Найо Марш «Смерть и танцующий лакей»
Действующие лица
Джонатан Ройял — владелец Хайфолд-Мэнор, плоскогорье Ненастий, графство Дорсет.
Кейпер — его дворецкий.
Обри Мандрэг — урожденный Стэнли Глупинг, поэт-драматург.
Сандра Комплайн — владелица Пенфелтон-Мэнор.
Уильям Комплайн — ее старший сын.
Николас Комплайн — ее младший сын.
Клорис Уинн — невеста Уильяма.
Доктор Фрэнсис Харт — хирург, специалист по пластическим операциям.
Мадам Элиза Лисс — косметолог, владелица «Студии Лисс».
Леди Херси Эмблингтон — дальняя родственница Джонатана, косметолог, владелица салона «Цикламен».
Томас — танцующий лакей.
Миссис Паутинг — экономка Джонатана.
Джеймс Бьюлинг — работник в Хайфолде.
Томас Бьюлинг — его брат.
Родерик Аллейн — старший инспектор сыскной полиции, Нью-Скотленд-Ярд.
Агата Трой Аллейн — его жена.
Вальтер Коплэнд — священник прихода Уинтон Сент-Джайлз.
Дайна Коплэнд — его дочь.
Фокс — инспектор сыскной полиции, Нью-Скотленд-Ярд.
Томпсон — сержант сыскной полиции, фотограф.
Бейли — сержант сыскной полиции, эксперт по отпечаткам пальцев.
Блэндиш — старший полицейский офицер, полицейский участок, Большой Чиппинг.
Горничная
Часть первая
Глава 1 Замысел
1
В четверг к вечеру, в начале сороковых годов, Джонатан Ройял сидел в библиотеке в своем поместье Хайфолд-Мэнор. Хотя уже почти стемнело, шторы на окнах не были опущены, и Джонатану были видны расплывчатые очертания холмов и призрачные силуэты деревьев, тревожно колышущихся на фоне неба в разорванных тучах. Окружающий поместье лес почти не защищал его от сильных северных ветров, разбушевавшихся в тот день на плоскогорье, известном под названием плоскогорье Ненастий. Ветер проникал в закоулки потрепанного непогодой старинного дома, завывал в трубах дымоходов. Тяжелая от снега ветка дерева робко постукивала в окно библиотеки. Джонатан Ройял неподвижно сидел возле камина. Отблески огня выхватывали из темноты его полное, округлое лицо и фигуру, и когда какое-нибудь полено рассыпалось и пламя вспыхивало ярче, можно было заметить, что Джонатан улыбается. Наконец он шевельнулся, пухлыми руками похлопал по коленям. Обычно это значило, что в глубине души он чем-то крайне возбужден. Открылась дверь, и на пороге в луче желтоватого неяркого света застыла чья-то фигура.
— Это вы, Кейпер? — спросил Джонатан.
— Да, сэр.
— Пора зажигать свет?
— Пять часов, сэр. Уж очень сегодня темно.
— Да, так и надо действовать, — внезапно произнес Джонатан, потирая руки.
— Простите, я не понял вас, сэр.
— Ничего, ничего, Кейпер. Не обращайте внимания. Это я сам с собой. Можете опустить шторы.
Когда Кейпер опустил светомаскировку и задернул занавески, Джонатан протянул руку и зажег настольную лампу. Теперь блики огня и свет лампы отражались в стеклах книжных шкафов, на темной поверхности письменного стола, падали на кожаные кресла с выгнутыми спинками, играли в очках самого Джонатана и на его куполообразной лысине. Быстрым движением он сложил руки на животе и с довольным видом начал вращать большими пальцами.
— Звонил мистер Мандрэг, сэр. Он будет здесь в пять тридцать.
— Очень хорошо, — сказал Джонатан.
— Вы сейчас будете пить чай, сэр, или подождете мистера Мандрэга?
— Сейчас. Он, вероятно, уже пил. Почта была?
— Да, сэр. Я только…
— Ладно, ладно. Несите ее сюда, — нетерпеливо перебил Джонатан.
Когда дворецкий ушел, Джонатан, как бы в предвкушении чего-то приятного, повел плечами и, не переставая крутить пальцами, запел по-французски тоненьким фальцетом:
В такт мелодии он покачивал головой, и из-за отблесков огня на толстых стеклах очков казалось, что глаза у него большие, белые и мерцающие, как у сказочного существа.
Вернулся Кейпер с письмами. Джонатан схватил их и начал быстро перебирать, придирчиво вглядываясь в каждое. Наконец он что-то пробормотал. Пять писем были отложены в сторону. Шестое же он распечатал, развернул и начал читать, поднеся к самому носу. В письме было всего шесть строк, но они, казалось, доставили Джонатану огромное удовольствие. Прочитав, он весело швырнул листок в огонь и опять принялся тоненько напевать. Минут через десять вошел Кейпер с чаем. Прервав пение, Джонатан произнес:
— Мистер Николас Комплайн обязательно завтра приедет. Поместить его можно в зеленую комнату для гостей. Предупредите, пожалуйста, миссис Паутинг.
— Хорошо, сэр. Прошу прошения, сэр. Но, значит, на уик-энд соберется восемь человек?
— Да-да, восемь, — Джонатан начал загибать пухлые пальцы: миссис Комплайн, мистер Николас и мистер Уильям Комплайны, доктор Фрэнсис Харт, мадам Лисс, мисс Уинн, Херси Эмблингтон и мистер Мандрэг. Восемь. Мистер Мандрэг приедет сегодня вечером, остальные — завтра к обеду. Из вин завтра, пожалуйста, подайте курвуазье и тот самый портвейн двадцать восьмого года.
— Хорошо, сэр.
— Я очень беспокоюсь о завтрашнем обеде, Кейпер. От него многое зависит. Видите ли, во всем должна быть приподнятость, праздничность, я бы даже сказал, предвкушение подлинного удовольствия. В спальнях пусть ярко горит в каминах огонь. Я заказал цветы. Теперь о ваших обязанностях. Только не подумайте, что у меня к вам какие-то претензии. Нет, у вас все всегда превосходно, но завтра… — он широко развел руки и присвистнул, — завтра нужно что-то совершенно особенное. Понимаете, что я имею в виду? Я уже говорил с миссис Паутинг. Насколько мне известно, у нее все в порядке. А вот вы… Подстегните-ка как следует всю свою команду: и горничных, и этого нового малого. Хорошо?
— Разумеется, сэр.
— Да-а. Гости, — Джонатан помедлил, поерзал и довольно хмыкнул, — гости, возможно, поведут себя сначала довольно натянуто. Пусть это будет своего рода опыт.
— Я надеюсь, сэр, все пройдет вполне удачно.
— Вполне удачно, — повторил Джонатан. — Да. Уверен в этом. Что это? Не машина? Посмотрите!
Джонатан выключил настольную лампу. Кейпер подошел к окну и немного раздвинул тяжелые шторы. В комнате стал слышен свист ветра и шуршание падающего снега.
— Трудно сказать, сэр. Такая непогода, что… Да, сэр, кажется, фары. По-моему, по дороге едет машина.
— Наверняка мистер Мандрэг. Проведите его сюда, и можете забрать этот поднос. От волнения даже чай не могу пить. А вот и он.
Кейпер задвинул шторы и вышел с чайным подносом. Джонатан включил лампу. Он слышал, как новый лакей прошел через холл и открыл тяжелую парадную дверь. «Так, — подумал Джонатан, — вот и пролог. Ну, действие начинается».
2
Настоящее имя Обри Мандрэга, молодого поэта, автора стихотворных драм, было Стэнли Глупинг. Не лишенный чувства юмора, Мандрэг обычно говорил себе, что если бы его старая фамилия была еще хоть чуть комичнее, чуть приземленнее, ну, если бы его звали, например, Альберт Дуринг, он ни за что не расстался бы с ней, потому что тогда она сама была бы своего рода оригинальностью. Прочитав такое имя в программке рядом с названием его пьесы, например «Саксофон в шифоне», публика мысленно заключила бы и его в кавычки. Но столь утонченный полет воображения был невозможен из-за какого-то Стэнли Глупинга. Поэтому он стал Обри Мандрэгом. Таинственное, как мандрагора, имя навевало темы из книг самых модернистских писателей. Но перемена фамилии странным образом вызвала в нем удивительное психологическое неудобство. Вскоре он отождествлял себя только со своим новым именем. И даже воспоминание о старом стало для него невыносимым. Боязнь, что знакомые могут узнать о его прошлом, приводила Мандрэга в состояние крайнего беспокойства, усиливавшегося от того, что он сам презирал себя за такую слабость. Поначалу его произведения были созвучны новому имени — в них рассуждалось о грехе, об оккультных науках. Но по мере того как рос его действительно немалый талант, Мандрэг находил сюжеты в областях одновременно странных и весьма менее возвышенных. Изобретательно и разнообразно он описывал страсть закройщика к безголовому манекену, музыканта, играющего на саксофоне в оборках из шифона, жизнь уборщика общественного туалета, который получил высокое придворное звание постельничего.
Но вообще-то его пьесы имели успех. Постсюрреалисты до хрипоты спорили о его творчестве, маститые критики обсуждали благотворное влияние его стихов на язык современной декадентской поэзии, а людям просто нравилось, что в его пьесах есть над чем посмеяться.
От матери, хозяйки меблированных комнат в одном из пригородов Лондона, Мандрэг унаследовал приличный доход, а от отца гениальный плод его долголетнего труда — патентованную клипсу для подтяжек. Он был высоким, темноволосым молодым человеком с интересной бледностью и несколько насмешливым выражением лица, хорошо одетым, поскольку давно уже перестал считать необычные галстуки и экстравагантные рубашки необходимой принадлежностью художника-эстета. Он хромал и мучительно стеснялся этого своего недостатка. Когда сидел, всегда старался спрятать под стул левую ногу в тяжелом ортопедическом ботинке. Мандрэг познакомился с Джонатаном Ройялом лет пять назад. Где-то в конце тридцатых годов Джонатан финансировал постановку одной из его пьес. И хотя это предприятие не принесло большого дохода, неожиданно оно вполне себя окупило, что и упрочило их взаимную симпатию. Последнюю пьесу Мандрэга «Неудачная светомаскировка» (оконченную во время войны, но, несмотря на название, вовсе не о войне) в скором времени должны были начать репетировать молодые актеры, совсем неопытные, но полные энтузиазма. И вот два дня Мандрэг провел в местечке неподалеку, где дочь священника была как раз актрисой и готовилась сыграть заглавную роль в его пьесе. А теперь Джонатан пригласил провести уик-энд в Хайфолде.
Когда Мандрэг вошел в библиотеку, вид его был весьма эффектен. По плоскогорью он ехал без шляпы, в машине с опущенным стеклом, и северный ветер привел его волосы в такой художественный беспорядок, какой обычно ему приходилось создавать самому. Мандрэг шагнул навстречу Джонатану и протянул ему руку с видом бесшабашной отваги.
— Ужасная ночь, — сказал он, — как будто здесь собрались все ведьмы и черти. Страшно вдохновляет.
— Я надеюсь, — произнес Джонатан, отвечая на рукопожатие и глядя снизу вверх из-под стекол очков, — что это не слишком вдохновит вашу Музу. Я не могу допустить, Обри, чтобы она завладела вами сегодня…
— Господи, — пробормотал Мандрэг, как всегда, когда ему казалось, что от него ждут рассуждений о работе. Это восклицание должно было означать отчаянные муки творчества.
— …потому что, — продолжал тем временем Джонатан, — я собираюсь занять все ваше внимание, мой дорогой Обри. Теперь мы поменяемся ролями. Сегодня, завтра и послезавтра я буду автором, да, да, а вы — зрителем. — Мандрэг со страхом посмотрел на хозяина дома. — Нет, нет! — воскликнул Джонатан, увлекая его за собой к камину. — Не пугайтесь, что я на старости лет начал писать нудный роман или принялся за мемуары. Ничего подобного. — Мандрэг уселся напротив него у камина. Джонатан потер руки, а потом зажал их между коленями. — Ничего подобного, — повторил он.
— Звучит это весьма таинственно, — сказал Мандрэг. — вы что-нибудь замышляете?
— Замышляю? Именно так. Дорогой мой, я по уши окунулся в заговор. — Он наклонился, похлопал Мандрэга по колену. — Послушайте, что вы думаете о моих увлечениях?
Мандрэг уставился на него.
— Ваших увлечениях? — повторил он.
— Да. Как вы думаете, что я за человек? Видите ли, ведь не только женщинам хочется узнать, что думают о них знакомые. Или вы все-таки считаете, что в моем вопросе есть нечто уж очень дамское? А впрочем, это не важно. Доставьте мне удовольствие, скажите.
— Вы весьма разносторонни. В круг ваших интересов я бы включил ваши книги, и ваше поместье, и, как бы это поточнее сказать, то, что журналисты называют человеческими отношениями.
— Хорошо, — сказал Джонатан. — Прекрасно. Человеческие отношения. Дальше.
— Ну, а что вы за человек, — продолжал Мандрэг, — честное слово, не знаю. По-моему, приятный. Вот вы без слов понимаете вещи, которые кажутся мне очень важными. А важнее всего для меня то, что вы ни разу не спросили, почему я не рисую реального человека.
— Не хотите ли вы сказать, что у меня есть чувство драматического?
— А что такое драматическое? Не есть ли это всего лишь чувство театральности, понимание высшей эстетической точки в момент сосредоточенности на внешних предметах?
— Не очень-то понимаю, что все это значит, — нетерпеливо сказал Джонатан. — И провалиться мне на этом месте, если вы понимаете это сами.
— Слова, — произнес Мандрэг, — слова, слова, слова.
Но вид у него при этом был немного обескураженный.
— Ладно, к черту. Нечего об этом рассуждать. Думаю, у меня есть это чувство драматического. Но в простом, а не в заумном понимании. И именно мое чувство драматического, хотите вы или нет, толкнуло меня к вашим пьесам. Не могу сказать, что они мне до конца понятны, но мне кажется, в них что-то такое есть. Они действуют на меня иначе, чем обычные театральные постановки. Поэтому они мне и нравятся. Не важно почему, главное нравятся. Видите ли, дорогой Обри, во мне сидит неудовлетворенный, невысказавшийся художник. Так сказать, нереализованная художественная натура. Вот что я такое. Или, по крайней мере, я думал так, пока у меня не появилась Идея. Раньше я пытался писать и рисовать. Результаты всегда были плачевны, в лучшем случае так незначительны, что и говорить нечего. Музыка для меня совершенно отпадает. Вот так я и жил. Этакий немолодой старомодный чудак, сгорающий от желания творить. Особенно страстно я мечтал о драме. Сначала я думал, что наше с вами сотрудничество, кстати, уверяю вас, принесшее лично мне огромное наслаждение, удовлетворит эту страсть. Я думал, что испытаю восторги творчества, хотя бы, так сказать, через вторые руки. Но этот зуд оставался, и я боялся, что превращусь в нудного, всем недовольного, неугомонного типа, который в тягость себе и людям.
— Ну что вы, — пробормотал Мандрэг, закуривая.
— Поверьте, так бы и случилось. И вот в один, как я считаю, миг озарения, мой дорогой Обри, ко мне пришла Идея. — Решительным движением Джонатан сдернул с носа очки. Его темные глаза сверкали. — Да, моя Идея, — повторил он. — Меня осенило, когда однажды утром в среду, месяц назад, я стоял здесь у окна, раздумывая, чем бы мне заняться. Мне пришло в голову, что, если я оказался такой бестолочью со всеми этими перьями и бумагой, красками, холстами и всем прочим, если в музыке я не пошел дальше чижика-пыжика, то почему бы мне не попробовать кое-что другое.
— И что же это?
— Живые люди!
— Что?
— Живые люди.
— Послушайте, — сказал Мандрэг, — надеюсь, вы не собираетесь заняться благотворительностью?
— Да погодите же. Мне пришло в голову, что если все точно рассчитать, то из людей тоже можно создавать своего рода картины. Нужно только постараться ограничить их действие рамками вашего, так сказать, холста. Мне подумалось, что, если некоторых моих знакомых поместить в определенные условия, они сразу начнут разыгрывать интереснейшую драму, где все будет увлекательно: и речи персонажей, и их поведение. Разумеется, персонажи, как я их называю, должны быть правильно отобраны. А вот это уже моя задача. Именно я должен подобрать на палитре живые краски, а картина воссоздастся сама…
— Пиранделло,[1] — начал было Мандрэг, — стал почти…
— Но это же совсем не Пиранделло, — поспешно перебил его Джонатан. — Вовсе нет. Здесь нет шести персонажей, которые ищут своего автора, а наоборот, автор сам только отбирает семерых действующих лиц, чтобы они создали для него пьесу.
— Так потом вы все-таки возьметесь за перо?
— Не я. Вот тут-то в дело вступите вы. Я предлагаю вам не упустить эту, на мой взгляд, просто блестящую возможность.
Мандрэг смущенно заерзал.
— Объясните, что вы имеете в виду? — произнес он.
— Дружище, ну я же об этом и толкую. Послушайте. Месяц назад я задумал провести опыт. Я все хорошо рассчитал, отобрал семь человек и решил пригласить их зимой в гости на пару дней. Помнится, я получил большое удовольствие, пока составлял список действующих лиц. Я также решил, что люди эти, насколько возможно, должны питать друг к другу неприязнь.
— О господи, что вы такое говорите!
— Нет, ну не в том смысле, что каждый из них должен ненавидеть других шестерых, а в том, что все они будут связаны ниточками весьма натянутых отношений. Подумав, я понял, что искать таких гостей специально мне и не придется. Ведь, несмотря на войну, жизнь у нас в Дорсете идет своим чередом. И вот здесь-то я и нашел своих семерых героев. Но мне нужен был и зритель, способный оценить происходящее действие. Поэтому я и пригласил восьмого гостя — вас.
— Ну, если вы ждете, что я сейчас разражусь восторженной благодарственной одой…
— Это потом. Потерпите. Теперь же давайте посмакуем подробности нашего опыта. Для этого вам надо хорошенько познакомиться с участниками предстоящего спектакля. А чтобы нам было уютнее, я прикажу принести шерри, — сказал Джонатан.