– А мы чьи, Фима?
– Вот уж не ведаю. – Хитро взглянув на Ивана, тот развел руками. Потом заторопил: – Давай-ко в кустах притаимся – вои-то скоро здесь будут. В деревню-то – через нас дорожка.
Оба быстро свернули в густые заросли вербы, устроились поудобнее, захрустев валежником. Как раз вовремя – поднимая копытами пыль, стремительной лавой пронеслись мимо них всадники. В шлемах, кольчугах, с мечами. По мнению кое-что успевшего рассмотреть Раничева, кольчужки были так себе, совсем не соответствующие исторической правде – какие-то уж чересчур удобные, приталенные, сидевшие на воинах, словно вторая кожа – даже ни одно колечко не звякнуло, наверняка не из железа даже, какая-нибудь пластмасса. В общем – хорошо заметная халтура.
– Не Колбяты люди, – проводив всадников взглядом, захрустел кустами Ефим. – Княжьи или местного какого боярина. Колбятиных-то я знаю.
– Халтурщики, – выбрался на дорогу Раничев. – Кольчуги – и те черт-те как сделаны. Могли б уж и постараться.
– Ну вот. – Скоморох обиженно поджал губы. – Опять ты непонятные словеса говоришь.
– Ты – так всегда понятные, – язвительно откликнулся Иван. – Ну что? В деревню, конечно, не пойдем?
– Конечно, не пойдем. Там уж нас сразу захомутают.
Раничев пожал плечами и, не говоря больше ни слова, быстро направился к лесу. Позади него тяжело затопал Ефим Гудок.
– Слушай, – неожиданно обернулся к нему Иван. – Забыл спросить, Гудок – это фамилия такая?
– Фамилия? – удивился Ефим. – Опять не наше слово. А Гудок – прозвище.
– От завода иль паровоза?
– Да ну тебя со словами твоими. На гудке играют, будто не слышал?
– Ну как же, как же… – Раничев усмехнулся. И вправду, был такой средневековый музыкальный инструмент, трехструнный, а иногда – и с одной струной, играли на нем смычком. Вот только Ефим откуда про него знает? Исторические кроссворды разгадывал? Хотя у них вся секта с уклоном в историю, вернее – в псевдоисторию. Ну не было тогда таких ярких рубах, что красовались на некоторых в скиту, и кольчуг таких не было…
– Одначе скоро в Угрюмове будем, – шагая рядом, с улыбкой сказал Ефим. – Солнышко-то на полудень пошло.
И в самом деле, солнце давно уже перевалило полуденную отметку и теперь лениво скатывалось к лесу. Впрочем, прохладнее от этого не стало, и Раничев нарочно жался ближе к краю дороги, куда доставала тень от тянувшихся по краям деревьев. Однако лес вскоре кончился. Дорога заметно расширилась, с обеих сторон ее потянулись поля, перемежаемые березовыми рощами и дубравами, темные вершины елей, затянутые дрожащей голубой дымкой, маячили лишь у самого горизонта. Впереди, поднимая слежавшуюся желтую пыль, заскрипели колесами возы, груженные старой соломой и каким-то пузатыми, странно пахнущими бочками.
– Смерды али людины, – задумчиво произнес скоморох. – Деготь везут да солому. Давай-ко нагоним.
Оба прибавили шагу. Иван молчал, недоверчиво размышляя над словами своего спутника относительно близости города. Что-то на это было не очень похоже: ни шоссе, ни узкоколейки, ни вышек сотовой связи. Да еще телеги эти – ну точно, какая-то захудалая деревня типа бывшего колхоза «Светлый путь», а уж никак не Угрюмов.
– Бог в помощь, добрые люди, – догнав обозников, вежливо поздоровался Ефим. – Счастливой торговлишки.
– Не торговать мы, – откликнулся сидевший на первой телеге чернобородый мужик в лаптях и грязной посконной рубахе. – Боярину оброк везем.
– Ах вон что… До града можно ль с вами?
– Сидайте. – Мужик подвинулся к краю. – Лошаденка справная, да и места, чай, хватит.
Раничев и Ефим уселись рядом с возчиком. Иван блаженно потянулся – чувствовалась накопившаяся усталость, а на телеге ехать, это вам не на своих двоих.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти! – тут же высказался он. – Теперь уж до шоссе доберемся, а, Ефим?
Скоморох сплюнул и с усмешкой взглянул на Ивана, дескать, снова ты за свое? Шоссе какое-то…
Чуть поскрипывали колеса телеги, задние – большие, передние – поменьше, отгоняя слепней, покачивала головой запряженная в воз лошадка рыжеватой масти, била хвостом по крупу. Раничев и сам с неудовольствием прибил на своей шее парочку крупных зеленоватых мух; когда шли-то, вроде никакая тварь не кусала, а тут… Он оглянулся назад. Метрах в пяти катила вторая телега, за ней, примерно на таком же расстоянии, – третья, затем еще одна. Всего в обозе было четыре воза. Возчик первого – Яков – был за главного, на остальных сидели парами мужички помоложе, даже и совсем молодые безусые еще парни, одетые точно так же, как и Яков, только без лаптей, вообще безо всякой обуви, босиком. Иван покачал головой, ну надо же… Хотя – деревня, она деревня и есть. Босиком-то босиком, а что болтается на шее во-он у того рыжего парня? Коробочка какая-то… ну какая – ясно, сотовый телефон. Черт, а ведь позвонить бы надо!
– Я сейчас. – Спрыгнув с телеги, Раничев подождал следующую. Помахал рукой, улыбнувшись. Парни – совсем молодые ребята, подростки, заулыбались тоже.
– Что, не сидится с Яковом? – спросил рыжий. – Тесновато?
– Да не так, чтоб очень… – Иван зашагал рядом. – Слышь, пацан, позвонить не дашь, а? Очень надо… Я тебе в городе заплачу. – Он протянул руку к висевшему на шее у парня футляру… Немножко странному… плетенному из лыка! Да уж… Как только молодежь не извратится с этими мобильниками.
– Оберег! – похвастал рыжий. – Маменька туда зуб единорога заплела, на торгу у персиянца купленный, носи, сказала, Проша, от всякого сглазу. Не, с шеи снимать не буду, не проси. Гляди так.
Раничев с удивлением осмотрел плетенку. Никакого телефона там и в помине не было. Вот незадача-то.
– Бедновато живете… – расстроенно протянул Иван, даже забыл и про курево. – Слушай, а у старшего вашего тоже мобилы нет?
Рыжий не успел ответить – с первой телеги закричал что-то Ефим Гудок, замахал руками:
– Иване, Иване!
Что такое?
Раничев подбежал к телеге.
– Во-он твой Угрюмов. – Скоморох махнул рукой куда-то вперед. – Посейчас из-за холма покажется.
И вправду, впереди, слева от них, высился пологий холм, поросший на самой вершине редкими кривыми соснами, туда, за холм, и поворачивала дорога, допреж того пересекая через мосточек небольшую речку. Мосточек был тот еще. Старый, латаный-перелатаный, деревянный, срубленный – такое впечатление – без единого гвоздя. Подобные сооружения, наверное, описывал еще Радищев, проезжая из Петербурга в Москву. Раничев даже хотел было сойти с воза, подождать, пока проедут, а уж затем идти самому. Потом махнул рукой: а, будь, что будет, в крайнем случае всегда можно выскочить, да речка-то по виду не очень глубокая. Удачно проехав мостик, свернули к холму – дорожка заворачивала на вершину. Слезли с телеги, чтоб без нужды не утомлять лошадь, не торопясь поднялись на холм…
Мать честная!
Раничев аж присел от удивления. Вместо типичных брежневских новостроек, упомянутых еще Рязановым в «Иронии судьбы…», перед ним открылась панорама настоящего древнерусского города – с высоким земляным валом, рвом и крепостными стенами, сложенными из крепких бревен. За стенами виднелись золотые маковки церквей, а дорога внизу, проходя через ров, уходила в призывно открытые городские ворота. Тоже деревянные, обитые широкими полосками блестевшего на солнце металла. Вдалеке, слева и справа, виднелась река, огибавшая город с противоположной стороны, на реке маячили белые паруса.
Ну дела… И это – Угрюмов? Крупнейший районный центр? А где завод, городские кварталы, телевышка? Впрочем, местность отдаленно похожа. Вон – дубрава, правда какая-то хиленькая, вон – река, вон – излучина, там обычно все пьянствовали, вон… Нет. Какой же это Угрюмов? Это совсем ни на что не похоже. Раничев обернулся – спросить – но, сплюнув, замолк. Чего спрашивать-то? Подъедем ближе – там разберемся.
Яков стегнул вожжами:
– Н-но, милая!
Лошадка прибавила шагу, и телега быстро покатила вниз, ко рву, к стенам, к воротам…
Ефим шутил о чем-то с возчиком, Раничев же молчал и, хлопая глазами, крутил головой. Спустившись с холма, возы переехали через узкий мостик – судя по канатам – подъемный (!) – остановились у ворот, в очередь с другими возами. Яков замахал кому-то рукой – видно, узнал приятеля.
– Ну, пора и нам, – кивнул головой Ефим Гудок. – Спаси вас Бог, православные. – Сойдя с телеги, он низко поклонился обозным. Раничев, подумав, сделал то же самое. Он вообще-то чувствовал себя что-то не очень хорошо, как-то не так. Или, скорее, все вокруг было не так. Эти башни, стены, ворота. Стражники в кольчугах и с копьями. Один из них направился прямо к ним. Ефим ткнул приятеля в бок: – Кланяйся.
Поклонились. Впрочем, похоже, их поклоны не произвели на стража никакого впечатления. Темные, глубоко посаженные глаза его подозрительно смотрели на беглецов из-под блестящего, надвинутого на самый лоб шлема:
Поклонились. Впрочем, похоже, их поклоны не произвели на стража никакого впечатления. Темные, глубоко посаженные глаза его подозрительно смотрели на беглецов из-под блестящего, надвинутого на самый лоб шлема:
– Кто таковы?
– Скоморохи мы, – скромненько ответил Ефим. – Ватажники.
– Ватажники? – Воин нехорошо усмехнулся. – Феофан-епископ приказывал вашего брата на нюх к воротам не подпускать. Так что – идите, куда хотите.
– Смилуйся, батюшка, нешто нам в полях ночевать? А вдруг – ордынцы?
– Хм… Смилуйся. – Стражник ухмыльнулся. – Как же я над вами смилостивлюсь, коли вы, сразу видать, голь перекатная? Что с вас взять-то? – Он довольно откровенно пошевелил пальцами.
– Не, денег у нас нет, – подал голос Раничев.
– Да я и сам вижу, что нет, – хохотнул страж. – А может, вы холопы беглые?
Ефим замахал руками:
– Что ты, что ты, батюшка. Скоморохи мы, на дуде игрецы, на все руки хитрецы!
– Скоморошья потеха – сатане в утеху, – в тон ему откликнулся стражник. – А ну, шагайте-ка со мной в поруб!
– Какой поруб? – возмущенно воскликнул Ефим. – Люди добрые, это что ж такое творится? Ни за что ни про что – в поруб?
– Шагайте, говорю! – Воин грубо схватил Ефима за плечо, обернулся, подозвав подмогу.
Сразу набежало человек шесть. Все в кольчугах, с мечами.
– Что там у тебя такое, Юрысь? – недовольно поинтересовался толстый длинноусый мужик в синем, с серебристой каемкой, плаще – видимо, старший.
– Да вот, господине, шпыни какие-то в град просятся. Видно, холопи убеглые.
– А чего говорят?
– Говорят, скоморохи!
– Скоморохи?! – Длинноусый неожиданно вдруг захохотал, колыхаясь всем телом. Блестящие плоские пластинки, покрывавшие рыбьей чешуей грудь его, зазвенели. «Четырнадцатый век – коробчатый панцирь», – машинально отметил Раничев, уже ничему не удивляясь. – «А может, бахтерец… Нет, бахтерец не такой, он как куртка, да и пластины там длинные, сбоку – кольца. Да и, кажется, бахтерец появился позднее, веке в пятнадцатом, если не позже».
– Вижу, что скоморохи. – Отсмеявшись, начальник воротной стражи вытер усы. – Ну, здрав будь, Ефимко Гудок! Узнал меня-то?
– Как не узнать, батюшка Онцифер Иваныч, – низко, в пояс, поклонился ему скоморох… и, следом за ним, Раничев. – Мы ж с ватагой у твово сыночка прошлолетось на свадебке пели.
– Пели, пели… – покивал головой длинноусый Онцифер Иваныч. – А медведь ваш, зверюжина злохитрая, у меня весь холодец пожрал. Два корыта!
– Два корыта?! – удивленно воскликнул Юрысь. – От тварь ненасытная. Куды ж скоморохи смотрели?
– Не кормили, видать, медведя-то.
– Да кормили, кормили, батюшка! – Ефим Гудок принялся с жаром оправдываться. – Это он, подлый, сам.
– Сам… – Онцифер Иваныч пошлепал губами. – Ну так вот, Ефиме. – Он что-то быстро посчитал на пальцах. – Две гривны с тебя за холодец да за разор, что медведь ваш учинил.
– Помилуй, батюшка! – Скоморох бросился на колени. – То ж ватага виновата – недоглядели – не язм один.
– Сыщешь тут вашу ватагу, – недовольно протянул начальник стражи. – В общем, тебе за них и отвечать. И дружку твоему тоже. – Он строго взглянул на Раничева.
Иван ничего уже не соображал. Только смотрел по сторонам, жалобно моргая. Стены, башни, стражники… Крыша у любого съедет. Долг вот еще какой-то повесили…
– Пропусти их, Юрысь, – громыхнув доспехом, обернулся к стражнику Онцифер Иваныч. – Да смотрите у меня! Чтоб через три дня… к Арине-рассаднице… гривны были!
«Арина-рассадница, – попытался вспомнить Раничев. – Капустную рассаду высаживают. Кажется, где-то в мае. Ну да, сейчас же – май… Впрочем – не уверен».
– Что голову повесил, Иване? – Пройдя ворота, Ефим Гудок весело ткнул его в бок. – Не журись, отдадим должок, не так и много. У ватажников займем, а нет – так сами заработаем. Ты ведь тоже скоморох, из наших! Главное, от упыря этого, Колбяты, выбрались. Ух, и тяжкое дело! А ну-ка выпьем чего-нибудь да поедим, я тут одну корчму знаю – хозяин в долг накормит. Пошли, посидим… А потом уж иди, куда тебе надо.
Раничев вздохнул, переспросил тихо-тихо:
– А куда мне надо? – Не скомороха спросил – себя.
Вокруг текла обычная городская жизнь: ехали по пыльным улочкам возы с дегтем, пробегали с поклажей на плечах посадские, прошли двое монахов, остановились, перекрестившись на крест деревянной церкви, и, неодобрительно взглянув на двух оборванцев – Ефима и Раничева, – пошли себе дальше. За углом, на холме, артель строителей закладывала фундамент какого-то здания. Здоровенные бородатые мужики в грубых рубахах, ругаясь, таскали тяжелые камни. Строители, блин… А место знакомое… Холм, с него речку видать, там – дубрава… Ну да, конечно, знакомое – там же остатки крепостной башни – памятника архитектуры четырнадцатого века! Не ее ли строят? Бред какой… Да и все вокруг – бред! Возы, церкви, монахи…
Раничев вдруг остановился и тяжело опустился прямо в дорожную пыль.
– Ты чего, Иване? – Ефим, наклонившись, потряс его за руку.
– Какое, ты говорил, сейчас лето, Фима? – подняв на скомороха измученные глаза, тихо спросил Раничев.
Ефим пожал плечами:
– Шесть тысяч девятьсот третье.
– От сотворения мира… Шесть тысяч девятьсот третье… Минус пять тысяч пятьсот восемь… ну да – тысяча триста девяносто пятый год. Конец четырнадцатого века… Боже!
Застонав, Иван повалился навзничь. Рядом с ним, на ветвях вербы, весело пели птицы. Чуть в стороне, у церкви, белоголовые ребятишки в длинных, подпоясанных кушаками рубахах играли в лапту, оранжевый солнечный луч отразился от креста на деревянной маковке храма и…
Глава 8 Угрюмов. Май 1395 г. Скоморохи
…уткнулся прямо в широко раскрытые глаза поднявшегося из пыли Раничева.
– Тысяча триста девяносто пятый, – оглядываясь вокруг, снова прошептал он, и, словно в насмешку, на церкви ударил колокол.
Иван не помнил, как и куда они шли дальше, все смешалось в голове его: боярин Колбята, побег, возчики, играющие в лапту дети, строящаяся крепостная башня, церкви с колокольным звоном и внезапно открывшийся рынок.
– А вот рыба, рыба, кому рыбки? Свежая, только что пойманная. – Пронзительный крик торговца вернул Раничева к реальности.
– Пироги, пироги с белорыбицей, с пылу с жару, бери, господине, не пожалеешь!
– А вот сбитень, на травах пахучих, горяченький.
– Боярин, купи сукна. Хорошее сукно, немецкое – тебе на кафтан в самый раз.
– Ножи, кинжалы, мечи – не угодно ли?
– Пироги, пироги!
– Рыба!
Раничев уже оглох от всех этих криков, потянул за локоть Ефима:
– Куда идем-то?
– В корчму, куда ж еще-то? – весело отозвался тот и подмигнул. – Ну, Иване, ох и загулеваним!
Иван только покачал головой. В корчму – так в корчму. Все равно, куда уж… Триста девяносто пятый… Мать честная!
Свернув на небольшую улочку, ведущую с рынка, беглецы оказались перед невысокой изгородью с призывно распахнутыми воротами и просторным двором с колодцем и коновязью. В глубине двора виднелась большая изба, полутораэтажная, с высоким крыльцом и подвалом. На крыльце, облокотясь о резные перила, судачили о чем-то трое мужиков самого что ни на есть крестьянского вида – рубахи из выбеленного на солнце холста, лыковые лапти с обмотками, за поясами – шапки. У коновязи пофыркивали кони.
– Не шибко-то много народу, – заметил Ефим, поднимаясь по ступенькам крыльца. – Вот к осени ужо соберутся – листику негде упасть.
Поздоровавшись с мужиками, они вошли в избу. Сеней не было – вошли сразу в горницу или, лучше сказать, гостевую залу, с длинными столами, тянувшимися вдоль стен широкими лавками и приземистой печью в углу. Не сказать, чтоб в зале было слишком людно, так, человек десяток хлебали за столами щи, запивая каким-то напитком из больших деревянных кружек. Вокруг стола сновали ребята в ярких рубахах – корчемная теребень – деловито таскали кружки, кувшины, миски. Один из них тут же подскочил к вошедшим:
– На так забрели аль ночевать будете?
– Посмотрим, – вполголоса буркнул Ефим. – Ондатрий где?
– Да в хлеву, – мотнул головой парень. – Свинья опоросилась, смотрит. Позвать?
– Да уж, позови, сделай милость, – подумав, кивнул скоморох. – Мы пока тут посидим, на лавке.
– Сбитню? Капустки солененькой?
– После. – Ефим отмахнулся. – Сперва хозяина позови.
Хозяин появился минут через двадцать, не раньше, видно, не очень-то торопился – не те были гости, чтоб к ним поспешать. Войдя, подошел к Ефиму, кивнул хмуро:
– Ну здрав будь, Гудок. Чего пожаловал?
– И тебе здравствовать, друже Ондатрий. – Скоморох поднялся с лавки. – Не ведаешь ли, где Семен-ватажник обретается? Чтой-то на торгу не видать.