Когда я медленнее, чем обычно, - шагала домой из центра, тяжесть в моей груди все нарастала и наконец превратилась в моего старого врага – астму. Меня трясло от озноба, температура подскочила до 39 градусов.
Хрипя и задыхаясь, я продолжила терапию в пятницу. Наступившие затем выходные не облегчили моих страданий. Мне хотелось отправиться в Аризону, может быть, даже лечь в больницу,
В понедельник мне не стало лучше. От лежания на ровном полу я кашляла еще сильнее, так что терапевт сунул мне под голову подушку.
«Сожалею, что со мной такое твориться, - проскрипела я, - У меня уже 25 лет не было астматических приступов – с того раза, как мне давали кислородную подушку в больнице после моей свадьбы»
«Закройте глаза и попробуйте мысленно вернуться в ситуацию, когда ваша астма впервые появилась» - предложил терапевт.
К моему великому удивлению, я вдруг ощутила, что на самом деле переживаю этот первый приступ. «Мне восемь лет, - выложила я, - я прошу маму быть со мной, потому что всякий раз, когда я пытаюсь заснуть, мне видятся жуткие кошмары».
Эту фотографию я увидела на просмотре слайдов. Мне восем лет. Я стою перед большим белым домом в Учито.
Затем я услышала, как тоненький незнакомый голос произнес: «Я ненавижу этот сон. ненавижу этот сон. Он такой страшный»
Мое сознание не управляло этими словами. Они появились непроизвольно. Голос, произнесший их, принадлежал ребенку. Это не был мой взрослый голос. Изумление и страх охватили меня, но вместе с тем – интерес и любопытство. О чем еще собирается поведать мне этот ребенок?
Сеанс продолжался. Мои воспоминания скользнули дальше, к летним дням после первого приступа астмы, к летнему лагерю, в котором мне не удалось побывать, и затем к загородной вылазке выпускников. «Ненавижу быть больной. Я хочу быть как все. Хочу делать то, что делают другие дети!». Я слегка застонала, и мой голос ослабел. «У меня болит голова».
Я села, пораженная тем, как быстро все стало обретать смысл. Я тотчас же принялась устанавливать связь. «Я никогда не считала себя болезненным ребенком. Похоже, я не признавалась себе в том, насколько сильно это беспокоило меня на самом деле».
Этот сеанс обрисовал картину. На протяжении своей жизни, в самых разных ситуациях, я испытывала необходимость позаботиться о себе, - потому что у моей мамы были мигрени, потому что шла война, потому что я сама следила за тем, чтобы вовремя принимать лекарства от астмы, потому что кроме меня самой мной никто не занимался.
Теперь я знала, что будучи ребенком, я бессознательно решила быть лучшей в интеллектуальном отношении. Иного выбора у меня не было, потому что физически конкурировать я не могла. И ребенком, и взрослой я всегда отказывалась от игр, в которых не могла выиграть.
Я пришла в возбуждение от этого открытия. «Теперь я понимаю причину своей одержимости. Это все результат моей астмы». После чего довольно самонадеянно добавила: «Полагаю, теперь я могу отправляться домой, не так ли?»
Терапевт улыбнулся: «Думаю, вам лучше побыть здесь еще немного».
На следующем сеансе у меня возникли новые догадки. «Когда мне было восемь, я решила быть не тем, кем я была. Я начала подражать другим…» мой голос блуждал, подобно лодочке, сбившейся с пути.
Спокойный голос терапевта указал мне направление.
«Опишите все дома, в которых вам довелось жить ребенком. Расскажите мне о каждом, был ли это хороший или плохой дом».
Подложив под голову подушку, чтобы было легче дышать, я начала перечислять дома. Я вспоминала, какие там были обои, мебель, дизайн, размеры комнат. Я увлеченно называла каждый дом «хорошим». Но внезапно мои мысли пришли в смятение и перенеслись к дому в Уинчито – дому, который я видела на слайде во время презентации «Больше чем друзей». «Это плохой дом», - произнес голос, шедший откуда-то из глубины.
«Почему?»
переключившись, я заговорила моим обычным взрослым голосом. «думаю это потому, что именно там впервые произошел приступ астмы. Раз в неделю после обеда я ездила на автобусе на репетицию хора, еще раз в неделю брала уроки фортепьяно после школьных занятий и возвращалась домой в темноте», - пояснила я.
«Я знаю, что было темно, потому что зимой темнеет около пяти. В те дни все слушали передачи Одинокого Рейнджера, я они начинались в шесть. Я слышала, как в домах вдоль дороги звучит увертюра из «Вильгельма Телля», и торопилась вернуться прежде, чем закончится передача.
Позже я удивлялась, как мне позволили возвращаться домой в темноте. Моя мать отвечала, что в те годы это было обычным делом. В отличие от нынешнего времени тогда еще было достаточно безопасно.
Затем я перешла к описанию следующего дома.
Ко вторнику, 9 декабря 1980 года, астма и общее переутомление доконали мои физические и эмоциональные защиты. мне было трудно дышать, и я без конца кашляла и задыхалась. На одном из сеансов, заслуживающего особенного внимания, я лежала на ковре с закрытыми глазами. Почувствовал над собой какое-то движение, я открыла глаза, и увидела, как на мое лицо медленно опускается подушка.
Про себя я подумала: «Какого черта вы делаете? Ведь вы же знаете, что я и так боюсь задохнуться. Если вы прикоснетесь этой подушкой к моему лицу, я вам так наподдам, что вы улетите в другой конец комнаты!»
Подушка накрыла мое лицо. К моему изумлению, мое тяжелое дыхание замедлилось - настолько, что мне казалось, будто я умерла.
Умерла.
Все неважно. Я мертва.
Терапевт слегка потряс меня за плечо. «Мэрилин, Мэрилин, что происходит?»
Незнакомый голос вынырнул из смутного мрака внутри меня: «Я мертва».
Терапевт хотел убрать подушку с моего лица, но я ухватилась за нее и притянула обратно. Мне было нужно оставаться мертвой. Что-то случилось, что-то ужасное.
Он накрыл мое тело еще одной больший и длинной подушкой. Мои губы растянулись в умиротворенной улыбке. Я в гробу. Мое тело покоиться на гладком, прохладном атласе его обивки.
Моя рука коснулась моего лица, и я расплакалась.
«что случилось?» - осторожно поинтересовался терапевт.
Женщина касается моего лица на похоронах. Ей грустно, потому что я умерла. Мне плохо, потому что она плачет из-за меня». Внезапно наступили темнота и безмолвие. Я зарыта глубоко под землей в своей могиле. Голос - не громче шепота - произнес: «Здесь тихо и спокойно. Слез больше нет. Мне здесь нравится. Я хочу остаться».
Ураган ворвался в мое сознание, беспорядочно разбросав мои мысли. Я задыхалась от ощущения, что я не просто мертва - я вообще перестала существовать. Я всегда считала, что умереть означает «выйти из тела и водвориться у Господа». Сейчас же смерть означала прекращение существования. Сейчас меня не были нигде. Ни на небесах. Ни в аду, нигде. Меня не было.
Терапевт убрал подушку. Сеанс закончился, но не внутри меня. Я была рада двухчасовой передышке до начала вечернего группового занятия.
Услышав о пережитом мною несколько часов назад, другой терапевт провела меня к себе. Я легла на ковер, и она с головой накрыла меня простыней. Тотчас я вновь ощутила себя мертвой и похороненной в гробу. Ее мягкий голос вопрошал: «Может, мы дашь «подлинной Мэрилин» проявиться и поговорить со мной?»
Тонкий детский голосок отозвался: «Нет, она мертва. Она не может говорить. У нее нет голоса. Она не может говорить».
Маленькие дрожащие ручонки прикоснулись к моему лицу, внимательно ощупывая его, словно крошечные эльфы, изучающие неизвестную страну. Руки касались друг друга, будто чужие. Тонкий голосок зазвучал напряженно, с недоверием и смятением. «Это не мои руки, и это не мое лицо!»
Мелодия в магнитофоне сменилась маршем, звуки которого заполнили комнату наводя на меня еще больший страх. «Ой – Ой, солдаты! Я вижу их ботинки и военную форму. Они маршируют по моей могиле! Но я не почувствую боли и не испугаюсь, потому что они не знают, что я здесь. Я очень глубоко под землей. Даже если они сумеют меня найти, они не смогут сделать мне больно, потому что у меня больше нет чувств. Я мертва».
Музыка грохотала на полную мощность, и голосок кричал в ужасе: «Это война! Это война! Падают бомбы! Смотрите! Одна из них разворотила дыру на моей могиле!» мое тело словно взлетело на воздух, выброшенное из разрытой земли.
«Сейчас я наверху». Мои пальцы ощупали ковер вокруг. «Земля черная и грязная. На деревьях нет листьев» на мгновение я умолка, страх ослабел от новой мысли: «Теперь я совсем одна. Солдаты ушли».
Затем уже где-то вдали, я увидела их вновь. «Они смотрят на меня и хохочут. Это не люди. У них марсианские лица с вытаращенными глазищами!».
У ставилась на простыню мой голос снова зазвучал нормально и я умоляла терапевта: «Господи, что со мной происходит?»
Она выключила музыку и сняла с меня простыню. «Мэрилин, с вами в самом деле что-то происходило в детстве. Но ваше время подошло к концу. Сейчас мы должны остановиться».
«Остановиться? Как я могу остановиться? Я чувствую, как что-то находит на меня, а я даже не знаю, что это?»
«вам нужно позволить себе выяснить, что это. Посидите в офисе доктора Осборна и запишите все, что будет приходить в голову. Возможно, вы обнаружите что-то еще».
Я была смущена и не могла пошевелиться. Тело казалось безвольным и тяжелым. Я едва доковыляла до приемной доктора Осборна. Добравшись туда, я даже не потрудилась включить свет. Сквозь два больших окна проникало достаточно света от уличных фонарей и проезжающих машин, чтобы видеть предметы.
Я села на диван, сбросила туфли, и легла навзничь, с желанием провалиться в кожаные складки дивана, чтобы спрятаться от правды. Мне было известно, что некоторые женщины, обратившиеся к доктору Осборну, обнаружили, что они были жертвами инцеста. «Прошу Тебя, Боже, только не это».
Мои руки стиснули подушки дивана. Стараясь собраться с мыслями, я принялась мысленно перебирать всех мужчин и своей родне. С облегчением я поняла, что ни один из них не причинил мне вреда. Я закрыла глаза, припоминая всех парней, с которыми я когда-либо встречалась. Ничего.
Но страх не исчезал. Он рос. Из гущи смутных воспоминаний, словно из темной ямы, дрожащий голос испуганной маленькой девочки произнес: «Тот дом, тот дом, тот плохой дом! Идет война. Солдаты, солдаты, тот плохой дом! Ой! Ой-ой!»
И тут прорвалось. Вулкан, бурливший и клокотавший во мне столько лет, вдруг извергся с невообразимым звуком, сотрясая воздух. Абсолютный, вопиющий, обнаженный ужас. Меня рвало им. Я задыхалась. В голове взорвалась бомба, через раскалывался на куски.
О, Боже, Это произошло со мной.
Это случилось со мною тогда, и теперь это происходит со мною снова! Боже, не дай этому случиться со мной! Нет, нет, только не я!
В темноте я почувствовала, как отвратительные руки сжимают меня как в тисках. огромные лапы хватают меня, заламывают мне руки за спину. «Не надо, пожалуйста, вы делаете мне больно!»
Незримые силы с нечеловеческой жестокостью хватают мое тело и швыряют его с дивана на кофейный столик. Что происходит? Что со мною происходит?
Мое тело было целиком во власти воспоминаний, вырывающихся наружу с неуправляемой яростью. Я согнулась пополам, вспомнив пинок, который пришелся мне в живот. Я покачнулась и упала. Пытаясь подняться, я получила новый удар ногой. Я не могу убежать. Я не могу спастись от ботинок, от ударов по моему телу.
Мне всего восемь лет. Мне всего лишь восемь! Не надо, я такая маленькая. Помогите мне кто-нибудь! Я такая маленькая!»
Пронзительный вопль женщины и ребенка?
«Помогите мне, кто-нибудь!»
6.
коробка карандашей
на мой крик сбежались люди. Какой-то мужчина бросился отыскивать терапевта.
Откуда-то я услышала мягкий голос: «Это Пит. Я здесь». Его рука осторожно коснулась меня. Как непохоже было это прикосновение на ту боль, которую я только что испытала! Но уже через мгновение я заметалась по комнате, опрокидывая и круша все вокруг.
Пытка продолжалась еще несколько часов, пока мое тело выпускало на волю свою ужасную тайну. Я носилась по комнате, натыкаясь на стены, забираясь под стол, прячась в углах, прыгая по стульям.
Я вспомнила все или почти все. Восьмилетней девочкой я возвращалась домой то ли с хоровой репетиции, то ли с музыкальных занятий, и зачитавших в автобусе, пропустила свою остановку. Оказавшись в незнакомой части города, я бродила, пытаясь выбраться в знакомые места.
Чьи-то огромные руки из-за темной изгороди сгребли меня, грубо и внезапно, и как стальные обручи сжали мое тело. Солдаты – орава солдат – глумливо ржали, предвкушая мерзкую забаву. Они швыряли меня друг другу и роняли. Ботинки игриво пинали сьежившийся комок.
В воздухе раздавались мои иступленные крики. «Я такая маленькая! Помогите мне хоть кто-нибудь! Мне всего восемь! Всего восемь!» тоненький голосок отчаянно умолял: «Не надо, не надо, вы делаете больно моей руке! Не надо делать мне больно!»
Я не могу подняться, мне некуда укрыться. Я не могу убежать от них,
Я отшатнулась и упала. Еще пинок. Они считают, что это весело. Мне так страшно, а они считают, что это игра!
Пятна света, руки, ноги, униформа смешались с моей голове. Ползая на коленях, пытаясь выбраться из сужающегося круга, я протянула руку и коснулась блестящих носков солдатских ботинок. «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять..»
Дрожащая маленькая девочка заверещала, как раненый заяц посреди стаи волков.
Отвратительные ручищи держали меня за руки и за ноги, пока другие срывали с меня одежду, швыряя ее на соседние кусты.
«Перестаньте, прошу вас, перестаньте. Что вы делаете? – молил надрывный голосок.
Уличный свет на пустыре отражался в блестящих пуговицах и медалях, украшавших огромные, нависшие надо мной фигуры. Четверо вцепились в мои руки и ноги, растянув меня наподобие жалкой голой буквы Х. Тяжелые туши уселись на мои ноги, прижав их к обледенелой земле.
Вдруг я перестала быть частью происходившего. Я была высоко на вершине дерева, и смотрела вниз на жуткую сцену. Мужчины, встав вокруг, хохотали и передразнивали жалкую маленькую девочку, чье белое обнаженное тело так странно смотрелось на черной замерзшей земле.
Солдаты резко запрокинули мне голову назад, и я увидела деревья, где я парила какую-то долю секунды назад. «На деревьях нет листьев», - подумала я, будто и они предали меня. Безжалостные пальцы схватили меня за волосы, пытаясь удержать мою дико мотающуюся голову. «Тихо, девочка, не то тебе в самом деле будет больно»
Что-то мерзкое ткнулось в мое лицо.
«Я не могу дышать! Я не могу дышать!»
они насильно открыли мне рот. Какой-то огромный предмет втиснулся мне в рот, извергая отвратительную на вкус жидкость в мою глотку. Давясь и задыхаясь, я пыталась выплюнуть ее.
Я умираю. О, Боже, помоги мне. Не дай мне умереть. Мне так страшно. Пожалуйста, пожалуйста, Боже. Не уходи от меня.
Свет фар проезжавших мимо автомобилей причинял мне боль. Автомобили с людьми. Они не станут слушать моих криков и не захотят прийти на помощь. Я очень плохая девочка. Если бы я была хорошей девочкой, кто-нибудь наверняка помог бы мне.
Неистовые возгласы поощрили следующего нападающего. они выкручивали маленькое восьмилетнее тело, заставляя его принимать гротескные позы. Тошнота накатывала на меня бесконечными волнами.
Миленький Боже, дай мне умереть! Я этого не вынесу. Я до смерти задыхаюсь. Это так больно! у меня нет сил сопротивляться. Я не могу пошевелиться и больше не могу кричать.
Затем, собрав оставшиеся силы, я предприняла последнюю попытку оказать сопротивление и тотчас получила удар и потеряла сознание. Меня поглотила безучастная темнота.
Минуты казались часами. Когда я очнулась, было тихо. Медленно, очень медленно я пошевелила головой.
Лежа ничком на ковре, я прошептала: «Я мертва, мертва. Солдат больше нет. Боли больше нет. Ужаса больше нет, криков больше нет. Только тишина и покоя, если я заползу под этот куст, то умру. На мне нет одежды. Мне очень холодно».
Другой новый голос, произнес: «Тебе надо идти домой. Твои мама с папой будут за тебя волноваться».
Тоненький голосок произнес с укором: «я уже мертвая. У меня больше нет никаких чувств. Оставь меня в покое. Не видишь разве, что я мертвая».
Спустя несколько минут меня охватил пронизывающий холод и настоятельная потребность отыскать свои туфли. «Надо встать и идти домой».
Я принялась упорно искать свои туфли. Обессиленная и увязшая в причиняющих боль воспоминаниях, я шарила руками, дюйм за дюймом, ползая туда – сюда в темной комнате, тщетно отыскивая свои туфли.
Почему никто не придет и не поможет мне? Должно быть потому, что я слишком грязная, и противная, им неприятно смотреть на меня. Я не хочу, чтобы они пришли и нашли меня сейчас. Нельзя, чтобы кто-то увидел меня в таком виде. Я испорченная, я очень плохая. Я очень устала, сейчас я не могу идти домой. Если я приду домой босая, мама узнает, что я была плохая. Я никогда никому на смогу рассказать о том, что случилось. Мама станет плакать, а папа рассердится. Я хочу просто умереть. Я очень плохая.
Огромный офисный стол превратился в изгородь их кустарника. Дюйм за дюймом я вползала под него. Я должна спрятаться, чтобы никто не сумел меня найти.