Нас развели не только в разные комнаты или разные дома, но даже в разные края деревни. Торкесса ярилась, зло сверкала глазками, но я с лицемерными вздохами сообщил, что таковы правила этого мира, под одной крышей я могу покуситься на ее невинность и даже попытаться – о ужас! – обесчестить ее светлое непорочное имя. А заодно и ее тоже. Обесчестить. Как именно, даже объяснять не буду, это настолько непристойно, что порядочная молодая леди даже представить не может. В этой деревушке живут порядочные люди, им не стану объяснять, что всяких лядей повидал, в женский монастырь со своим усталым не ходят… тьфу, в чужой монастырь… монастырь?.. Это такое культбеспросветучилище…
Наконец гостеприимные, но бдительные хозяева закрыли перед моим носом дверь. Я потащился обратно, мне указали постель, я рухнул, как спиленный дуб, погрузился в глубокий сон, полный причудливых видений… Да, весьма причудливых, хотя были и такие, что повторяются регулярно. Говорят, годам к сорока такие сны прекратятся, а пока что не знаю даже, хорошо это будет или плохо…
Рано утром сын хозяина, расторопный молодой парень, чисто по-русски вытирая замасленные руки тряпкой, сказал с по-американски широкой смайлой на конопатом ирландском фэйсе:
– Бензобак пробит… Как вы еще ухитрились добраться, чудо. Вам придется заваривать.
– Лучше машине, – предложил я. – Мне не надо, а сам не умею. Беретесь?
Он подумал, вытер тряпкой взмокший лоб, посмотрел на солнце, карабкается к зениту.
– Надеюсь за сегодня успеть.
– Так долго?
Он сдвинул плечами:
– Не могу же вот так с горелкой? Сперва промоем от остатков бензина, высушим, вытащим наружу…
Я сказал безнадежно:
– Хорошо, беритесь.
Обратно поплелся нога за ногу, о деньгах, ессно, не говорили, это не Юсовщина, где клиент сразу достает карточку, а клиент попроще – пухлый бумажник. Тут даже Эркюль Пуаро и мисс Марпл хрен за какие бабки распутывают тайны, а все пошло с Шерлока Холмса, который тоже непонятно на что жил и брал ли деньги за поимку преступников – непонятно, джентельмен хренов. Здесь о деньгах не говорят, так что, вероятнее всего, из моего бумажника исчезнет какая-то бумажка, а то и две, но вслух о таких вещах в Англии ни-ни, здесь в деревнях все еще она самая, а вот в городах и в Лондоне – уже Юсландия.
Торкесса выглядела невыспавшейся, злой, словно всю ночь вертелась, как червяк на сковородке, в жаркой постели, прямо накаленной. На меня посмотрела с обидой.
– Я была всего на втором этаже, – сообщила она сухо. – А с моего балкона до земли такие ветви винограда, авианосец можно поднять на воздух!
Я изумился:
– Ну и что?.. Не стану же я в наш прозаический век, как старорежимный Ромео, лезть по плетям винограда? Да и ты не Джульетта.
Она спросила ревниво:
– А что у меня не так? Девяносто-шестьдесят-девяносто!
– А что это? – спросил я. Сам же догадался: – А-а, езда на автомобиле мимо гаишника… Нет? Тогда возраст, рост, вес? Понимаешь, здесь люди за тебя отвечают, потому не хотят, чтобы твои девяносто-шестьдесят-девяносто превратились в девяносто-девяносто-девяносто… Они ведь принимают телепередачи, все чаще видят там вовсе шестьдесят-девяносто-шестьдесят…
Она спросила сердито:
– А что это?
– Забеременевшие малолетки.
– Подумаешь! Надо уметь…
– Кстати, либо меня глазомер подводит, либо… гм… Девяносто вижу, вторые девяносто – тоже, а где же шестьдесят? У тебя в талии меньше сорока… Прямо червяк какой-то.
Она оскорбилась:
– При чем тут талия? Шестьдесят – это мой ай-кью!
– Ого, – сказал я уважительно, – для блондинки… ты ведь крашенная под рыжую? – это неимоверно. Или у вас там гирьки подпиленные? Давай скажем проще: молодая девушка, девяносто-шестьдесят-девяносто, всю ночь искала приключений на свои вторые девяносто, но в этой глухомани разве разгуляешься? Ладно, пойдем пройдемся по селу, а то и до околицы, полузгаем семечки. Машина будет готова разве что к обеду. Да и то вряд ли.
Дворецкий, все так же сидя на завалинке, указал вдаль корявым пальцем:
– Видите руины старинного рыцарского замка?.. Там, правда, разрушены только башни, а сам замок в целости… Говорят, по ночам ходит привидение, стонет и гремит цепями. Так что ни в коем случае не вздумайте туда забрести!.. А вот там левее, у подножия горы, темнеет вход, это Пещера Некроманта, жуткое место, ни один человек еще не выбрался живым.
Я поинтересовался:
– А что вон там еще левее?
– О, – сказал он с суеверным страхом, – там алтарь бога Радегаста. Говорят, подле него собираются сатанисты.
Я возразил:
– Какие сатанисты? Это языческий бог!
– А разве язычники не сатанисты? – удивился дворецкий. – А наш кюре говорил…
– Дурак он, этот кюре, – сказал я с раздражением. – Малограмотный дурак! Наверное, еще и демократ. Нет, точно демократ. И общечеловек в придачу.
– Да, но оргии… Кто кого сгреб…
Я сказал с еще большим раздражением:
– А разве не в этом самое главное завоевание и достижение демократии? Это значит, что радегастовцы уже тогда были демократами, а всякие там фашистские церкви, вроде католической, православной и магометанской, всячески угнетали и преследовали свободное волеизъявление плоти! А кюре – фашыст. Кроме того – тоталитарист, глобалист, яблочник, целибатист и педофил, вообще – гад полосатый. И в шляпе, сволочь! Даже очки наверняка нацепил, скотина. Не знает, что для того, чтобы носить очки, недостаточно быть умным, надо еще и плохо видеть… Все, решено, не пойдем к этому алтарю Радегаста, и не уговаривайте!
Дворецкий несколько опешил, наконец заулыбался, его длинные корявые руки пошли в стороны, словно хотел обнять нас.
– Дорогие мои, вот и замечательно. Отдыхайте, наслаждайтесь, пока молоды… Цветочки рвите, молодые девушки должны уметь рвать цветы, вырабатывать необходимые привычки наклоняться… гм…
Торкесса отодвинулась от меня, надула губы.
– Я не могу сидеть и ждать, – сказала она сердито. – Давай хоть походим по окрестностям. Поговори со мной!
– Лучше тебя послушаю, – ответил я.
– Пощебетать? – спросила она с готовностью.
– Пощебечи, – разрешил я.
– О чем?
Я махнул рукой, это с умной можно говорить обо всем, с красивой – все равно о чем говорить, а с торкессой так и вообще можно бездумно слушать ее беспечное щебетание.
– Просто щебечи, – объяснил я. – Ты во всем хороша. И даже эта твоя милая рубашка…
– Это еще что, – ответила она победно, – ты еще мои трусы не видел!.. Как-нибудь покажу, когда у меня будут. Эх, Гакорд, почему бы тебе не сочетать приятное с еще более приятным?
– Не трогай молнию на моих джинсах, – предупредил я, – мы даже не вышли на околицу. Здесь нравы строгие.
– А потом можно?
– Нельзя, – отрубил я.
Я услышал сзади торопливые шаги. Нас догоняла юная монашка, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с крепкими натренированными пальцами, я бы на такой женился, имей склонность к онанизму, сейчас же только уставился на медную цепочку в ее руке. В кулачке проглядывает между стиснутыми пальцами блестящее, металлическое.
– Вы в горы? – прокричала монашка. – Вы в горы, да?
– Не совсем, – ответил я осторожно, – а что, есть желание присоединиться?
Торкесса фыркнула, взгляд стал негодующим.
– Нет, – ответила монашка, – но вы идете в очень плохое место. К тому же сегодня пятница, тринадцатое число, полнолуние, а в тех местах видели Призрачных Псов, Темных Монахов и Странствующего Волхва. Сегодня же они все там соберутся…
– Мы туда не пойдем, – заверил я.
Она протянула ко мне руку, на ладони дешевенькая штамповка из меди: образок не то Божьей Матери, не то всадника на коне, хрен разберешь, это же стилизация под старину, чтоб, значит, мыслям просторно.
– Возьмите, – сказала она и добавила: – Сэр.
– Ни за что, – ответил я. – Атеист я, понимаешь?
– Все равно возьмите, – сказала она настойчиво. – Божья Матерь помогает даже атеистам. Даже демократам может помочь… наверное.
– На бога надейся, – ответил я, – а сам… руками, того, греби к берегу.
– С этим грести легче, – настойчиво сказала она. – Возьмите, ну возьмите! Пожалуйста, возьмите!
В ее глазах была такая горячая мольба, что я нехотя взял из ладони медальон, хотел было тут же зашвырнуть в кусты, но встретился с ее умоляющим взглядом, вздохнул и сунул в карман.
– Это надо на шею, – сказала она беспомощно.
– Потом, – пообещал я. – Когда буду в лесу, чтобы коров не смешить.
Мы бродили до полудня, оба наслаждались покоем, уверенные, что вот здесь-то нас и потеряли, все группы захвата сейчас носятся вокруг особняка, ждут, перезваниваются, обмениваются сведениями, шлют запросы на летающие блюдца, но оттуда по условиям не могут пользоваться более совершенной аппаратурой, чем местные туземцы, так что здесь вам, ребята, ждите ответа, ждите ответа…
Однажды услышали стрельбу, в лощине идет суперсхватка, люди в пятнистой униформе пачками уничтожают визжащих трусливых людей со злобными перекошенными лицами, в шапках-ушанках и с трехлинейками в руках с примкнутыми трехгранными штыками.
– Что там? – спросила торкесса испуганно.
Я отмахнулся:
– Не обращай внимания. Снова американские суперэлитные части мочат русских и талибских террористов.
Она спросила удивленно:
– Но… почему?
– Был у нас во дворе один… – ответил я. – Когда соберемся, бывало, мы все о книгах, о работе, о политике, футболе, о компьютерах, а он только о бабах, только о бабах, и всегда, сколько он вчера трахал, сколько сегодня поимел и сколько завтра поставит… Как потом выяснилось, он был этот… ну… девственник. Девчонок боялся до ужаса, а в таких вот рассказах старался утвердиться в наших глазах. И представь себе, многие верили!
Мы прошли дальше, выстрелы отдалились и затихли. С востока медленно темнеет, там собрались сперва облака, беленькие, как местные леди, затем превратились в тучу, черную и неопрятную, словно в чистенький английский квартал начали переселяться целыми семьями негры. А вскоре эта туча уже не ползла по синему небу, а двигалась в нашу сторону со скоростью товарного эшелона, груженного углем. В недрах этого массива сверкает, рычит, грохочет, на землю пала тяжелая, пригибающая траву, гнетущая тень. Умолкли кузнечики и полевые мыши, только беспечные, как блондинки, бабочки бестолково порхают, сами не понимая, куда летят, пока порыв ветра не подхватил их и не унес вместе с пылью.
Торкесса весело закричала, далеко впереди встала серая стена между землей и небом. Стена быстро приближается в нашу сторону, я огляделся по сторонам, торкесса ухватила за руку и потащила в сторону развалин храма.
– Только не туда! – крикнул я.
– Мы не войдем вовнутрь, – заверила она. – Только под навес!
Ливень несся за нами, как разъяренное стадо бизонов. Земля гудела и стонала под тяжестью водяных копыт. Мы с разбегу влетели под навес, а водяная стена с размаху ударилась о гранит храма, разбилась о крышу. Брызги влетели за нами, споткнувшись о высокие ступени, что неудивительно, я сам споткнулся и едва не проехал всей площадью морды по отполированному сандалиями паломников полу.
Торкесса оглянулась, восторженная и веселая, глаза как блюдца, заверещала:
– Дождь, дождь!
– Ты что, – спросил я сердито, – никогда дождя не видела?
– Никогда, – ответила она тихо. – У нас дождей не бывает… Мы в глубине песков собираем воду по каплям.
– Слыхал, – ответил я. – Еще у вас водятся червяки, да? Противные такие… Если их на удочку, то можно Морского Змея ловить.
Дождь начал было шелестеть, словно сто миллионов раков ползают у входа и трутся панцирями, пытаясь сбросить старые и обрести новые, но мы упустили момент промчаться до деревни, и ливень ударил снова со всей дурью настоящего ливня, что длится минутами… но этот дурак идет уже второй час, небо из угольно-черного стало свинцово-серым, это обещает долгий дождь. Я злился, торкесса сперва ликовала, но, как у всякой блондинки, у нее все наступает и проходит быстро и бурно, эта сперва восторженно таращила глаза, сейчас объелась и оглядывается по сторонам в поисках приключений на свои вторые девяносто.
Темный ход манил из развалин храма вглубь, там далеко вроде бы даже огоньки, отблески чуть ли не адового огня, я предупредил строго:
– Не вздумай!
Она оскорбленно пожала плечами:
– Я что, я ничего… Вовсе не собираюсь трогать руками.
– И языком тоже, – сказал я.
– На что ты намекаешь? – спросила она с подозрением.
– На твой длинный язык, – пояснил я вежливо.
– Грубый ты… Сказано, варвар!
– Зато, – ответил я, – Его Величество!
По ту сторону дождя промелькнуло крупное, будто прошел слон, я на миг даже увидел блестящий бок, тут же все исчезло. Я всматривался напряженно, а когда устал бдить и быть готовым, повернулся к торкессе, пусть и она повысматривает большое и чистое, сердце мое оборвалось.
Глава 9
На том месте, где стояла эта красивая дурочка, сейчас пусто. В темной щели будто что-то мелькнуло, тоже блестящее, но вряд ли такое же большое и чистое, я заорал и бросился следом. Проход показался бесконечным, я бежал по этому туннелю, задевая стены, глаза хватали надписи на древнеарамейском, халдейском и филистимлянском, а пока мозг бесстрастно расшифровывал, я отчаянно высматривал торкессу.
Впереди проход расширился, я наддал и с разбега вылетел в огромную пещеру, освещенную скудно, но целиком.
Мне показалось, что оказался на середине арены Колизея, так же жутко. Торкесса уже на противоположном конце подходит к какому-то алтарю…
– Замри! – заорал я. – Не смей ничего трогать!.. Прикоснешься – убью!!!
– А что там? – спросила она невинно.
Я ответил зло:
– Да что угодно! Ты можешь вытащить из-под этой плиты герметически закрытый контейнер сверхвысшей защиты, на нем не будет свободного места от наклеек типа: «Радиация», «Вирусы», «Бактерии», «Чумка», «Сап», «Огнеопасно», «Не смотреть!», «Не вскрывать!», «Приближаться только в спецскафандрах высшей защиты», «Вскрывать в дальнем космосе вдали от звездных систем!», но откроется при первом же прикосновении, и тогда тебя не спасут длинные ноги и обворожительная улыбка…
Она спросила живо, тут же забыв про зловещий алтарь:
– У меня правда обворожительная?.. Нет, это я сама знаю, но ты ее тоже такой находишь?
– Да, – ответил торопливо, осторожненько втиснулся между нею и алтарем, попытался оттеснить, но торкесса не отступила, а приняла мои движения как стремление прижаться к ней и удовлетворить все мужские фантазии. – И ноги… ага, ноги у тебя тоже… обворожительные…
– И хорошо бы смотрелись на твоих плечах, да? – спросила она подсказывающе.
– Вместо погон? – переспросил я.
Она скривилась:
– Знаю, ни один мужчина ни на что не сменяет свои погоны… Нещщасные мы.
Я оглянулся, на далеком, как мечта о свободе, входе в пещеру все еще колыхается серая холодная пелена, выглядит мокрым одеялом, брызги залетают на порог. К счастью, наклон пола слегка из храма, иначе на нашем месте резвились бы дельфины. Половина пола потемнела, другая осталась сухой, но воздух похолодел, уплотнился, словно мы на Юпитере.
Торкесса зябко ежилась, пыталась прижаться ко мне, я посоветовал прогреться другим способом. Каким, спросила она заинтересованно, я объяснил, как мог популярно, насчет упал-отжался. Она отвернулась, надув губы, но постаралась прижаться ко мне ягодицами, упругими и настолько вздернутыми, что я против воли ощутил их в ладонях, с огромным усилием отстранился.
– Дождь не затянется, – сказал я. – Такие бурные ливни долгими не бывают. Сейчас прояснится, надо возвращаться.
Однако дождь перешел в затяжной. Правда, затяжные обычно моросящие, а этот лупит крупными каплями, как будто на небе эшелон с виноградинами опрокинулся. Торкесса начала ныть, оглядываться в поисках кресла или мягкого дивана, наконец сунулась в какую-то щель, интересно, видите ли, что там, сперва стояла, глазела, а потом заявила, что дальше проход расширяется, протиснулась и пропала из поля зрения.
Я ругнулся, поспешно двинулся следом, успел увидеть ее силуэт, она тут же отшатнулась, вскрикнула и прижалась к стене. Я раскрыл хлебало, не понимая, что ее испугало. На меня обрушился град сильнейших ударов, я пытался закрываться, выставив впереди ладони, потом прятал лицо, наконец обхватил себя руками, но сильнейшие толчки бросали меня из стороны в сторону, наконец сбили с ног. Я слышал оглушительный писк, визг, по мне пробежали мириады лапок. Ветер трепетал на моем лице, как будто передо мной поставили лопастный вентилятор и врубили во всю дурь.
– Господи, – послышался плачущий голос торкессы, – как я их ненавижу!.. И боюсь.
Я кое-как поднялся, во рту ком шерсти, сильный запах мышей, хотя я этих самых летунов никогда в жизни не видел и не нюхал. Торкесса ныла, я ошалело вгляделся в темноту, потом оглянулся в сторону выхода. На фоне темнеющего неба встревожено мечутся, как мошкара, миллионы крохотных тел.
– Да ладно, – проговорил я дрожащим голосом. – Подумаешь, разбудил… Им пора отправляться на охоту.
– Как ты их не боишься?
В ее голосе был восторг. Я отмахнулся:
– Дык это ж просто мыши. Жуков и комаров едят. Правда…
Я запнулся, она спросила встревожено:
– Что? Ну говори, что? Я вытерплю любую правду! Ты меня уже не любишь?
– Да люблю-люблю, но мыши какие-то особенные… Возникают неожиданно, только что их не было, притом – сразу такой стаей! И крупные, как кабаны… Нет, вообще-то, мелкие, но откуда такая кинетика, как у кабанов, что сбивают с ног?