– Руп, давай об играх как-нибудь в другой раз, а? – с трудом сдерживаясь, попросила я.
– Погоди, Дюха, дай ему договорить! – Зяма слушал с интересом.
– Я уже заканчиваю. – Крошка Ру извиняюще улыбнулся. – В конце концов именно этот тихий вредитель оказывается самым главным гадом, хуже даже, чем злобные ведьмы, клыкастые оборотни и кровожадные вампиры. Я тут подумал, что в Инкиной истории тоже есть такой типок. Тот, что под кроватью сидел!
– Под диваном, – машинально поправила Трошкина.
– Неважно! – отмахнулась я. – Роберт Руперт, ты гений! Я как раз думала, что связывает убийство Полуянца с ограблением Хризопразова и Лапочкина!
– Кинжал, – подсказала отличница Трошкина.
– Э-э-э… Похоже, я неправильно выразилась. Надо так: что связывает то самое убийство и мерзкую визитку, объявившую меня проституткой, из-за чего я на ночь глядя закатилась к Лапочкину, в результате чего на меня теперь вешают кражу слона?
– Ты не могла бы сформулировать свой вопрос как-нибудь попроще? – спросил Зяма.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – протянула умная Трошкина. – Фотка, да?
– Фотка! – кивнула я.
– Еще проще, пожалуйста! – попросил Зяма.
– Картинку на визитке сделали в «Фотошопе», ты сам это сказал, – напомнила я. – Тело взяли чужое, а голову присобачили мою. Ты велел мне подумать, какой папарацци мог сделать такой снимок, я подумала и поняла: только тот, кто видел, как я валяюсь без памяти на полу в квартире Полуянца!
– То есть поддиванный гад! – резюмировала Трошкина. – Похоже, он причастен и к краже кинжала, и к убийству! Значит, его мы и должны искать!
– Ну, и как будем искать? – бодро спросила я.
Никто мне не ответил, и моя бодрость быстро сошла на нет. В гнетущей тишине я сидела, повесив голову, пока Зяма не сказал:
– Так, господа и дамы, я сейчас поеду в ГУВД в капитану Кулебякину, а вам с учетом забортной температуры предлагаю переместиться из машины в теплые помещения. Кого куда подбросить?
– Меня домой, если я вам пока что больше не нужен, – оживился Крошка Ру. – Я за компьютер сяду. – И застенчиво добавил: – Что-то мне захотелось в «Мерлина» порубиться.
– Правильно, Руп, повышай квалификацию, еще пригодится, – одобрил это намерение Зяма. – Девочки, а вы куда?
– Тоже домой, – сказала Трошкина. – У меня сегодня по плану стирка.
Я подумала, надо ли домой мне, и решила, что не смогу сидеть в четырех стенах, мучась неизвестностью и не зная, что бы такого предпринять для спасения своей очерненной репутации. Лучше я пообщаюсь с кем-то, кому еще хуже, чем мне, это всегда здорово бодрит.
– Забрось меня на Наждачную, – попросила я. – Навещу Томочку, у нее драматическая ситуация.
– Не иначе наращенный ноготь сломала? – хмыкнул Зяма, имеющий счастье быть знакомым с нашей Дюймовочкой.
Я решила, что не вправе разглашать чужие секреты, и не стала развивать тему. Объяснила только, что Томочка перенесла сотрясение мозга и по этому поводу лежала в больнице, а сегодня выписалась. Зяма выгрузил меня на повороте к ее дому и заставил переложить из пакета в свою сумку фрукты, похожие на желтые кабачки без хвостиков.
– Тайские манго ты вчера не ела, значит, дрянь была не в них, – рассудил он. – Угости Томочку, больным полезны фрукты.
– Дамский угодник! – фыркнула я и приставным шагом заскользила по голому льду тротуара к нужному дому.
Двигаясь в направлении Томочкиного жилища, я боязливо оглядывалась по сторонам, потому что помнила о дурной славе этого дома. Мне повезло, я не встретила на своем пути ни агрессивных подростков, ни бомжей с наркоманами, ни маньяков, жаждущих ласки и тепла. Правда, с Томочкой я тоже не встретилась. То ли ее не было дома, то ли она просто не хотела никого видеть и потому не открывала.
Я топталась под дверью, производя шумы в виде стука и звона, когда неожиданно приоткрылась дверь соседней квартиры. Я повернулась, намереваясь спросить, не видел ли кто Томочку, но не успела и слова сказать. Из-за двери на меня посыпались цветы – кто-то подбросил в воздух целую охапку роз!
Раньше я думала, что это очень приятно, когда тебя осыпают цветами – я имею в виду, еще при жизни. Оказалось, что необходимо учитывать сорт декоративно цветущих растений. Какие-нибудь ромашки были бы, наверное, вполне недурны, но голландские шток-розы полуметровой длины – это был явный перебор! Крупные бутоны застучали по моей голове, как войлочные молоточки, листья разлохматили прическу, а на длинных стеблях были еще шипы! В общем, я не пришла в восторг от цветочного дождя, о чем и сообщила вслух в подходящих случаю выражениях.
– Томулек, любимая! – не обратив особого внимания на мою ругань, вскричал индивидуум в очках с толстыми стеклами.
Оптический прибор на прыщавой физиономии восторженного юноши сильно перекосился, чем, видимо, и объяснялось недоразумение. Человек с нормальным зрением никогда не перепутал бы меня с Томочкой.
– Вы ошиблись, юноша! – зло сказала я, обирая с пальто длинномерные розы, запутавшиеся в ворсе колючками. – Я не Томочка!
– Вы не Томочка! – огорчился очкарик. – А я так старался!
– В следующий раз, когда будете стараться, заранее оберите с розовых стеблей колючки! – язвительно посоветовала я. – Если вы поцарапаете Томочке щечки, она вам этого никогда не простит!
– Понял, – немного испуганно сказал очкарик и принялся собирать в кучу свои дурацкие розы. – А Томочка где?
– Понятия не имею! – сердито ответила я и пошла прочь, негромко, но с чувством ругая влюбленных идиотов, не соблюдающих при организации романтических мероприятий элементарную технику безопасности.
Если честно, я Томочке немножко позавидовала. Прыщавый очкарик был неказист, у меня поклонники гораздо интереснее, но цветочный душ мне еще никто не устраивал, да и в ванне с шампанским меня не купали…
– А что это я о водных процедурах думаю? – остановившись посреди двора, спросила я себя.
И поняла, что мне очень хочется помыть голову. Во-первых, я давно заметила: если у женщины плохое настроение, ей достаточно вымыть голову, и она придет в лучшее расположение духа – просто потому, что заметно похорошеет. Во-вторых, растопырчатые листья и колючки очкариковых роз безобразно растрепали мою прическу. Думаете, приятно ходить лахудрой?
И тут мне на глаза попалась вывеска парикмахерской, удобно расположившейся в нижнем этаже Томочкиного дома.
– То, что нужно, и как раз вовремя! – обрадовалась я и безотлагательно взяла курс на цирюльню.
В парикмахерской было пустовато и тихо, две мастерицы в отсутствие клиентов были заняты друг другом: толстушка-блондинка заканчивала зачистку волосяного покрова на голове худышки, которая некогда была брюнеткой.
– На стрижку? – с надеждой спросила меня толстушка.
Я с опаской посмотрела на гладкошерстную головенку худышки и отрицательно покачала головой:
– Нет, мне…
Мой взгляд упал на рукописное объявление: «Наращивание волос длиной до 55 см, колорирование без окрашивания, цена договорная».
– Мне бы волосы покрасить и нарастить! – на ходу переменив первоначальное решение всего лишь помыть голову, сказала я.
Мне подумалось, что это очень удачная мысль – изменить внешность. В самом деле, на гадкой визитке я платиновая блондинка с буйными кудрями, завитыми круче, чем спираль ДНК. Если я изменю прическу, то узнать меня будет трудно, а телефонный номер я уже сменила, вот и получится, что никакой связи между мной и дрянной карточкой не останется!
Я заказала себе длинные прямые волосы цвета молочного шоколада с золотыми просверками и битых три часа ждала, пока две парикмахерши в четыре руки сотворят мою новую шевелюру. Сидеть в кресле и ничего не делать было бы очень скучно, но девочки любезно поставили для меня кино про Кинг-Конга. Просмотрев его, я порадовалась тому, что впервые в фильмах про супергориллу дана убедительная мотивация поведения главного героя. Прежде мне было непонятно, почему это темноволосых смуглых туземок Кинг-Конг обгладывал, как чупа-чупсы, а белокожую блондинку вдруг полюбил, как родную? Мне это казалось чистейшей воды расизмом. А вот в новой версии гигантская горилла была вполне политкорректна, она не стала жрать белокурую красотку просто потому, что впечатлилась ее плясками и кувырками. В такой трактовке фильм звучал как гимн великой силе искусства.
В общем, кино оставило у меня вполне приятное впечатление, да еще мастерицы порадовали, спроворили мне такую шевелюру, что закачаешься! Я посмотрелась в зеркало и не сразу себя узнала, но очень себе понравилась. Пожалела только о том, что не могу заодно и макияж сей же миг сменить, моя помада, тени и карандаш для бровей совсем не подходили к новому цвету волос.
Макияж я попросту смыла и, вся такая естественная (не считая волос, как минимум наполовину чужих), вышла из парикмахерской в наилучшем расположении духа.
Макияж я попросту смыла и, вся такая естественная (не считая волос, как минимум наполовину чужих), вышла из парикмахерской в наилучшем расположении духа.
Как любит повторять наша мамуля – если есть черная дыра, то где-то должна быть и белая. Похоже, я наконец-то угодила в нее, потому что мое везение продолжалось. Первой, кого я увидела во дворе, оказалась Томочка!
Она торопливо ковыляла по просторной обледенелой площадке в короткой норковой шубке и сапожках на пятнадцатисантиметровых каблуках-шпильках. Совершенно неподходящая обувь для гололеда, но что делать, если девочка ростом не вышла! Впрочем, даже на высоченных каблуках наша секретарша легко затерялась бы в стайке шестиклассниц.
На голову Томочка набросила шаль и укуталась в нее, как матрешка. Я бы, наверное, ее не узнала, если бы не всмотрелась внимательно, заинтригованная громким шмыганьем. На ходу она хрюкала и трубно сморкалась. То ли у нее был жуткий насморк, то ли девушка боролась с рыданиями и проигрывала в неравной борьбе.
Я уже открыла рот, чтобы окликнуть ее, но замешкалась, потому что подумала – а нужно ли сейчас Томочке мое общество? Я лично в подобной ситуации послала бы всех куда подальше, чтобы как следует прореветься без свидетелей. Потом я вспомнила прыщавого очкарика, сидящего в засаде с розовым букетом, и подумала, что должна проявить милосердие и избавить Томочку от этого испытания. Вряд ли ее в данный момент обрадует неожиданное цветочное жертвоприношение, скорее она окончательно выйдет из себя и вызверится на несчастного юнца так, что ему мало не покажется. Влюбленного очкарика тоже хотелось избавить от лишнего стресса, хватит с него моей собственной ругани. Между прочим, хрупкая Томочка умеет орать не хуже распаленной самки гиббона, я однажды слышала, как она накинулась на уборщицу, которая мазнула грязной мокрой тряпкой по ее новым замшевым сапогам – это было нечто, Кинг-Конг отдыхает!
– Томочка! – позвала я.
Орать, как родственница Кинг-Конга, я не стала – воспитание не то, и мой зов пропал втуне. Его заглушил точно такой же призыв, только озвученный мужским голосом:
– Томочка!
Крик донесся со стороны автомобиля, припаркованного у подъезда. Томочка оглянулась, увидела выбирающегося из машины мужчину и побежала к дому. Оскальзываясь и рискуя переломать себе ноги, она во все лопатки неслась к подъезду. Маленький толстый мужик в длинном пальто из верблюжьей шерсти мчался за ней.
– Однако! – обронила я и разинула рот, не в силах с ходу понять смысл этой сцены.
Томочка бежала, как трепетная лань, часто цокая по льду копытцами. Ног коротышки под длинным пальто я не видела, но было ясно, что обут он вполне подходяще для спринтерского забега по зимней местности. Намерения преследователя внушали опасение: цветов и подарков он в руках не держал, и выражение лица было совсем не такое, с каким бросаются к любимой девушке. Да и Томочка явно не пришла в восторг при виде этого типа!
Я поняла, что Томочку срочно надо спасать, и с высокого крыльца парикмахерской устремилась вниз, а потом с ускорением полетела по двору наперерез бегущим.
Томочка вспорхнула на крыльцо, и тут у нее подвернулся каблук. Девушка зашаталась, толстый коротышка накатил на нее, как шар на кеглю, и оба повалились на цементный пол подъезда.
– А ну, оставь девушку в покое, урод! – заорала я, влетая туда же.
Никакого оружия, подходящего для нейтрализации противника, у меня не было, но я еще на бегу раскрутила над головой кенгуриную сумку имени Трошкиной и с разворота засветила ею дядьке по затылку. Он обиженно хрюкнул и отвалился в сторону. Томочка с серым от ужаса лицом и огромными безумными глазами дико взвизгнула и задом наперед поползла к лифту, жестоко калеча о бетонный пол свои многострадальные каблуки.
– Томочка, это я, Инна! – гаркнула я, ногой отпихнув с дороги коротышку, ползущего по полу в своем длинном пальто, как подбитая ворона.
Томочка продолжала визжать, и мне пришлось надавать ей лечебных оплеух. Девушка смотрела на меня в упор, но не узнавала, а я совсем забыла о том, что новая прическа заметно изменила мою внешность. Толстый коротышка, держась одной рукой за голову, настойчиво полз к Томочке и при этом что-то мычал, как мне показалось – угрожающе. Я подхватила девушку под мышки, мимоходом порадовавшись, что она такая маленькая и легкая, и затащила в лифт. Невнятно мычащий коротышка тоже сунулся было в кабину, но я его грубо вытолкала, нажала кнопку, и мы поехали на шестой этаж.
Визжать моя голосистая Дюймовочка перестала, но дышала тяжело и всхлипывала, грозя бурно разрыдаться. Я подтащила ее к двери квартиры и сказала голосом, каким воспитательницы детского сада разговаривают с плаксивыми малышами ясельного возраста:
– Томочка, детка, достань ключик и открой дверь.
В этот момент соседняя дверь приоткрылась без всяких просьб с моей стороны, но я сунула в щелочку свое перекошенное тихим бешенством лицо и яростно прошипела:
– Попробуй только, цветовод-декоратор!
Розовые бутоны, двинувшиеся было мне навстречу, поспешно втянулись обратно, дверь захлопнулась. Томочка, бледная и послушная, как зомби, зазвенела ключами.
– Хорошая девочка, молодец! – я похвалила ее, забрала из трясущейся ручки ключи и сама открыла дверь.
В квартиру Томочка вошла без понуканий, но сразу за порогом села на пол, закрыла лицо ладошками и самозабвенно заревела. Я тоже вошла в прихожую, закрыла за собой дверь на замок, посмотрела на заливающуюся слезами Дюймовочку и вздохнула. Томочка рыдала бессловесно, но с большим чувством, подвывая, поскуливая и норовя стукнуться головой о стену. Оценив ситуацию, я сдернула с вешалки первый попавшийся тулуп, свернула его на манер большой подушки и пристроила между ее головой и стеной – для амортизации.
– У тебя валерьянка есть? – спросила я хозяйку.
Могла бы и не спрашивать, Томочка меня не слышала, ее истерика перешла в новую фазу: в рыданьях пунктирно обозначился текст.
– Боже, о-о-о, как страшно, у-у-у, что же мне делать, ох, как же я теперь, о-о-о, боже! – причитала страдалица, укладываясь лицом вниз поперек тесной прихожей.
Я осторожно переступила через нее и пошла на поиски спиртового настоя валерианы, пустырника или просто какого-нибудь спиртного, пусть даже без лекарственной составляющей, потому как крепкие горячительные напитки тоже неплохо снимают стресс. В кухонных шкафчиках я ничего подобного не увидела, в холодильнике не было никаких пузырьков и бутылочек, кроме пластмассовых, с низкокалорийными питьевыми йогуртами. Я перешла в гостиную и пошарила взглядом по полкам стенки.
Ничего утешительно-усмирительного для истерящей Томочки я не нашла и там, зато увидела нечто такое, что на пару минут лишило голоса и подвижности меня саму.
На одной из полок стояла цветная фотография в стеклянной рамочке. Занятно изогнутая рамочка была модерновой, а сам снимок – вполне традиционным. Камера запечатлела симпатичную женщину средних лет в окружении девушки и молодого мужчины. Дамы были так похожи друг на друга, что сразу становилось ясно: это кровные родственницы, скорее всего, мать и дочь. Обе светловолосые, белокожие, с яркими голубыми глазами и правильными чертами красивых кукольных лиц.
Мужчина, ласково приобнявший старшую из женщин, выглядел совершенно иначе. Это был смуглый черноглазый брюнет с орлиным носом, выдающим кавказское происхождение, которое неопровержимо подтверждал и национальный костюм: черная черкеска с газырями и мохнатая папаха на голове. Одной рукой красавец мужчина обнимал за плечи старшую из женщин, другую положил на рукоять кинжала и был чрезвычайно похож на молодого Махмуда Эсамбаева, готового плясать лезгинку.
Я смотрела на эту необычную семейную фотографию в полном обалдении. Два человека из трех, запечатленных на снимке, были мне знакомы! Юная куколка-блондинка в натуральном виде рыдала сейчас за моей спиной в прихожей. Знойный кавказец, наоборот, уже умолк навеки и должен был в ближайшее время упокоиться в могиле под табличкой с надписью «Ашот Гамлетович Полуянц» и датами рождения и смерти, расположенными огорчительно близко.
Минуты три, не меньше, я изумленно, недоверчиво и даже испуганно таращилась на снимок, пока не поняла, что без комментариев и объяснений не обойдусь. Тогда я снова вернулась в кухню, набрала стакан холодной воды из-под крана, принесла его в прихожую и бестрепетной рукой вылила на голову распластавшейся на полу Томочки.
Чем она захлебнулась – рыданиями или водой, я не поняла, да и не очень старалась. Не задерживаясь рядом с пациенткой, я сбегала в ванную, которая была ближе, чем кухня, принесла оттуда еще воды и выдала Томочке вторую порцию простейшего тонизирующего средства.
– Не надо, хватит, у меня тушь потечет! – слабым голосом запротестовала Дюймовочка.