Deathwisher [психо]toxic
– На с-с-сука, получи!!!
– Давай, давай, врежь этому мудиле!!!
– А, чтоб тебя нах!
Яркий свет, потом что-то свистит у моей щеки. А, вот же, не свистит, вспарывает – щеку заливает чем-то тёплым, и, кажись, это моя родимая кровушка, коей и так уже не очень много осталось.
Ну, надо объяснить, что я тут делаю.
Я убегаю.
За мной гонятся.
Это, типа, такой прикол.
Ой, бля – споткнулся о трубу, торчащую из-под снега, упал, растянулся. Скользко, однако, слякотно – ноги разъезжаются. Зимой не побегаешь, особенно по набережной. В воду не прыгнешь – холодно, с другой стороны – шоссе, можно, конечно, попробовать прорваться через поток машин, летящих на скорости около двухсот, но скорее потом-то уж точно себя не соберешь, хоть и по частям. Никак. А современные омыватели стёкол очень хорошо убирают кровь с ветрового стекла: знаю, сам пользовался…
Вот, пока я тут с мыслями собираюсь, да пытаюсь встать из чавкающей жижи, меня успевают опять пригвоздить к земле, человека два, наверное, сверху, навалилось.
Фу, как неприлично. И ещё коленом по яйцам заехали, да так, что я света белого невзвидел.
Пыхтят, сопят, словно свиньи на случке. Хотя, с чего я взял это? Свиней не видел.
Нет, ну уроды, не скажите?
Я всё ещё пытаюсь подняться. Выходит плохо. Руки мне умудряются заломить, падлы!!!
– Блядь, Крот, хули ты возишься с тянучкой, хочешь, чтоб он царапаться начал?! Быстрей, идиот!!!
Я ничего не вижу, рою носом грязно-серый хлюпкий снег, но судя по голосу, это говорит Снеговик. И «тянучка». Вот же вляпался по уши, ебать вашу мать, прости меня Мессия…
Потом вокруг кистей заломленных рук распространяется вяжущий холод, да такой неприятный, что я невольно выпускаю когти. Кто-то вскрикивает, и я улыбаюсь, несмотря на то, что уже всё кончено: так тебе и надо, мусорок, напоролся на бритовку?
Потом я получаю несколько увесистых профилактических пинков в живот, и меня резко дёргают вверх, приводя в стоячее положение.
Секунда реабилитации сенсов, и передо мной маячит толстая харя Снеговика. Потом она сменятся стоп-кадром его кулака, с хрустом ломающего во второй раз мой и без того плачевно-испорченный нос. Даже думать не хочу, во что он превратился.
Снеговик улыбается, жирно так, масляно, вальяжно так, будто кот сливок объелся. Меня от его рожи чуть не выворачивает, а уж от улыбки – нет, вы только представьте – фигурно выточенные зубы, которые образуют своеобразную головоломку, когда этот членосос сжимает зубы и каждый завиток входит в свой паз, из-под фуражки, сдвинутой на затылок, выбивается ёжик ярко-розовых волос, которые флуоресцируют в свете барж, фонарей и хайвея. Причем в Снеговике, в нём росту-то, дай Мессия, не больше метра семидесяти, и это на экзоскелетарных скороходах, а в ширину – все полтора! Давно известно, что толстые коротышки обладают несносным деспотичным характером.
Дальше, я вижу, его подпирает отморозок из центрального ОВД, крутой модификат, тут ничего не скажешь – морда кирпичом, сенсы почти от глаз не отличишь, а мозги все, практически полностью, электронные. Типа, это круто считается, но на самом деле, механика она и есть механика, работает с задержкой, если знать, по чему бить, их не так уж и трудно из строя вывести. Вот я знаю, но меня это вряд ли спасёт.
Я аккуратно шевелю заведёнными за спину руками, проверяя надёжность «тянучки», но кольцо ботов в ней сжимается так сильно, что я моментально расслабляю мышцы – вот только перерезанных вен мне не хватало для полного счастья…
– Ну что, гадёныш, попался? – довольно задаёт риторический вопрос Снеговик. За моей спиной, кстати, толпится хуева туча народу (ну, три человека это уже толпа), и подобострастно подхихикивает.
– Ммм… По-моему, попались твои сосунки.– Отвечаю я.
– Какие? – делает вид, что не понимает.
– Да те, которые за мной денно и нощно увивались. А я… Я ж не педик. А твои мальчики сейчас хорошенько упакованы… Думаю, какой-нибудь ресторан сделает из них что-то восхитительное… – я позволяю себе растянуть разодранные губы в ехидную полуулыбку. – Может, тебе тоже доведётся попробовать. Да, думаю что в китайский ре…
Молниеносный удар в солнечное сплетение прерывает мой вполне красивый монолог. Н-да, у этих овэдэшников действительно стальные кулаки… В прямом смысле.
А у Снеговика уши-то покраснели. Отлично.
– Ты, мразь, мне зубы не заговаривай… – вальяжность ушла, предоставив место той звериной жестокости, которой и славен был Снеговик. При этом он скалится, обнажая причудливые зубы, которые я, по его мнению, пытался заговорить. – Значит так… Ты сейчас же отдаёшь на все улики, а потом мы едем разбираться на Лубянку. И тебе ещё повезёт, без репортёров, и разъярённой толпы. В противном случае… – он разводит руками.
Я перевожу взгляд на озарённого оранжевым светом Петра Первого, с его фаллически вздёрнутой левой рукой, потом на закованную в лёд Москву-реку, всю в чёрных трещинах. И молчу, ясен перец.
Снеговик суёт мне под нос считыватель.
– Давай, ты же хочешь, чтобы всё было добровольно? Чистосердечное и тэпэ? – он явно наслаждается происходящим.
Я молчу. Сзади кто-то опять меня тряхнул, как терьер крысу.
– Послушай, мы и так потратили много время и сил. – Он лживо, по-отечески вздыхает. – Тебе обязательно надо всё усложнять?
– Снег, у тебя каждая реплика, это штамп.
– Чё он там пиздит, хуйло?
В бок тыкается электрошокер одного из ментов, и я явственно чувствую как горят мои мозги…
После того как невольные судороги прекращаются, и я обрётаю подобие власти над своими конечностями, считыватель вновь оказывается рядом с моим лицом.
– Ах да, ты же у нас литера-а-атор… Ты-то уж точно в этом разбираешься.
Мимо проезжают машины, но мне никто не может помочь – напарников у меня не было, а другим людям-то что? Едут себе, стараются не разбиться, а менты, пусть и в количестве пяти человек (если тот, которого я вслепую собирался декапитировать, не выжил), допрашивают очередного преступника – так то хорошо, хоть что-то они делают, не только взятки хапают.
– Больше нет… Завязал, блин… – слова выблевываются вместе с капельками слюны и крови.
– Может ты это, покурить хочешь, прежде чем с мыслями собраться? – осведомляется Снеговик. Рыжий овэдешник хохотнул было, но, поймав взгляд своего начальника, затыкается. Из-за моей спины выходит Крот. Вразвалочку подходит к ограждению набережной, перегибается через парапет. Закуривает. Достает мобилу.
Вот, шанс. Меня держат двое, а остальные, может, не успеют среагировать… А куда я побегу, со связанными-то руками? Только в гроб, получается, ах, вот же блин…
Снеговик проходится передо мной, пыхтя сигаретой.
– Ну, чего ж ты ждёшь?
– Мне тебя калечить неохота…
Я смеюсь.
– Вот это прикол! Тебе по телевизору надо выступать, юморист…
– Да не прикол. – Он протягивает трубку считывателя рыжему, и подходит ближе, голову, епт, задирает. – Вот ты, умник, знаешь, что скачать по считывателю инфу можно только добровольно… А ты к сожалению, не у нас в камере, а тут. А от информации зависит жизнь людей, точнее, жизнь одного очень важного человека, да, мой мальчик? – он испытующе смотрит на меня.
К чему он клонит?
А, я знаю.
– А нам давеча тут – какое совпадение, новую разработку прислали. Военную, да прототип. «Паук», называется. – Снеговик запускает руку за край бронированной куртки, и извлёкает из внутреннего кармана какую-то блестящую штуку, почти плоскую и размером с крупную монету. Мне эта хреновина решительно не нравится. И на ЭМИттер не похоже и вообще. Что-то с ней не так, я такие вещи инстинктивно чую.
Снеговик вертит штуку в руках.
– Ты нам сейчас же скажешь, куда ты дел генерального директора, а потом мы отсюда поедем на…
Крот отрывается от своей мобилы. Лицо его, покрасневшее от мороза, выражает злобу.
– Это Костик звонил. Славка умер. Не успели спасти… Говорят, ярёмная вена…
При этом известии, у Снеговика загораются глаза.
– Ну, что ты на это скажешь?
Я стараюсь отвернуться. Я только что прикончил мента на глазах его коллег. Ни один суд меня теперь не оправдает. Тю-тю, я явственно слышу похоронный марш…
– Это, Резник, значит, что ты только что подписал себе приговор на минимум пожизненное… А скорее всего, и я этого добьюсь, я, блядь, яйцами своими клянусь… – Падла расплывается в улыбке. – Ты получишь билет на электрический стул… Или в газуху.
– Да пошёл ты!
– Эй, держи его!
– Бля, куда смотришь, он бы сча…
Снова болезненный тычок шокером.
– Всем заткнуться. – Отрезает Снег. – Так вот, тебе уже всё равно. Так что, почему бы тебе не расколоться…
– Ты и понятия не имеешь, что я такое… – хриплю ему в ответ. Кровь из распоротой щеки и сломанного носа заливается за ворот моей кожаной куртки от «Christ» и наверняка пачкает дорогущую чёрную майку Bugatti. – Ты не имеешь никакого…
– Послушай, у нас слишком мало времени…
– Да, эта жирная свинья скоро загнётся… – ухмыляюсь я. – Физраствор кончится и всё, пока, господин Куракин будет играть на арфе. А может, уже кончился, я не…
Сильный удар в челюсть, голова мотается, словно на шарнире.
– Давайте, его, опускайте…
Я вижу, как рыжий заходит за меня. Глазки Крота светятся предвкушением.
Вот. Я кое-как напрягаюсь, но, против полкило вживлённой в кости стали, разве попрёшь заурядными мышцами? Удар овэдешника по почкам, и я успеваю насладиться всеми красками вселенной, прежде чем у меня отнимаются ноги, и моё тело неуклюже бухается на колени.
Мои ноги. Мысль, что я потерял над ними, такими родными и послушными, контроль, приводит меня в шок. Мне хочется плакать. Двое ментов придерживают меня за плечи в вертикальном положении, и я чувствую себя каким-то жертвенным животным, готовым к тому, что его вот-вот зарежут…
Снеговик, он наклоняется ко мне, наблюдает, как я урывками втягиваю в себя колющий холодный воздух, стараясь не закричать от боли. Перед моими глазами маячит давешняя «монета», которую он придерживает мясистыми пальцами.
– Когда модер не хочет выдавать информацию, мы обычно чистим ему мозги у нас. А это полевой чистильщик. Правда, никто не знает, насколько он хорош. И безопасен, да? – он позволяет мне вдоволь насладиться мозаикой своих зубов и трёхдневной щетиной.
А эта хреновина, она вдруг выпускает из себя несколько тонких светящихся нитей.
Я инстинктивно пытаюсь отодвинуться от неё, потому что она ведёт себя как живая, и тянется к моему виску, но…
Эти нити…
А вот тут следует сказать, почему я здесь, на набережной, и почему меня на месте так жестоко допрашивают менты, и что вообще происходит.
Со стороны может показаться, что эти зверюги, взяточники и бандиты в законе мучают невинного добропорядочного гражданина – а я и впрямь выгляжу добропорядочно, точнее, выглядел. Сейчас, конечно, эта порванная харя кого угодно испугает.
Но, несмотря на мои дорогие шмотки, и прочее, несмотря на то, что я стою на коленях перед ментом, настоящая сволочь, плохиш и тэпэ, всё-таки тут я.
А менты, в кои-то веки – защитники граждан, и вообще, хранители правосудия.
***А собственно, дело было так:
Я ужинал себе спокойно в японском ресторане, одном из старейших в Москве, в «Гино-таки», что на углу Крымского вала и Якиманки, никого не трогал, кушал себе супчик набэ-яке удон, в общем, всё чинно и прилично, читал газету, мысленно матеря журналистов за то, как они обращаются с великим и могучим. Очень приятный ресторан, минималистский чёрно-жёлтый интерьер, бамбук, все дела. Сидел я недалеко от входа, у окна, и тут, на-те – спиной почувствовал, что что-то пошло не так.
Обернулся – точно, пятеро ментов и овод, причём два лица – Крота и Снеговика я опознал. Снеговик-то меня ещё по поводу девушек мурыжил, а Крот, этот лось в погонах, квартиру мою вверх дном переворачивал, пытаясь до улик докопаться, да потом ещё ко мне два «хвоста» прицепил.
Короче, как только я их увидел, понял, что лоханулся по крупной – посылочка моя, дойти-то дошла, да только каким-то макаром они опознали обратный адрес.
И нет бы мне сидеть спокойно, попытаться отмазаться, или ещё чего. Нет, я психанул, правда, ничего удивительного в этом как раз и не было, перед этим крэка нюхнул, на нервах был…
В общем, мне повезло, что они не стали по мне палить. Им нужна была информация, и они намеревались её получать не от трупа, а от живого человека.
Ну так, обернулся я и сердце в кишечник провалилось.
А Крот, чего-то ещё начал приёбываться к переодетому в самурая швейцару у входа, фотку мою тыкать ему в лицо, и к ним ещё метрдотель подвалил. Меня они не видели, я-то к ним спиной сидел, а спинки на лавках высокие.
Как бывает всегда, когда я психую, я успокоился до полного похолодания. Вообще перестал что-либо чувствовать. Будто от окружающего мира меня отгородила новокаиновая стена, мощная, но прозрачная. И она же была бронежилетом.
Встал на автомате, аккуратно сложил палочки в миску с недоеденным рисом, механически улыбнулся страшненькой официантке, накинул куртку и направился к входу.
Вся эта толпа серых ублюдков, она настолько увлеклась истерикой со швейцаром и метрдотелем (я так и не понял, в чём дело, но по обрывкам фраз: «Какое вы имеет право вламываться и беспокоить посетителей» и т.п., присутствие милиционеров не доставило персоналу радости), что они меня благополучно не заметили.
Я шел прямо на них. Словно в замедленной съёмке Крот поворачивает голову, ужасно неторопливо (или это я так ускорился на кокаине), его глаза расширяются, он открывает рот, я вижу его обложенный язык сырого мясного цвета, вижу капли пота на широком лице Снеговика, вижу тупые, словно недоразвитые лица остальных мелких мусорков и застывшую злобную маску овэдэшника.
Поэтому, я врубаюсь в их толпу, отпихивая швейцара… Кто-то хватает меня за рукав. Инстинктивно, из-под ногтей со щелчком выпрыгивают когти.
Кто-то кричит, и не один, но я не слышу.
Я вывернулся из-под державшей меня руки, кажется, прошипел что-то матерное, увидел мелькнувшее передо мной ещё совсем юное, прыщавое лицо и съехавшую с бритой башки ушанку, и не думая, провёл рукой вслепую над горлом милиционера. К слову, сталь не встретила сопротивления.
Плеснуло красным, кто-то заорал, я получил удар в лицо кулаком и, ткнув наугад когтями попавшееся под руку тело, чуть ли не плечом высаживая входную дверь, выбрался из ресторана, и выбежал на улицу.
Машины у меня не было, поэтому, рванул вниз по крымскому, к ЦДХ и Суриковской школе. Чёрт меня туда дёрнул.
Однако менты тоже время даром не теряли – ломанулись за мной, да как быстро! Особенно овод.
Бежать по снегу было чертовски трудно, причём он был слежавшимся, и ноги постоянно увязали в нём, затормаживая бег. Побежал в Парк Искусств, они за мной, пыхтят, орут, матерятся. Овэдешник швырнул в меня метательный нож, хорошо ещё что маленький, в плечо попал… От силы удара я чуть не грохнулся на своё лицо, но продолжил бег, петляя среди уродливых статуй и инсталляций, посвящённых Холокосту. На ходу выдернул нож из плеча, это-то меня и замедлило…а дальше, я уже бежал по набережной, и они дышали мне в спину…
***Я кричу. Никогда такого не было. Такого ужаса. Такой боли.
Это ВТОРЖЕНИЕ.
В принципе, думаю какой-то незатронутой частью сознания, для мягкотелого, пусть и обвешанного всяким модификационными гэджетами, горожанина, я довольно терпеливо переношу боль.
Просто я не привык вот ТАК её на себе испытывать…
А дело в том, что овэдешник зажал мою башку в своих железных руках, так, чтобы пауку было удобнее дотянуться до слота на моём виске. Нити, очевидно, на какой-то молекулярной технологии, я чувствую, как они нашарили разъём и влезают внутрь.
Внутрь биочипа.
Внутрь моего мозга.
Считывают, нет, пытаются считать информацию.
Что-то им мешает. Что-то мешает пауку, который присосался к моей голове, вытрясти из моего мозга информацию о похищенном Куракине.
Но, мне это похер.
Я ору.
Боль наступит через пять, четыре, три, две, одну…
Никогда не слышал свой ор, такой вот страшный. Мне очень больно. Пахнет горелым, непонятно, почему. В мозг будто вбивают гвозди, отрывают от него кусочки, окунают в кислоту, поджигают… хотя мозг нечувствителен, странно, да?
Висок горит, будто мне ставят клеймо раскалённой добела железкой, и я ору, кричу, карабкаясь по собственному изодранному горлу, стараюсь найти выход из этого тела, охваченного пламенем и болью, и ужасом…
А внутри, внутри меня копошится нечто и думать я больше не в силах поскольку боль заглушает всё огнём железом кислым кровью на вкус буквами лопаткой и боль комбайном рыба перетянутым сухожилиям выбраться боли…
Боль наступит через пять, четыре, три, две, одну…
Я блюю на снег, дымящейся струёй полупереваренной рыбы и риса. От рвоты идёт пар. Меня сгибает пополам, но кто-то всё ещё держит меня. Сенсы запотели, видно плохо. Голоса.
– Ну что? – грубый, тявкающий лай какого-то мента.
– Сейчас…
– Ах вот же говно…
– Ты его проверял или жопой думал…
– Держи его, он в отрубе…
– Бля, ну и вонизм!
– Ну что, Алексей Иванович?
– Ни черта. Не списалось. Вот тебе и прототип, только для допроса это дерьмо годится…
– Разве не…
– Выдаёт сообщение – не удалось произвести контакт с чипом. Отказано в доступе.
– Он же ломать должен…
– А вот не взломал, мать твою! Эй, приведите его в чувство! – эта последняя реплика Снеговика, видно, относится ко мне.