назад. Иоанн заботливо подложил под голову отца подушки повыше и тут же удалился с матерью из покоев, почтительно поклонившись халифу.
Халиф грузно опустился на мягкий пуфик у ложа больного.
— Ты верой и правдой служил мне много лет, — заговорил он, всматриваясь в осунувшееся лицо своего министра, — а теперь ты уходишь от меня, — тяжко вздохнув, добавил он.