Франсуа умолк и взглянул на Харви, словно впервые заметил его присутствие. Что ж, сказал он и глубоко вздохнул. Неожиданный энтузиазм во взоре сына его испугал.
Он завел одну из историй, обрывки которых Харви слышал много раз, пропуская мимо ушей, но сейчас принудил себя слушать. Франсуа описал клан Эрве, прославивший родину гордыми выродками, члены которого были всех сильней, всех, кто работал с ними или боролся. Поведал об особой выносливости их рода, принадлежащего к первопроходцам, колонизовавшим Северную Америку, о бабушке, которая семь лет бродила по континенту в поисках внука, о том, что ее вела любовь и вера. Он повторил все, что уже много раз рассказывал, о семье, о ее истории и видениях, и сам, приукрашивая их, приписал Эрве деловую хватку и склонность к наукам.
Кажется, я помню, как она говорила, что один из наших предков изобрел какой-то вид паруса, сказал Франсуа, почесывая затылок. Так или иначе, они были морскими скитальцами.
И где они сейчас? – спросил Харви с краешка стула, подумывая, что, может быть, есть на свете место, куда он смог бы отправиться, может быть, у него есть несколько двоюродных братьев или сестер, которые не были упомянуты из-за маленького роста.
Все ушли в лучший мир, полагаю, отозвался Франсуа, видимо, уже овладев собой. Но знаешь ли ты, что я тоже жил, подобно им. Он стал разглагольствовать о своем бродяжничестве, о приключениях по всей стране, путешествиях, которые он так и не смог завершить, но, возможно, что в мире ином, о котором надо бы еще побеседовать, они и закончились бы. И тут мечтательный взор его омрачился печалью, которую Харви хотел бы понять, чтобы найти в ней умиротворение.
Похоже, что Франсуа не мог связать концы с концами. Он возвращался в прошлое, напирая на то, что мужчины из рода Эрве любили женщин и были неутомимыми и страстными. Понизив голос, он признался Харви, что жил с проституткой. Он вызвал в воображении пышногрудую плоть, плоть женщины, чье тело двигалось с холодным, безразличным совершенством. Неожиданно Харви сообразил, что семья должна была бы его ненавидеть, что они устыдились бы потомка шестидесяти одного дюйма роста, который наверняка упадет в обморок при виде проститутки или оказавшись в открытом море, если уж на то пошло.
Франсуа заметил его сдержанность. Что не так?
А, я просто думал, насколько все это мало значит. Харви попытался сообразить, а что же значит. Он описал свои интересы, важность хорошей осанки, недавние открытия в лечении диетой. И замолчал, неожиданно устыдившись самого себя.
Франсуа потрогал щеку языком и посмотрел в никуда.
Через несколько недель уже пришло время Харви уезжать; он слишком часто видел разочарование на лице отца. Целуя его на прощание, Франсуа вздохнул. После взлета Харви опустил столик на спинке самолетного кресла перед собой и положил голову на скрещенные руки. Где-то он читал, что в каких-то древних культах считалось: каждый искатель истины верит, что заканчивает путь, начатый предками, неся желания, прерванные смертью. Но о ком из тех, кто умер от тоски по свету, миру и маленькому счастью, ему мечтать?
Пока самолет подпрыгивал по неровным небесам, он плакал. Мимо прошла стюардесса, потом вернулась и нависла над ним. Миленький, сказала она, ты летишь без родителей?
И протянула ему леденец сердечком.
Колледж доказал свою неспособность содействию инициации пророка. Осенью Харви поступил в филиал недалеко от дома и жил дома. Мать не требовала от него найти работу, но выдала кредитку, которую сама пополняла. Она купила ему подержанную «Тойоту», которой он управлял, сидя на подушке. Его унижало желание матери содержать его, предположение, что сам он ни на что не способен. Она переписывалась по электронной почте с англичанином, с которым познакомилась на сайте знакомств для вегетарианцев. Порой, когда она слишком забалтывалась о своих таинственных друзьях и красоте Нью-эйдж, Харви прятался, боясь признать, что она глуповата и он унаследовал это качество. Что он знал на самом деле? Возможно, мир был просто сложнее, чем он мог понять. Он получал плохие оценки. Единственное задание, которое его заинтересовало, – найти истоки своего имени, и хотя генеалогия помогла мало, он прочел о валлийском и бретонском святом Харви, или Эрве, слепце, которого любили звери. Его поводырем был волк, и лягушки начинали петь при его приближении. Но и это кончалось великим вопросом: ну и что? Он не был слепым, и лягушки, живущие в грязи, его мало интересовали, как и остальные животные, особенно собаки. Интересно, что преподаватель нарисовал внизу страницы красной ручкой – и поставил тройку с плюсом.
Однажды после урока Харви спросил своего сутулого учителя истории о Квебеке. Учитель коллекционировал все о президенте Кеннеди. У него хранились все документы о покушении, точная копия модели камеры, заснявшей убийство, такая же винтовка, как у Освальда, которую он иногда приносил в класс, хотя и без затвора.
Квебек, сказал он и кивнул, сунув руки в карманы, чтобы подчеркнуть сутулость. Вообще-то все они говорят по-английски, но притворяются, что его не знают, чтобы не обижать туристов. Если ты хочешь выучить язык, какой он есть на самом деле, тебе лучше отправиться во Францию.
Позднее, однажды декабрьским днем, когда Харви вернулся домой, его ждало письмо в почтовом ящике. Там сообщалось, что он допущен к научной стажировке. Он прочел письмо дважды, затем вышел в пустое поле и уставился на голый скелет амбара. С затуманенного неба упали одинокие снежинки, слишком немногочисленные, чтобы стать снегопадом, слишком здравомыслящие, чтобы остаться просто снегом. От холода глаза заслезились. Эрве Эрве было не более чем случайное имя. Ванкувер или Виргиния – случайные места. Если он останется, то никогда не достигнет жизни святых. Никто не одобрит, если он изменится, даже мать. Он не хочет быть частью этого мира.
Он вернулся в комнату, сбросил все вещи на покрывало с кровати, потом стянул его в узел и отнес к машине. В состоянии, отрешенном больше, чем при медитации, он мчался сквозь ночь. Он сразу решил, куда ехать. Где-то в дороге он припомнил рассказы отца. Он чувствовал себя умным, отважным, так что Франсуа может им гордиться. Он сидел за рулем, выпрямив спину. Зеркало заднего вида показывало закат, бегущий над равнинами позади него.
Храбрость была новым ощущением. Безразличная земля казалась древней, примитивной, равнодушной к человеческому уродству, объездным дорогам и промзонам. В пустоте, лежащей перед ним, вскипали слезы.
Ввиду возможности мокрого снега он остановился в дешевом мотеле. На длинных парковках грохотали брошенные полуприцепы, вдалеке в окне бара светился знак «Будвайзера». Он вообразил засаленные долларовые бумажки в туалете, шоферюг, расстегивающих ремни, официанток с черными зубами и ресницами, похожими на рыболовные крючки. Возможно, клерк уже сказал им, что он приехал. Он часто вставал, чтобы поднять штору и выглянуть на пугавший его асфальт.
В «Уол-Марте» в Амарилло он решил запастись провизией. Женщина с тяжелыми ляжками двигалась, покачивая задом на манер телевизионных динозавров. Он позвонил матери. Когда ее истерика закончилась, она смогла несколько раз повторить только: чтобы стать святым, совсем не нужно далеко уезжать. Потом он нашел в одной из своих книг список ашрамов. Многие находились в Нью-Мексико. Он ехал на закат, ничтожная точка на пустых равнинах.
Шоссе теперь бежало по неровным пустым котловинам. Тишина гудела в нем, словно он уже был просвещенным, но он знал, что это только страх, настороженный слух животного. Он достиг значительной высоты над уровнем моря, мотор ревел, как газонокосилка. Огромное голубое небо обсыпало огнями. Он поспал на стоянке. Он думал о названиях, слышанных им, которые когда-нибудь обретут смысл: цереус и полынь, пало-верде, пиньон. Мимо неслись облака, на крышу автомобиля упало несколько набухших капель.
Утром он позвонил в ашрам. Это два часа езды, но мест нет. Женщина дала ему номер человека, сдающего комнаты в ближайшем трейлер-парке. Харви позвонил, поговорил немного и решил, что цена подходящая. После мокрого снега Оклахомы и техасского ветра он был рад, что путешествие закончилось в высокогорном Нью-Мексико, залитом холодным светом.
У входа висел указатель: «Трейлерный поселок “Отпавшая ветвь”». Как вскоре обнаружилось, парк, основанный сборищем религиозных изгоев, располагался вдоль засыпанного песком русла реки посреди марсианского пейзажа, заполненного холмами, похожими на дюны и утесы. Функционировал парк с тысяча девятьсот семидесятого года, и к настоящему моменту в его рядах находилось более сорока семей и бесчисленное количество холостяков. На окнах висели самые разнообразные Будды и «ловушки для снов», голубые Шив, украшенные бусами гуру и хоругви. Хилые садики придавали нескольким заплаткам между трейлерами процветающий вид, хотя по главной улице, подобно призракам, носились пылевые смерчи.
Хозяин парка Брендан Говард преподавал религию в местном колледже. Это был худой белокожий человек в очках со стальной оправой; часто он накидывал на плечи джемпер, словно это была не раскаленная высокогорная пустыня, а яхт-клуб. Он всегда представлялся полным именем, так что звучало оно как титул и производило впечатление значительности. Он жил, фигурально выражаясь, в Александрийской библиотеке, уместившейся в трейлере: вместо стен в вагончике были полки с книгами по тантризму, траволечению и вуду. Так или иначе, в первый же день он рассказал Харви, что именно тело есть вместилище истины.
Брендан Говард владел землей, на которой располагалось более двадцати пяти ашрамов, храмов, монастырей и приютов на расстоянии часа езды друг от друга. Первые месяцы Харви медитировал, постился, в предрассветные часы упражнялся в йоге и по мере тренировок в глубоком дыхании на ухоженной храмовой траве наблюдал чистейшую эманацию восхода. Но вскоре выяснилось, что почти ничего не изменилось. Духовность сказалась на здоровье, но не в большей степени, чем диетологический анимизм матери. Посвященные обсуждали вечную молодость знаменитых йогов. Никто не обращал на Харви внимания. Он хотел бы иметь мужество ходить по дороге голым или почти голым, погружаться в реку и возвращаться с песней, спать среди корней деревьев.
В «Отпавшей ветви» жило несколько семей сикхов с Запада, но они все еще были связаны с ашрамами, где уже лет тридцать белые американцы пытались вести существование как в Пенджабе, на родине гуру Гобинда Сингха. Сикхи пригласили Харви на лекцию, на которой печальный старик вещал о чистоте сотне студентов в белых одеждах и тюрбанах. Если ты сделал шаг прочь от своей души, то вернись назад, говорил он им. Почти час они монотонно пели, воздев руки к небесам, трясясь и плача, а под мышками у них стекал пот.
Не слишком впечатляйся, сказал Брендан Говард после того, как Харви описал пережитый опыт и чувство безопасности в этом обществе. Тон Брендана Говарда не был похож на манеру консультанта в школе, обсуждающего преимущества того или иного колледжа. Он определил ашрам как культовый филиал сикхизма. И тем не менее, продолжал Брендан Говард, религия связана с древними практиками. На самом деле сикхский тюрбан тоже восходит к древности и предназначен лишь для того, чтобы святого человека можно было отличить по оплодотворяющему органу, который приближается к лоноподобному храму.
В сикхском ашраме Харви слышал споры, в которых делали вывод, что Нью-эйдж – единственный путь, отличный от путей предков. Обесценилась даже йога, хотя ашрам оставался твердыней традиционных практик. Большинство собирались получить высшее образование, стать профессорами и психологами, но не видели в американской культуре ничего стабильного.
Сначала Харви думал, что ашрам – это возврат к прошлому, но потом понял, что даже когда духовные направления шестидесятых и семидесятых исчерпали себя, ашрам стойко держался, объединяя школы обу-чения йоге и основывая новые, и число учеников все еще росло. Община теперь ориентировалась на несколько компаний, чьи доходы взлетели до небес благодаря тому, что они объявляли себя некоммерческими организациями и выплачивали своим приверженцам жалкие гроши. Специалисты по всем вопросам, от здорового питания до надзора, – директора, копирайтеры и секретари в тюрбанах и хламидах, – каждое утро толпами неслись в оштукатуренные домики на краю ашрама. Их успех, объясняли они, происходил от высокодуховных семейных ценностей и бытия в мире, а не поисков аскетических путей, которые они полагали бесплодными. Доходчивость впечатляла.
Заполнив короткую анкету, Харви получил работу садовника и дворника – убирать за молодыми мексиканцами, подстригавшими лужайки и оставлявшими за собой выпотрошенные мусорные мешки. В его обязанности еще входило отлавливать сбежавших собак. Жители ашрама, боясь эпидемии бешенства, пытались сдерживать своих псов, когда у них появлялось желание сбегать со стаями диких собак. И хотя Харви склонил себя к новой жизни, девушки ашрама, пышущие здоровьем от поглощения молока буйволицы и индийских лепешек, завидев его, смеялись. Женитьба поощрялась, причем в юном возрасте. Это высший уровень йоги, сказал учитель, истинная чистота. Харви надеялся, что когда-нибудь какая-нибудь девушка разглядит преданность в его сердце. Она будет маленькая, и бестелесная, и вечно юная, словно эльф.
В своей комнате в трейлере Брендана Говарда он работал над позами, требующими более серьезных усилий. Он часами практиковал глубокую медитацию, держа ладони на голове и дыша, свернув язык в трубочку. Скоро Харви обнаружил, что уже не задыхается из-за разреженного воздуха. Он читал книги о йоге и изучал анатомию, учился говорить о своем теле в научных терминах. Потея, стоя на голове, он ощущал себя первобытным, более не одомашненным существом. Он гордился рассветами, когда удавалось встать для самоотверженного служения в три часа утра и прогреть машину. Гордость вызывали даже страдания, и хотя учитель говорил, что только аскет, садху, может насладиться страданием и увильнуть от обязанностей по отношению к миру, Харви работал на благо общины. Ему нравились древние обряды, одеяния и чувство традиции, власть отжившего. Однажды, восторгаясь своей новообретенной сущностью, он осмелился пригласить на свидание хоть кого-то – невзрачную девушку чуть ниже его самого с сизыми шрамами от прыщей на щеках.
Извини, сказала она ему, вечером я иду петь с друзьями.
А, отозвался он и подождал, но приглашения не последовало. Вернувшись домой, он сосредоточился на дыхании, зажал одну ноздрю – так выдох звучал как проколотое колесо.
Вы должны сопротивляться мыслям о себе, преодолевая жизнь как страдание, говорил им учитель на еженедельной лекции. Над холмами завывал весенний ветер. Все говорили об ионных разрядах в воздухе и о том, что традиционные общества осуждали преступления более строго, если их совершали в сезон ветров. Учитель страдал страшной аллергией на пыль и на можжевельник. Его всклокоченная борода лежала на груди, и он все время сморкался.
Прислушивайся к ветру, сказал он. Это хаос тебя пугает. Хаос в тебе пугает тебя. Погляди на мир. Связи не распались. Будущее бесформенно. Нас ничто не удерживает. Хаос был раньше, но не такой, как теперь. Пройти через него поможет лишь мудрость.
Харви часто слышал, как учитель говорил, что история – это тяжкое бремя и что американцам повезло из-под него выскользнуть. Древняя мудрость вечна и их меняет. Но кем они станут? Новым орденом, вроде воинов-джедаев в белых плащах предков Супермена, способных перемещать кристаллы усилием воли? А Эрве Эрве? Эрве-Франсуа-Эрве? Он вспоминал отцовские истории, жестоких людей, стойкую бабушку.
Забудьте прошлое, говорил учитель и таращил глаза; тюрбан сполз набок.
На следующий день Харви поехал в Санта-Фе и зашел в супермаркет. Ему были нужны трусы, но кончилось тем, что он битый час ходил там из магазина в магазин, останавливаясь посмотреть музыкальные видео в «Фут локере» и фильмы в «Радио-шеке». Мимо прошла девушка-мексиканка в сетчатой блузке, вероятно лет тринадцати, демонстрируя черный лифчик. Ему хотелось, чтобы все это отправилось на костер. Он не хотел быть похожим на отца.
Когда Харви собрался домой, разразилась буря. Машины, остановившиеся на красный свет, трясло. Ветер очистил его переднее стекло песком, маленькие кусты перекати-поля пересекали шоссе, как испуганные кошки. Молнии пробили дыры в гористом горизонте до самого юга.
История, хаос, страдание? Имеют ли слова смысл для природы? Может, даже ашрам – это слишком, жизнь аскета предпочтительней: пещера или монастырь, чтобы укрыть его от оценивающего взгляда. Но разве его сердце создано для одиночества? Путешествие начинается с выбора имени, ну а потом?
Когда он появился на вечерней лекции, обитатели ашрама собрались снаружи. Некоторые для защиты от песка нацепили очки. Пропал Сири Рам шести лет, его пес, метис хаски Снежок, часто сбегал с бродячими собаками. Все решили, что он пошел его искать. Пока собирались поисковые группы, Харви дрожал в высокогорной пустынной ночи.
Группы углубились в холмы, дули в свистки, кричали, во мраке метались огни фонариков. Ветер сбивал людей с ног, словно они входили в прибой. Можжевельник и кактусы всех видов, даже опунции, ждали их, чтобы опутать ноги. Скорый и безмолвный лунный свет придавал скалам вид затонувших кораблей.
Из оврага послышалось тявканье собаки. Сначала скулеж, потом лай, будто пес просил его вывести. Они шли по краю скалы, пока фонари не осветили Снежка в клубящейся пыли. Ветер уничтожил следы драки, кто бы там ни дрался. На камне отпечатались кровавые следы лап. Сухое, согнутое дерево на склоне сломалось, Снежок стоял под ним с опущенной мордой, покрытой кровью и пылью, и тяжело дышал.