Группу разместили в бывшей американской казарме. Стандартные, на четверых, комнаты, койки под сетчатыми пологами, туалет и умывальник внизу. В палисаднике среди зарослей бродят птицы, похожие на цесарок. Напротив — казармы, где живут вьетнамские моряки. Поступила информация, что среди них есть заболевшие лихорадкой денге, отмечены случаи со смертельным исходом. Комаров — переносчиков лихорадки — полным-полно, а защиты от них, кроме сетчатых пологов и репеллентов, никакой. Руководство предпочло устроиться на небольшом судне, ошвартованном у причала. Там же обживали каюты строители и проектировщики, прибывшие с Тихоокеанского флота. Преимущества очевидные: на судне кондиционеры, душ, с водой проблем нет.
Капитан второго ранга из штаба тыла Тихоокеанского флота с раздражением рассказывал:
— Наше правительство отправило во Вьетнам сухогруз с рисом — дар вьетнамскому народу. В Дананге у капитана сухогруза потребовали оплатить пошлину на ввозимый товар. Капитан ошалел: какая пошлина? Это же подарок вам! Ни до чего не договорились. Пришлось платить. Ничего, мы страна богатая.
Нас ожидал пышный приём в просторном зале офицерского клуба. Такого экзотического стола мне еще не приходилось видеть: запечённые, с золотистыми гребешками фазаны, рыба под бледно-желтым соусом, мидии, ощетинившиеся усами и клешнями розовые лангусты, мясо, экзотические фрукты. А посреди этого великолепия голубые тарелки из тонкого фарфора, наполненные чем-то, напоминающим содержимое аквариума. Потом выяснилось — черепаховый суп. Напитки — соответственно уровню приёма. Натюрморт в стиле старых фламандцев.
Под потолком вяло вращал лопасти вентилятор, с трудом рассекая плотный жаркий воздух. Меня смутил сладковатый трупный запах, волнами перекатывающийся над роскошно сервированным столом. Запах заметил не только я, но никто не подал виду. Недоброкачественные продукты? Особенности вьетнамской кухни? Сомнительно. Безопасность таких приемов обеспечивают спецслужбы. Тогда что? Всплыл в памяти недавний разговор с нашим куратором Гришей. «Чтобы обеспечить безопасность строящейся в Камрани базы, власти в том районе провели тотальную санацию», — сказал он. «Что это значит?» — удивился я. «Расстреляли местных сторонников американского режима. Здесь это просто». Может, расстрелянных погребли где-то рядом?
Пока говорили тосты, пока их переводили, я осторожно пододвигал тарелки с яствами и нюхал их. Все в порядке. Но ощущение, что разлагающийся труп лежит под столом, не покидало меня. Виски в сочетании с пивом сыграли роль дезодоранта, к тому же все проголодались. Уже под занавес приема вьетнамский старший полковник (четыре больших звёздочки), оглядев опустошенный стол, огорченно заметил:
— Почему же вы не попробовали наш знаменитый соус тык-нам? Уверяю вас, ничто так не укрепляет силы в нашем климате, как этот соус. Его рецепт получен несколько столетий назад.
Я пододвинул керамическое блюдо с прозрачной жидкостью, в которой плавали стручки красного перца, и понял — вот он, источник трупного запаха. Полковника поблагодарили, но пробовать никто не решился. Недели через две, уже в Ханое, я ехал на узел связи за почтой и свежими газетами. Слева голубело море, справа лежали рисовые поля, рассеченные каналами. Было душно, я опустил боковое стекло, и сразу же в лицо пахнуло знакомым запахом.
— Тык-нам? — спросил я.
Водитель, вьетнамский солдат, радостно закивал.
— Сворачивай! Посмотрим, как его изготовляют.
Водитель меня понял, и минут через десять мы уже подъезжали к небольшой гавани, где у причала стоял рыболовный траулер, с него выгружали рыбу. Технология изготовления знаменитого соуса была на изумление проста. В три бетонных с отверстиями желоба, расположенных один под другим, небольшим экскаватором загружалась рыба, на солнце рыба быстро разлагалась, слизь по специальному отводу стекала в резервуар, ее фильтровали, добавляли перец — и соус готов. Забегая вперёд, скажу, мы вскоре привыкли к тык-наму, всегда добавляли его в рис.
Утром группа, в которую входили геодезисты, проектировщики, строители, выехали на рекогносцировку. Я поехал с ними. Группу охраняло отделение вьетнамских солдат. Автобус, подскакивая на выбоинах, свернул на широкую, хорошо укатанную дорогу. Слева море, изувеченный пирс, груды железного, покрытого яркими пятнами ржавчины, хлама. Среди зелени — брошенная американская техника: короба разбитых бронетранспортеров, громоздкие танки без башен, справа — невысокие холмы. Офицер-вьетнамец, хорошо владеющий русским, сказал, что база ещё не полностью разминирована, перемещаться нужно, соблюдая осторожность. Кроме мин, много неразорвавшихся боеприпасов. Партизаны взорвали американский склад с оружием, и снаряды, шариковые бомбы, гранаты разлетелись на десятки метров вокруг.
Недавняя война ощущалась на каждом шагу. От военного городка с казармами, госпиталем, лазаретом, складскими помещениями остались лишь фундаменты из дикого камня и цемента. Из фундаментов торчали металлические штыри. Полковник-инженер пояснил:
— На фундаментах американцы устанавливали модульные конструкции. Завозили их из метрополии. Что-то вроде детских конструкторов. Собрал, установил кондиционеры, подвел электричество, воду— готово. Когда американцы покидали Камрань, они разобрали модули, погрузили на суда и увезли. Они денежки умеют считать.
— А как американцы решали вопрос с водоснабжением? — спросил я.
— По моим данным, у них было около ста скважин, все автономные, с насосами, компактной системой очистки и обеззараживания.
— Нужно использовать их опыт.
— Нужно. Только у нас ни модулей таких нет, ни оборудования. Водовод придётся тянуть из озера, к нему мы скоро поедем. Вода агрессивная, трубы будут быстро выходить из строя, и сколько их понадобится — подумать страшно.
Возвращаясь к автобусу, мы медленно брели по песчаному откосу, стараясь ступать след в след вьетнамским солдатам. Отделение растянулось цепочкой впереди, метрах в пятидесяти. Если солдат наступит на мину, нам достанутся лишь мелкие осколки. Тоже не сахар, но всё же…
В салоне автобуса было душно, в воздухе плавали золотистые пылинки, пахло чужим потом, ношеной одеждой. Ехали минут двадцать. Солнце палило нещадно. Наконец автобус остановился, мы вышли и, разобравшись по одному, начали восхождение на сопку, на вершине которой стояла вилла президента Никсона. Рядом с виллой — пресноводное озеро, которое может быть использовано как источник водоснабжения. Воды вряд ли хватит на весь городок, первая ветка протянется к причалам, чтобы снабжать водой корабли и суда.
Параллельно с тропой дыбилась, как застывшая лава, дорога, покрытая асфальтом. Вьетнамец пояснил, что дорогу к вилле американцы построили всего за один день, перед приездом президента в Камрань. На песок укладывалась специальная ткань, поверх неё — асфальт. Так что не только у нас красят заборы к приезду начальства!
Слева и справа от тропы, проложенной минёрами, валяются гильзы от снарядов. Но меня интересовали норы. В норах живут песчанки. Если чума возникнет среди этих симпатичных зверьков, могут заболеть и люди. На юге Вьетнама есть природные очаги чумы.
Вот мы и на вершине. Среди тропических зарослей торчат дулом к небу ржавые стволы зенитных установок. От виллы Никсона остались одни обломки — её взорвали партизаны. Странно выглядит холодильник, отброшенный взрывной волной и теперь мирно стоящий на солнцепеке. Что-то сходное с картинами сюрреалистов. Сверху открылся вид на озеро, окаймлённое песчаным пляжем. У деревянного помоста валялась искореженная вышка для прыжков в воду, повсюду следы бессмысленного, жестокого разрушения. В кустах стрекотали какие-то жёлтые птички, горизонт был плоск, пустынен. На обратном пути я нашёл новенькую американскую винтовку. Офицер-вьетнамец с презрением сказал, что винтовка — ерунда, а вот автомат Калашникова — вещь. У офицера тонкое интеллигентное лицо, он образован, кроме русского, владеет французским языком. Возраст его определить трудно, во всяком случае, круто за сорок. Он ещё мальчишкой воевал с французами, всю войну с американцами провёл в джунглях Меконга. Больше всего он любит стихотворение Симонова «Жди меня». «Я восемь лет не видел сына, — с горечью сказал он мне, — когда уходил на войну, ему было несколько месяцев, когда вернулся, он уже ходил в школу».
Россияне нередко судят о вьетнамцах по жуликоватым торговцам, что в последние годы наводнили нашу страну. Это не настоящие вьетнамцы. Настоящие — гордый, красивый и очень работящий народ.
Следующий этап рекогносцировки — взлётно-посадочная полоса и обследование места, где со временем вырастет лётный городок. Сопки, дюны, дорога, пробитая среди них, пустынное пространство взлетно-посадочной полосы, изуродованной рытвинами и воронками. Автобус, дёрнувшись, остановился.
Россияне нередко судят о вьетнамцах по жуликоватым торговцам, что в последние годы наводнили нашу страну. Это не настоящие вьетнамцы. Настоящие — гордый, красивый и очень работящий народ.
Следующий этап рекогносцировки — взлётно-посадочная полоса и обследование места, где со временем вырастет лётный городок. Сопки, дюны, дорога, пробитая среди них, пустынное пространство взлетно-посадочной полосы, изуродованной рытвинами и воронками. Автобус, дёрнувшись, остановился.
Я поднялся на вершину песчаного холма, поросшего каким-то синеватым марсианским кустарником, внизу пузырилось болотце, к нему, неуклюже ковыляя, тащился, волоча хвост, варан. Розовое небо истекало зноем, над аэродромом дрожало, струилось марево. Передо мной расстилалась пустыня. Кое-где песок так затянул бетонку аэродрома, что её и видно не было.
Возможно, что это был тот самый холм, куда в 1995 году, при заходе на посадку, врежутся три истребителя Су-27 из эскадрильи «Русские витязи», возвращающиеся домой с аэрошоу в Малайзии. Асы погибли из-за глупости руководства. В Москве решили сэкономить на топливе, дозаправить самолёты не у иностранцев, а в Камрани, а радиолокационный пункт «Витязей» проморгал, их не вёл, и пилотам пришлось самим выкручиваться в незнакомой обстановке.
Прилетел Колесниченко. Сидели на скамейке в саду. Неподалеку важно прогуливались цесарки, перья их отливали золотом. Среди зарослей видна была кровля казармы, в которой жили вьетнамские моряки. Сегодня рано утром я видел, как из казармы выносили носилки с трупами моряков, умерших от лихорадки денге. Сергей закурил и с горечью сказал:
— Маленькая война — тоже война.
— А могла быть большая?
— Могла. Хронология такая: к февралю семьдесят девятого года отношения с Китаем окончательно испортились. Срок традиционного договора о дружбе и сотрудничестве истёк. Ден Сяопин заявил о готовности Китая к полномасштабной войне с нами. На советско-китайской границе была сконцентрирована полуторамиллионная китайская армия, с нашей стороны в полной готовности развернули свыше сорока дивизий.
Но сначала китайцы решили наказать непослушный Вьетнам за свержение режима Пол Пота. Семнадцатого февраля семь китайских корпусов вторглись во Вьетнам. Вьетнамцы сражались мужественно. За тридцать суток конфликта китайцам удалось продвинуться лишь на восемьдесят километров. Опасаясь удара с нашей стороны, китайцы вывели свои войска, понеся большие потери. Когда мы прилетели, в Лонгшоне ещё грохотали орудия.
— И ты напишешь об этом в своем очерке?
— Нет, конечно. Зачем пугать обывателей тем, что мы были на грани третьей мировой войны? Напишу о героизме вьетнамцев. Ведь китайской армаде противостояли одна регулярная дивизия, пограничники и народные ополченцы.
— А наши советники?
— Само собой.
В Камрани порядок переговоров изменился, в Ханое мы работали в составе делегации, протокол на протокол, всегда можно было проконсультироваться с руководством по тому или иному вопросу. Здесь вьетнамская сторона предложила, чтобы переговоры велись между специалистами, а материалы уже корректировались при подготовке рабочего договора. Нас с Тхиу разместили в беседке, стоящей в саду. На столе два флажка — советский и вьетнамский, два блокнота, ручки, пачка сигарет, термос с зелёным чаем. Из кустов, где трещали цикады, волнами накатывал горячий воздух. Я так уставал, что сил хватало добраться до казармы, вылить на голову таз холодной воды и забраться под накомарник. Где-то на третий день Тхиу, прощаясь, похлопал меня по заднице. Я был потрясён. Вьетнамский коллега как бы говорил: ничего, мол, у тебя, голубчик, не выгорит. Переговоры шли трудно, Тхиу требовал то одно, то другое, я, как мог, отбивался. Установка была такая — много не обещать. Выходит, я где-то промахнулся, показал свою несостоятельность. Необходимо было срочно уведомить руководителя делегации. Подавленный, плелся к причалу, к плавмастерской, где развернут наш штаб. По дороге встретил Сергея Колесниченко.
— Юра, ты чего такой мрачный? Нездоровится? Пошли ко мне, у меня бутылка виски припрятана. С содовой да ледком — самое то.
Я рассказал о том, что произошло.
Сергей рассмеялся:
— Радоваться нужно такой удаче.
— Чему радоваться?
— Шлепок — проявление дружеских чувств. Чем-то ты пронял Тхиу, понравился ему. А значит, он тебе доверяет. Для дипломата — серьёзная удача. Завтра преподнеси Тхиу презент. Я тебе подберу и скажу, как это сделать. Здесь, на востоке, большое внимание уделяется ритуалам, поведению человека. Старайся чаще улыбаться и не садись с Тхиу рядом.
— Не понял.
— Запах белого человека неприятен вьетнамцам. Вида он, конечно, не подаст, но зачем рисковать?
— Почему же нас не инструктируют?
— Комитетчики не знают нюансов, Я же в Индокитае много лет, изучил языки, нравы, обычаи. Без этого не выживешь, завалишь дело.
В Ханой вернулись через десять дней. Город встретил влажной духотой, ночью духота не спадала, спать под накомарником — мука. Жара в Камрани переносилась куда легче, к тому же рядом плескалось море. А тут ещё испытание: надвигался тайфун. К вечеру деревья в саду резиденции замерли, птицы примолкли, город словно накрыли тяжелой плитой, с юго-востока заходила туча с обвисшим, как вымя, подбрюшьем, где, как маленькие змейки, мелькали, извиваясь, молнии. Девушки вьетнамки, обслуживающие нас, спешно опускали жалюзи на окнах, убирали плетеные кресла с лоджии. Тайфун мог привести к обострению различных заболеваний. Взял тонометр, прошелся по номерам. Народ резался в карты. Встречали меня одним и тем же вопросом: «Доктор, сколько сегодня нальёшь?» — «В зависимости от вашего поведения», — привычно отвечал я. «Мужики, давайте напоследок отметелим доктора, — предложил начальник штаба группы Плаксин. — Вы посмотрите, какую власть взял!» — «Ша, как говорят в Одессе, — я поднял руку, — всем разойтись по койкам, буду измерять давление. Тайфун, братцы, дело серьезное, с ним не шутят. У кого давление в норме, получит по сто пятьдесят». «Попробуй, намерь у меня», — мрачно сказал лётчик генерал-майор и показал кулак, которым вполне можно было колоть грецкие орехи.
Слава Богу, ритуал перед ужином нарушать не пришлось. «Фронтовые» сто грамм снимали депрессию, улучшали настроение. К тому же алкоголь повышает кислотность в желудке, и это снижает риск подхватить амебную дизентерию и другую экзотику. В группе был единственный трезвенник — полковник Владимиров из главного инженерного управления. «Не подумайте, что я лечился и всё такое, — сказал он мне в первый день, когда мы сидели рядом на приеме в посольстве, — просто я идеологический противник алкоголя». — «Даже в небольших дозах?» — спросил я. «А какая разница?» — «Здесь, во Вьетнаме, я бы сделал исключение из правил».
Владимиров едва не подвёл меня в самый последний день нашего пребывания в этой прекрасной стране. Протоколы и соглашение с вьетнамской стороной были подписаны, детали утрясены, завтра предстоял вылет в Москву, а вечером наша группа была приглашена на заключительный банкет. Карлов уехал за почтой, я укладывал чемодан, когда в номер постучал Владимиров; вид у него был испуганный.
— Что случилось?
— Понимаете, доктор, у меня второй день расстройство… Да и самочувствие неважное, знобит.
— Понятно. Пойдёмте в ваш номер, я должен вас осмотреть.
Пока шли по лоджии, я успел проклясть всех пижонов, которые не пьют водку по идеологическим соображениям. Надо же, в самый последний день!
Сомнений никаких: классическая клиника амебной дизентерии, можно обойтись без микробиологических исследований — и так все ясно. Владимиров расстроился:
— Что же делать? Завтра вылет в Москву…
— Будем считать, что заболевание у вас проявилось… в самолёте. Возьмите с собой прокладки, полотенца, майки. Понимаете для чего? Прилетаем в Москву, я даю радио, и вы прямо с аэродрома отправляетесь на Соколиную гору, в инфекционное отделение. Амёбная дизентерия — серьёзное заболевание. Грех беру на себя. Как?
— На всё согласен, лишь бы домой… Может, мне водочки?
— Поздно, дорогой. Поверьте, европейцы, осваивающие тропики, были не дураки, пили по вечерам виски и джин с тоником. Профилактика, в том числе и малярии. В тоник входит хинин.
Пошёл к Юрию Алексеевичу. Когда я подходил к его люксу, гром саданул так, словно неподалеку рванул снаряд крупного калибра. И сразу полил дождь. Такой дождь я видел только в Гвинее — сплошная зелёная стена. Дождь сорвал ураганный ветер, с деревьев полетели листья, лепестки цветов — в этой радужной метели, как в замедленной съёмке, проплыли плетеное кресло, ярко-красный плед, наверху грохнули жалюзи, посыпались стекла. Я зачарованно глядел на клубящиеся, наполненные дрожащим светом тучи. Прошло несколько минут, и стало тихо. Позже выяснилось, что тайфун прошел стороной, лишь кончиком крыла зацепив Ханой.