На колкость Зверев не отреагировал.
— Ну вот и славно. Думаю, что все обойдется без недоразумений.
Вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Маша спрыгнула с подоконника и улеглась на кровать. Что же выходит, она теперь пленница? Нет, конечно, если она задумает уйти, она уйдет. И этот… папаша ее не остановит. Что он сделает? Насильно запрет ее в мансарде? Будет караулить день и ночь? Глупо. Они здесь не одни. Зотовы не позволят так над ней издеваться. Самое неприятное, что в главном он прав. Она не может уехать вот так, бросив Альку на чужого дядю.
Нет, в том, что Зверев ее настоящий отец, Маша уже не сомневалась. Внешне они похожи ровно настолько, насколько восьмилетняя девочка может походить на тридцатилетнего мужчину.
Но вот какой он отец? Каково будет с ним такому незаурядному ребенку, как Алька? Если она, Мария Сивцова, может хоть как-то смягчить этот процесс привыкания, она обязана остаться.
А если это действительно тот типчик, к которому и на пушечный выстрел детей нельзя подпускать? Ведь слухи на пустом месте не рождаются…
Тогда ей придется бороться. Да, конечно, он — законный отец. Но ведь и законных родителей лишают прав на ребенка, если они плохие родители.
Перспектива таскаться по судам не придала Маше бодрости.
Она услышала шаги внизу, в бане, и закрыла глаза. Пусть думают, что она спит.
— Марусь, обедать собираешься? — Инна осторожно прикрыла за собой дверь и остановилась на пороге.
Маша открыла глаза. Инна держала в руках тарелку с дымящимися макаронами, поверх которых лежала посыпанная зеленью ножка курицы.
— Проходи, — улыбнулась Маша, — чего стоишь как неродная? — Маша вспомнила, что не ела со вчерашнего обеда. — Если бы не ты, Инночка, я бы еще долго не вспомнила о еде.
— Ты очень расстроилась? — Инна поставила тарелку на стол и села на табуретку.
Маша поднялась и села напротив подруги. Ее удрученный вид говорил сам за себя.
— Зря, — возразила Инна. — Он так счастлив, что нашел ее. И ты должна быть рада. Ведь они родные.
Маша кивнула и принялась за еду. Трудно все это объяснить Инне Зотовой. Инночка такой человек… Она смотрит на мир через волшебные розовые очки, поэтому видит все совершенно иначе. Любит то, что Маше в голову не пришло бы полюбить. В людях видит только хорошее. Как в другом измерении живет.
— А мне он понравился. — Инна смотрела мимо Маши, в сад за окном и не обратила внимания на тот полный недоумения взгляд, который ей послала подруга. — Мужественное лицо, решительность во всем. Знаешь, обходительный такой, вежливый. Обещал Никите на сенокосе помочь.
Маша кивнула, пережевывая курицу. Правильно. Пусть вкалывает. Поменьше перед глазами будет маячить.
— Он так интересно рассказывает, — продолжала Инна. — Утром за завтраком рассказывал про Индию. Мы заслушались.
Маша отложила вилку и уставилась на подругу.
— Про Индию? Что он там делал, в Индии?
— Ну… Он моряк. Ты что, не знаешь? О чем же вы так долго разговаривали?
Инна не знала, куда деть свое удивление. Маша пожала плечами:
— О» чем, о чем. Да ни о чем. Я по крайней мере до сих пор ничего о нем не знаю. Зато он обо мне сведений насобирал! — Она провела ребром ладони по шее. — И про Бориса, и про Влада, и про Алькино исчезновение, только все шиворот-навыворот. Он считает, что я хотела деньги делать на Алькином творчестве. Можно себе такое представить?
Инна недоверчиво покачала головой:
— Ему наболтали, он и поверил. Его можно понять, он ведь ее пять лет искал…
Инна пыталась найти Звереву оправдание, потому что интуитивно чувствовала доверие к нему. В то же самое время ей хотелось поддержать подругу, ведь та искренне болеет за судьбу девочки.
— Я не доверяю ему, — призналась Маша. — Или он уголовник, или алкоголик. У нас в подъезде считали, что именно первый муж пристрастил Наташу к спиртному. Ты бы видела ее… Красавица! А сбежала от этого Зверева и даже фамилию ребенку сменила, чтобы он найти не мог. Представляешь?
— Бедная девочка. С матерью не повезло, а теперь если и отец такой…
— Вот именно! — Маша отодвинула тарелку. — Не могу отдать ему Альку, не проверив все досконально. Но как?
Некоторое время подруги молчали. Слышно было, как муха жужжит и бьется о стекло.
Наконец по лицу Инночки скользнула лукавая улыбка:
— Устроим ему проверку!
— Это как? — Маша с недоумением покосилась на подругу. Уж больно у той видок был веселенький.
Вот ей, Маше, как раз не до смеха, а той развлечение!
— А мы его напоим!
— Не поняла.
— Да ну тебя. Что же здесь непонятного? Нас с сестрой мама учила: прежде чем вступить с парнем в серьезные отношения, надо его напоить в компании. Тут-то его в полной красе и увидишь. Если он пьяный — дурак, то и в жизни такой будет. Пьяный не может притворяться.
Маша ничего не могла возразить против мудрости Инночкиной матери.
— Если он буйный, то буйство свое покажет обязательно. Если алкоголик, то мгновенно запьянеет. Поняла?
Маша подвинула стул ближе к Инне и взглянула в окно.
— Да, но как мы все это устроим? Нужен повод. День рождения или праздник какой-нибудь.
Инна расхохоталась:
— Придумала проблему! Отец встретился с дочерью! Вот тебе и праздник. В субботу соседи колют свинью. Мы у них мяса займем. Устроим шашлык.
— А ты не боишься? А если он буйным окажется? Дебоширить начнет? Дети все-таки…
— Ой! С моим Никитой не подебоширишь, пожалуй! А я сестру с мужем позову, у них сын взрослый. Справимся с одним-то дебоширом. И потом, пьяных на откровения тянет. Я Никиту настрою, чтобы он больше с гостем разговаривал. Вопросы задавал. А потом все повыспрошу. Идет?
— Пожалуй…
Ночью в мансарду долго не приходил сон. В отличие от Маши Алька и не пыталась уснуть — она сидела на кровати, обняв руками колени, и смотрела в усыпанную звездами синь.
Здесь, в мансарде, понятие «ночная тишина» было относительным. Первое время жильцов развлекали соловьи. Теперь ровным звоном полуночи звучали кузнечики, создавая прекрасный фон к яркой картине ночного неба.
Если долго не спать, смотреть и слушать, начинает казаться, что стрекочут мигающие звезды.
— Маша, а правда мой папа красивый?
— М-м-м… — От неожиданности Маша начала ворочаться на кровати, поправлять одеяло и подушку и наконец ответила неопределенно: — Ты немножко похожа на него.
— Да? — Алька мгновенно развернулась в сторону Маши и задала мучающий ее вопрос: — Он тебе тоже понравился?
Маша с силой взбила подушку и взглянула на тоненький взъерошенный силуэт.
Святая наивность…
— Ну… я бы не стала делать преждевременных выводов… Мы знакомы так мало…
Не брякнешь же вот так ребенку: «Девочка моя, я подозреваю, что папа твой — отъявленный проходимец». Ей, Маше, предстоит быть дипломатом. И остаток лета провести меж двух огней.
— А вот ты ему сразу понравилась!
— Не болтай зря! — одернула Маша. Чего-чего, а фантазии Альке не занимать. Напридумывать — это мы умеем.
— Я не болтаю, — обиделась девочка. — Он сам мне сказал.
— Когда? — Маша приподнялась на локте и недоверчиво посмотрела на нее.
— Сегодня мы ходили гулять и разговаривали. Я спросила его. А он сказал: ничего, симпатичная.
Лицемер! Маша мгновенно представила тон, которым было сказано это «ничего, симпатичная». И ехидная улыбка при этом.
— Я ему рассказала, как мы жили в Москве. Как ты меня английскому учила, как мы с тобой на роликах катались. Помнишь? И как мы барбариски у Софьи Наумовны из буфета таскали — я тоже рассказала…
— Это еще зачем?
— Так…
Алька замолчала и вновь отвернулась к звездам. Обиделась?
Маша почувствовала себя неловко. Ну что пристала к ребенку: зачем, зачем?.. Ведь ей всего восемь лет.
В чем-то она, конечно, вундеркинд, но в чем-то дитя неразумное. Какой с нее спрос? Нашелся ее близкий родственник, и она, конечно же, готова полюбить его со всей силой ребячьей души. Это естественно.
— Алька, — позвала Маша примирительно, — ты его хоть капельку помнишь? Ну что-нибудь помнишь из той жизни, с ним? Ведь тебе так мало лет было, когда вы с мамой уехали…
— Конечно, помню. — Алька как будто удивилась вопросу. — Я помню море, камешки на берегу ровные-ровные, круглые. И пароход помню. Белый. Мы папу встречали, и он был в белом пиджаке.
— В кителе.
— А?
— Ну а еще что-нибудь? Дом…
— У нас попугай был. Он говорить умел. Я у папы спросила, он сказал, что правда, попугай был. Но потом папа его отдал. И комната была большая, а с балкона видно море.
— Алька, почему ты мне никогда не рассказывала об отце? Ну хоть бы раз! Почему?
Алька помолчала в темноте, а потом проговорила изменившимся голосом:
— Мама сказала, что он утонул. В море.
— Ох! — вырвалось у Маши, и она машинально прикрыла рот ладонью. Пока она собиралась с мыслями, девочка успела отогнать от себя неприятные воспоминания и проговорила светло и мечтательно:
— Ох! — вырвалось у Маши, и она машинально прикрыла рот ладонью. Пока она собиралась с мыслями, девочка успела отогнать от себя неприятные воспоминания и проговорила светло и мечтательно:
— Папа сказал, что мы поедем в город и он поведет меня куда я захочу: в парк, в кафе, в кино. Здорово, да?
Маша в темноте кивнула и не произнесла ни слова. Алька растолковала ее молчание по-своему.
— Маш, хочешь, я папу уговорю, он тебя удочерит. Он добрый! А?
Маша хмыкнула. Чего только не придет в голову ребенку!
— Ты считаешь — меня нужно удочерять?
— Ну, у тебя же нет родителей… — резонно заметила Алька.
— Нет уж… Я уж как-нибудь сама. Удочеряют до восемнадцати лет, — пробурчала Маша, натянула одеяло до подбородка и отвернулась к стенке.
— Спокойной ночи, — проговорила Алька, придвинула к себе блокнот и начала выводить в бледном свете луны кривые строчки.
Глава 16
— И все же я прошу вас поехать с нами.
Зверев не уходил с кухни. Стоял и смотрел, как Маша вытирает посуду. Она была в коротком летнем халатике и терла тарелки большим голубым полотенцем. На руках, повыше локтей, Зверев заметил ямочки. Эти ямочки его так удивили, что он не хотел уходить. Стоял и смотрел. Маша ни разу на него не взглянула. Она не желала его видеть.
За завтраком он сообщил, что они с Алькой едут кататься на каруселях, и позвал ее с собой. Она, естественно, отказалась. Теперь он стоит столбом и долдонит одно и то же.
— Боитесь, что убегу? — поинтересовалась Маша, убирая тарелки в шкаф.
— Никуда вы не убежите, раз уж остались. Но сами подумайте — мы едем на целый день в незнакомый город. Девочка может захотеть в туалет, в конце концов. Кто с ней пойдет?
— Это аргумент, — усмехнулась Маша.
Она уже поняла, что настырный папаша не отстанет. Она вытерла влажным полотенцем стол и повернулась к Звереву:
— Считайте, что вы меня убедили. Сколько мне будет выделено на сборы?
— Пятнадцать минут, — не моргнув ответил Денис.
— Почему не пять? — съязвила Маша, вытерла руки и отправилась одеваться.
Если уж ей и пришлось уступить, то она покажет, что ей это неприятно. Пусть думает, что она не прочь развлечься. Поглазеть на город. Хотя провести день в обществе человека, который обвиняет тебя во всех смертных грехах, — удовольствие не из лучших. Тем более приходится нарушать собственные планы — хотела позагорать на озере в компании томика Агаты Кристи.
Но, рассуждая подобным образом, Маша все же не торопясь собиралась. Достала легкое шифоновое платье и изящную соломенную шляпку. Заглянула в крохотную белую сумочку — все ли на месте. Сбросила шлепки и застегнула на ногах легкие кожаные сандалии. Глянула в зеркало и усмехнулась. Там она ясно увидела одну из своих субличностей — романтичную дочь капитана Гранта. Ну что ж, пусть будет так.
— Я тоже надену шляпу! Как ты! — Алька прибежала звать Машу и затянула сборы еще на десять минут — ее пришлось полностью переодевать, чтобы наряд соответствовал шляпе.
Когда обе дамы спустились в сад, Зверев сидел на скамейке в обществе Шейлы.
— О-о… — протянул он.
Алька приняла это «о-о» за восхищение и расцвела. Маша только бровью повела и направилась к калитке.
В город решено было ехать электричкой. Собственно, решал Денис, единолично. Кружить на машине незнакомыми улицами не захотел. То ли дело бродить пешком, держа в своей ладони теплую лапку дочери.
В душной электричке, заполненной разношерстной публикой, не открывалась половина окон. Какой-то бабуле пришло в голову попросить Дениса открыть окно. Почин был поддержан, и через минуту Зверев отправился вдоль по вагону, дергая одно за другим неподатливые окна.
Маша сидела так, что волей-неволей вынуждена была наблюдать эту картину.
Алька же нарочно развернулась назад, устроилась коленями на скамейке, чтобы видеть отца.
У одного окна вышла заминка: солидного вида мужчина в промокшей от пота рубахе, видимо, давно возился с хитрым механизмом, который, по мысли изобретателя, должен легким нажатием пальцев подбрасывать стекло вверх. Ничего не получалось. Мужчина что-то долго втолковывал подошедшему Денису, тот кивал, слушал, а затем одним рывком поднял стекло.
— Мой папа сильный, — удовлетворенно провозгласила Алька и окинула взглядом соседей.
Мужчина, сидящий рядом с ней на скамейке, усмехнулся:
— У тебя и мама… красивая.
Алька посмотрела на него с удивлением, проследила за направлением его взгляда и уперлась глазами в Машу.
Маша улыбнулась и подмигнула Альке. Это было их обычным немым общением, когда вокруг много народу. На этот раз Алька не вступила в игру, а продолжала смотреть на Машу с какой-то новой, сложной мыслью.
Даже когда вернулся отец и начал было разговаривать с дочерью, она отвечала рассеянно, а потом и совсем отвернулась к окну и замолчала.
Денис вопросительно взглянул на Машу. Та пожала плечами. Ничего особенного. Наверняка девочка вспомнила мать. Маша уже привыкла к Алькиным мгновенным сменам настроения и особого значения этому не придавала. Минут через десять пройдет. Маша, по примеру Альки, стала смотреть в окно. В нагретом солнцем вагоне установилось дремотное состояние, которое усиливал гул обычных неспешных разговоров о погоде, будущем урожае и средствах борьбы с колорадским жуком. Поэтому весь вагон вздрогнул, когда этот ровный гомон вдруг прорезал высокий мальчишеский голос, чуть искаженный акцентом:
От пронзительного детского призыва в этой популярной эстрадной песне у Маши холодок пробежал по спине. То же, по-видимому, произошло со многими в вагоне — меж скамейками пробежал приглушенный ропот, и публика зашевелилась. Те, кто сидел спиной к певцу, повернулись на голос.
— Он зачем поет здесь, Маш? — быстро спросила Алька.
— Деньги зарабатывает, — ответила девушка. Алька повернула голову. По проходу, с шапкой в руке, неторопливо продвигался темненький мальчишка лет одиннадцати. Обычное дело. То ли цыганенок, у которого в последнем вагоне едут мать и многочисленные братья-сестры, толи беженец из бывших братских республик, которого в том же последнем вагоне поджидает амбал, отбирающий выручку. Обязательная примета времени — концерт в электричке. Тем не менее чистый, высокий голос ребенка, в котором сквозила настоящая, ненаигранная горечь, мгновенно растрогал пассажиров, и почти все полезли за кошельками. Вагон зазвенел мелочью. В шапку посыпались медяки.
— Маша! Дай мне денег! — торопливо попросила Алька. и вскочила с сиденья.
Маша и Денис одновременно полезли за мелочью. И одновременно сунули в девочкину ладошку по монете. Алька догнала артиста и положила в шапку деньги.
После концерта вагон больше не дремал.
Своим появлением мальчик вызвал обязательные разговоры на тему «довели страну» и «развалили экономику». Когда подъехали к конечной станции, вагон гудел, как разбуженный пчелиный улей.
В городе гуляли без цели. Бродили по улицам, ели мороженое. Маша заняла позицию наблюдателя. На реплики Дениса отвечала односложно, больше плечами пожимала. От каруселей отказалась — осталась внизу наблюдать, как бледная от испуга и восторга Алька на виражах счастливо хватается за руку отца.
«Надеюсь, мы быстро подружимся».
Да, он старается вовсю. Глаз не сводит с дочери, ловит каждое ее слово. Может ли человек так фальшивить? Маша знала, что может. Еще как может.
Она была свидетелем того, как приступы материнской нежности к дочери сменялись у Наташи прямо противоположными приступами безобразной ярости — швырянием игрушек и даже побоями. Это мать. А чего ждать от отца?
Маша ни на грош больше не верила словам. Ее могли убедить только поступки.
После каруселей Зверев потащил их в магазин. Он хотел сделать дочери подарок.
— Когда ехал, не знал, что подарить. Не представлял ни рост, ни размер. Может быть, ты сама выберешь? Маша тебе поможет.
Алька оглянулась на Машу. Маша улыбнулась своим мыслям. Да уж, Маша «поможет». Она выберет. Посмотрим, как ты будешь раскошеливаться… Или мы сейчас на все готовы? Ну, тогда вперед — отец-молодец!
Неприязнь к Звереву торчала, словно кость в горле.
Они нырнули в гулкое нутро универмага «Юность».
В отделе детской одежды Алька сразу же заскучала, но, чтобы не огорчать отца, послушно ходила между контейнерами и делала вид, что рассматривает платья.
Маша только посмеивалась про себя. У Альки сроду не было тряпичных желаний.
Ее случайная мечта о джинсах с белыми кроссовками была удовлетворена, перспектива ходить по Лесному в пышных крахмальных сарафанах и платьях с бантиками могла Альку только удручать. Маша-то знала! Шорты и майки были гораздо ближе душе юной поэтессы, и этого добра у нее хватало. Зверев несколько подрастерялся. Он то и дело оборачивался к Маше, но та отводила взгляд, делая вид, что сосредоточенно рассматривает товар.