Однако Стивен Л. Картер из Йеля возражает, что невозможно не учитывать религиозные взгляды, если речь идет о тех или иных нравственных суждениях.
Стремление вынести на публику обсуждения, в которых отсутствует религиозный компонент, неважно, какими бы продуманными они ни были, неизбежно подаст приверженцам организованной религии сигнал, что, в отличие от всех, только они должны вступать в общественный диалог лишь после того, как отложат в сторону нечто наиболее важное для них[32].
Как может Картер делать подобные заявления? Начнем с вопроса о том, что такое религия. Кто-то скажет, что это одна из форм веры в Бога. Однако это определение не годится для дзэн-буддизма, приверженцы которого на самом деле вовсе не верят в Бога. Кто-то скажет, что это вера в сверхъестественное. Но это не относится к индуизму, приверженцы которого верят не в сверхъестественный мир за пределами материального, а только в духовную реальность в пределах эмпирической. Тогда что же такое религия? Это совокупность убеждений, объясняющих, в чем суть жизни, кто мы, на что должны тратить отпущенное нам время. Например, тому, кто считает, что материальный мир – единственный из существующих, что мы появляемся по случайности и после смерти просто исчезнем, самое важное – стараться быть счастливым при жизни и не позволять окружающим навязывать свои убеждения. Обратите внимание: хотя это не официальная, «организованная» религия, в ней есть основной сюжет, объяснение смысла жизни, а также основанные на них рекомендации о том, как следует жить.
Религия – это совокупность убеждений, объясняющих, в чем суть жизни, кто мы, на что должны тратить отпущенное нам время
Кто-то скажет, что это «мировоззрение», кто-то – «нарративная идентичность». Так или иначе, это совокупность убеждений и допущений, касающихся природы вещей. Это неявная, имплицитная религия. В широком смысле вера в какие-либо представления о мире и человеческой природе влияет на жизнь каждого человека. Все живут и действуют, исходя из некоей нарративной идентичности, неважно, размышляют они о ней или нет. Каждый, кто заявляет «поступай так» или «не делай этого», исходит из такой же имплицитной нравственно-религиозной позиции. Прагматики считают, что нам следует оставить укоренившееся мировоззрение и прийти к консенсусу насчет «эффективности», однако наши представления о том, что именно эффективно, обусловлены, пользуясь выражением Уэнделла Берри, нашими представлениями о человеческом предназначении. Любое представление о том, что значит быть счастливым, неизбежно основывается на глубоко укоренившихся верованиях о смысле человеческой жизни[33]. Даже самые секулярные прагматики садятся за стол переговоров, располагая накрепко усвоенными обязательствами и нарративными представлениями о том, что значит быть человеком.
Рорти утверждает, что убеждения, основанные на религии, мешают диалогу. Но все наши самые фундаментальные представления – это убеждения, которые почти невозможно оправдать перед теми, кто не разделяет их. Такие нерелигиозные понятия, как «самореализация» и «самодостаточность», точно так же остановят дискуссию, как ссылки на Библию[34].
Заявления, которые их авторы считают исполненными здравого смысла, тем не менее, зачастую носят глубоко религиозный характер. Предположим, что мисс А. считает необходимым полностью устранить систему социальной защиты малоимущих ради «выживания наиболее приспособленных». Мисс Б. возражает: «Малоимущие имеют право на приличный уровень жизни – ведь они такие же человеческие существа, как и все мы!» Тогда мисс А. напоминает о том факте, что многие современные специалисты по биоэтике считают концепцию «гуманизма» искусственной и не поддающейся определению. Она добавляет, что не представляется возможным относиться ко всем живым организмам как к целям, а не средствам, и что каким-то из них все равно придется погибать, чтобы остальные могли жить. Просто так устроена природа. Если мисс Б. выдвинет прагматичный аргумент, согласно которому бедным надо помогать просто для того, чтобы общество лучше функционировало, мисс А. представит множество столь же прагматичных доводов, согласно которым возможность дать некоторым бедным умереть будет еще более эффективной. Мисс Б. уже злится. Сгоряча она выпаливает, что морить бедняков голодом попросту неэтично, но мисс А. вполне может возразить: «А кто сказал, что этика должна быть одинаковой для всех?» Мисс Б. остается только воскликнуть: «Не хотела бы я жить в обществе вроде того, которое описываете вы!»
В этой перепалке мисс Б. пыталась, по примеру Джона Роулза, найти универсально приемлемые, «нейтральные и объективные» аргументы, которые убедили бы всех присутствующих, что бедных нельзя морить голодом. И потерпела фиаско, потому что таких аргументов не существует. В конце концов мисс Б. заявляет о равенстве и достоинстве человеческих существ просто потому, что считает это правильным и справедливым. Она свято верит в то, что люди более ценны, чем камни или деревья, хотя не может научно подкрепить это убеждение. Ее предложения в области общественной политики, в конечном счете, основаны на религиозной позиции[35].
Правовед Майкл Дж. Перри делает отсюда вывод, что «в любом случае идеалистической будет попытка создать непроницаемый барьер между нравственными рассуждениями, основанными на религии… и [светскими] рассуждениями в общественно-политических дискуссиях»[36]. Рорти и другие утверждают, что религиозный аргумент является слишком спорным, но Перри в книге «Под Богом? Религиозная вера и либеральная демократия» возражает, что секулярный фундамент нравственных позиций является не менее спорным, чем религиозный, и, кроме того, имеются веские доводы в пользу того, что любая нравственная позиция по меньшей мере имплицитно религиозна. Как ни парадоксально, настаивать на исключении религиозных суждений из общественных дискуссий – значит демонстрировать противоречивую «сектантскую» точку зрения[37].
Когда вступаешь в публичную дискуссию, невозможно не вспоминать о своих убеждениях, касающихся абсолютных ценностей. Рассмотрим в качестве примера законы о браке и разводе. Можно ли разработать законодательство, которое все мы сочтем «эффективным» и не имеющим отношения к конкретным мировоззрениям? Вряд ли. Наши представления о том, что справедливо и правильно, – это фундамент, на котором строятся наши взгляды на смысл и цель брака. Если вы считаете, что брак нужен в первую очередь для того, чтобы растить детей для блага всего общества, тогда вы невероятно осложните развод. Если вы думаете, что цель брака – в первую очередь счастье и эмоциональная реализация взрослых, состоящих в нем, развод может значительно упроститься. В первом случае в основе лежит представление о процветании и благополучии человека, при котором семья гораздо важнее личности, что соответствует нравственным традициям конфуцианства, иудаизма и христианства. Во втором случае более индивидуалистический взгляд на природу человека основан на представлениях, характерных для эпохи Просвещения. «Эффективность» законов о браке будет зависеть от предшествующих им убеждений о том, какая человеческая жизнь может считаться полноценной и счастливой[38]. Объективный и всеобщий консенсус в данном случае невозможен. Хотя многие продолжают призывать к исключению религиозных взглядов из общественных дискуссий, все больше мыслителей, как секулярных, так и религиозных, признают, что сам этот призыв носит религиозный характер[39].
Христианство может спасти мир
Я показал неэффективность всех основных попыток разрешить проблему религиозной розни в современном мире, но вместе с тем прекрасно понимаю, чем они вызваны. Религия действительно способна стать одним из основных источников угрозы миру во всем мире. В начале этой главы я упоминал о «скользкой дорожке», которую каждой религии свойственно создавать в сердце человека. Эта скользкая дорожка слишком быстро приводит к угнетению. Но в рамках христианства – разумного, ортодоксального христианства – есть богатые ресурсы, с помощью которых можно сделать его приверженцев сторонниками мира на земле. Христианство обладает поразительной властью, в его силах объяснить и искоренить всю склонность человеческого сердца к розни. Христианство создает прочный фундамент, на котором может строиться уважение к людям, исповедующим другую веру. Иисус указывает, что неверующие в окружающем обществе с радостью признают многие стороны христианского поведения «добрыми» (Мф 5:16, ср. 1 Петр 2:12). Таким образом, подразумевается некоторое совпадение между совокупностью христианских ценностей и ценностей, свойственных какой-либо конкретной культуре[40]или любой другой религии[41]. Почему существует это совпадение? Христиане верят, что все люди созданы по образу и подобию Бога, способны быть добрыми и мудрыми. Следовательно, библейское учение о всеобщем образе Божьем призывает христиан ожидать, что неверующие не так плохи, какими делают их ошибочные убеждения. Библейское учение о всеобщей греховности также побуждает христиан полагать, что верующие на деле оказываются хуже, чем могли бы стать благодаря своим ортодоксальным убеждениям. Словом, есть масса оснований для взаимного уважения и сотрудничества.
Религия действительно способна стать одним из основных источников угрозы миру во всем мире
Христианство не только убеждает своих приверженцев верить тем, кто исповедует другую веру, и считать, что они могут предложить миру и доброту, и мудрость: оно дает понять, что от многих можно ждать нравственного превосходства. В нашей культуре большинству свойственно считать, что если Бог существует, мы можем поклоняться ему и за праведную жизнь удостоиться рая. Назовем это «нравственным совершенствованием». Христианство учит обратному. С точки зрения христиан, Иисус не объясняет, как нам надо жить, чтобы заслужить спасение. Скорее Он приходит простить и спасти нас своей жизнью и смертью вместо нас. Божья благодать достается не тем, кто в нравственном отношении превзошел остальных, а тем, кто признал свои изъяны и согласился с тем, что ему необходим Спаситель.
Библейское учение о всеобщем образе Божьем призывает христиан ожидать, что неверующие не так плохи, какими делают их ошибочные убеждения
Поэтому христиане должны рассчитывать на то, что могут встретить неверующих, которые гораздо приятнее, добрее, мудрее и в целом лучше их. Почему? Верующие христиане приняты Богом не из-за их нравственных качеств, мудрости или других добродетелей, а благодаря тому, что сделал для них Христос. В большинстве религий и мировоззрений подразумевается, что духовный статус человека зависит от его религиозных достижений. Естественно, приверженцы этих религий или воззрений считают себя выше тех, кто придерживается иных верований или убеждений. Так или иначе, христианская благая весть не должна оказывать подобного влияния.
Часто можно услышать, что «фундаментализм» ведет к насилию, но как мы уже видели, у каждого из нас есть фундаментальные, недоказуемые убеждения, которые мы считаем превосходящими чужие. Следовательно, вопрос надо ставить иначе: какой фундаментализм больше всего побуждает верующих любить и принимать тех, кто отличается от них? Какая совокупность неизбежно исключительных убеждений придаст нам смирение и миролюбие?
Один из парадоксов истории – взаимосвязь между убеждениями и практикой ранних христиан в сравнении с жизнью представителей других современных им культур.
В греко-римском мире религиозным взглядам были свойственны открытость и видимая терпимость: у каждого был свой Бог. Тем не менее практические методы этой культуры отличались жестокостью. В греко-римском мире наблюдалось сильное экономическое расслоение, богачей от бедняков отделяла гигантская пропасть. Христиане же утверждали, что существует только один истинный Бог – умирающий Спаситель Иисус Христос. Их жизнь и религиозные обряды имели примечательную притягательность для тех, кого маргинализировала культура того времени. Первые христиане уравнивали представителей разных народов и сословий, что возмущало людей, которые их окружали. В греко-римском мире бедных презирали, а христиане проявляли великодушие не только к бедным братьям по вере, но и к тем, кто исповедовал другую веру. В обществе женщины занимали чрезвычайно низкое положение, их часто убивали в младенчестве, насильно выдавали замуж, они были лишены экономических прав. Христианство обеспечивало женщинам гораздо большую защищенность и равенство, чем ранее существовавшие религии в классическом мире[42]. Во время страшных эпидемий первых двух веков христиане помогали всем больным и умирающим горожанам, зачастую ценой собственной жизни[43].
Настоящие христиане не в состоянии подвергать своих противников насилию и гнету
Почему система убеждений, предполагающих высокую степень исключительности, побуждала к такой открытости? Потому что в христианской вере содержатся богатейшие ресурсы для жертвенного служения, великодушия, миротворчества. В самом центре христианских представлений о действительности стоит Человек, который умер за своих врагов, молясь об их прощении. Размышления об этом могут привести христиан лишь к радикально иному отношению к тем, кто отличается от них. Это означает, что они не в состоянии подвергать своих противников насилию и гнету.
Невозможно отмахнуться от того факта, что церковь совершила немало несправедливостей во имя Христа, но кто может отрицать, что сила самых фундаментальных христианских убеждений способна создать мощный миротворческий импульс в нашем беспокойном мире?
2. Как мог добрый Бог допустить страдания?
«Я просто не верю в существование христианского Бога, – говорила Хиллари, студентка последнего курса, специализирующаяся на английском языке. – Бог допускает, чтобы люди в мире терпели ужасные страдания. Значит, он либо всесилен, но при этом недостаточно добр, чтобы положить конец злу и страданиям, или бесконечно добр, но недостаточно могуществен, чтобы искоренить зло и страдания. В любом случае это не всеблагий И всемогущий Бог из Библии»[44].
«Для меня это не философский вопрос, – добавлял Роб, парень Хиллари. – Он личный. Я не верю в Бога, который допускает страдания, даже если он, она или оно существует. Может, Бог существует. Может, нет. Но если Он есть, Ему нельзя доверять».
Для многих самую большую проблему представляет не претензия христианства на свою исключительность, а существование в мире зла и страданий. Кое-кто считает, что страдания нельзя считать философской проблемой, и ставит под сомнение само существование Бога. Для других это сугубо личная проблема. Им нет дела до абстрактного вопроса о том, существует ли Бог – они отказываются доверять Богу или верить в Него, каким бы Он ни был, если Он допустил, чтобы история и жизнь складывались известным нам образом.
В декабре 2004 года страшное цунами погубило более 250 тысяч человек на берегах Индийского океана. В последующие недели газеты и журналы изобиловали письмами и статьями, вопрошающими: «Где же был Бог?»
Для многих самую большую проблему веры в Бога представляет существование в мире зла и страданий
Один журналист писал: «Если Бог – это Бог, он вовсе не добр. Если Бог добр, это не Бог. И то, и другое невозможно, особенно после катастрофы в Индийском океане»[45]. Несмотря на убежденность журналиста, стремление показать, что наличие зла опровергает существование Бога, «в настоящее время признано (почти) всеми сторонами совершенно несостоятельным»[46]. Почему?
Зло и страдания вовсе не свидетельствуют против Бога
Философ Дж. А. Макки выдвигает доводы против Бога в своей книге «Чудо теизма» (The Miracle of Theism, Oxford, 1982). Он излагает их таким образом: если бы добрый и могущественный Бог существовал, он не допустил бы бессмысленного зла, но поскольку в мире есть так много ничем не оправданного, бессмысленного зла, значит, традиционно добрый и могущественный Бог не может существовать. Возможно, есть какое-то другое божество или божеств не существует вообще, но Бога в традиционном понимании нет[47]. Немало философов обнаружили в этих рассуждениях серьезный изъян. Он кроется в утверждении, что мир полон бессмысленного зла: в нем заложена предпосылка, что если зло кажется мне бессмысленным, значит, оно должно быть бессмысленным.
Разумеется, эти рассуждения ошибочны. Если вы не видите или не можете представить себе вескую причину, по которой Бог допустил то или иное событие, это еще не значит, что Его не существует. Мы опять видим маскирующуюся под якобы непримиримый скептицизм твердую веру в собственные когнитивные способности. Если наш разум не в состоянии проникнуть в глубины вселенной и отыскать в них убедительное объяснение страданиям, значит, такого объяснения и быть не может! Это и есть слепая вера высшего порядка.
Ошибочность этого аргумента проиллюстрирована примером Элвина Плантинги с мокрецами. Если вы попробуете найти в туристической палатке сенбернара и не увидите его, разумно будет предположить, что в вашей палатке сенбернара нет. Но если вы попытаетесь отыскать в палатке мокреца (очень мелкое, но при этом страшно кусачее насекомое), но не увидите его, неразумно будет полагать, что мокреца в палатке нет. В конце концов, его никто не сможет увидеть. Многие полагают, что если бы для существования зла имелись веские причины, они были бы доступны нашему пониманию, сравнимы скорее с сенбернаром, нежели с мокрецами, – но с какой стати дело должно обстоять именно так?[48]
Этот довод против Бога не выдерживает проверки не только логикой, но и опытом. Как пастору, мне часто приходится упоминать в проповедях историю Иосифа из Книги Бытия. Дерзкого юношу возненавидели его братья. Разгневавшись, они бросили Иосифа в ров, а потом продали в рабство, обрекли влачить жалкое существование в Египте. Несомненно, юноша молился Богу и просил помочь ему сбежать, но помощи так и не дождался и попал в рабство. Невзгоды и неволя отточили и закалили характер Иосифа. В конце концов он возвысился, стал египетским вельможей и спас от голодной смерти тысячи людей и даже собственную семью. Если бы Бог не допустил, чтобы Иосиф страдал, тот никогда не стал бы служить делу общественной справедливости и духовного исцеления.