Однако вернемся к бедному Картыгину. Его состояние не менялось: вид живого мертвеца и срочное желание доложить лично вождю народов. Его заместитель и друг Ежевихин пытался самыми разными способами вернуть подполковника к жизни. Он перевез его в кабинет командира полка, а там и щипал, и плескал водой, и пытался отпоить водкой, и даже электрическим током шарахал. Ничего не помогало. Никакие внешние факторы не оказывали на беднягу никакого воздействия. И тогда Ежевихин – смелый был, видимо, человек, фронтовик, как и Картыгин, – рассудил: происходит нечто крайне странное и непривычное. И об этом следует не просто доложить по команде, а после уповать, что, мол, там, наверху, сами разберутся. Он хорошо знал военную систему, никаких иллюзий по ее поводу не питал и понимал, что если дело пойдет обычным порядком (рапорт придет сперва в штаб дивизии, затем в штаб армии, а потом кое-как доберется до Генштаба), то будет потеряно огромное количество часов и дней. А ему отчего-то казалось, что время не ждет, да и несчастный начальник постоянно твердил все то же: о критическом положении и необходимости доложить вождю. Поэтому майор, выгнав шифровальщика, самолично отправил ВЧ-грамму о случившемся лично министру обороны (она была впоследствии уничтожена, и в архивах ее обнаружить не удалось). Вдобавок он поставил в известность о случившемся штаб округа – именно поставил в известность, а не испросил разрешения. В ВЧ-грамме в округ он писал: дескать, подполковник Картыгин получил информацию важнейшего оборонного значения, посему ему и мне срочно требуется прибыть для доклада в Москву, прошу утвердить полетный план. Удивительно, но полетный план был утвержден, и Ежевихин вместе с подполковником (состояние которого не менялось) на транспортном самолете «Ли‑2» вылетел в Москву. Сам сел за штурвал и взял с собой – на всякий случай и чтобы приглядывать за Картыгиным – только второго пилота. И тем спас жизнь остального экипажа транспортника, что остался на земле и оказался не в курсе событий. Но безвестного второго пилота, который видел и слышал подполковника, он под монастырь все же подвел – тот тоже в итоге был уничтожен в бериевской мясорубке.
В ходе полета до Москвы на радиосвязь с бортом вышел сам командующий округом, но и ему майор не стал ничего докладывать, сообщив лишь, что у него есть важнейшая информация оборонного характера, которую он доложит только лично министру обороны или товарищу Сталину.
Неизвестно, какие переговоры, пока он летел, велись на Земле между округом, Генштабом и другими органами. Факт тот, что на аэродроме «Чкаловский», где Ежевихин посадил самолет с Картыгиным на борту, его уже ждали. Всех троих, включая второго пилота, немедленно арестовали. «Воронки» доставили схваченных на Лубянку.
В течение следующей недели Ежевихина и Картыгина интенсивно допрашивали. Последнего к тому же тщательно осмотрели врачи. Диагноз, к которому они склонились, был таков: кататонический синдром вследствие органического поражения мозга. На рентгеновском снимке головы полковника отчетливо был виден металлический (по всей видимости) предмет длиной около четырех сантиметров и толщиной примерно два миллиметра, который, на манер иглы, пронизывал лобную кость и входил в мозг. Ситуация выглядела бы типической, в стране насчитывалось немало пациентов домов скорби, рвущихся доложить о чем-то лично национальному лидеру. Картыгину, казалось, была одна дорога – в психиатрическую лечебницу. Однако в деле еще имелся неопознанный объект, а также Ежевихин и другие граждане, которые его видели. Что же получалось, если собрать все происшедшее воедино? Типичный заговор с целью злодейского умерщвления вождя народов, заговор, нити которого явно тянулись за океан.
Ежевихина допрашивали, применяли к нему меры физического воздействия. Однако он в заговоре с целью погубить вождя народов или других вождей не признавался. А Картыгина пытай не пытай – полковник оказался совершенно невосприимчивым к боли. Он по-прежнему оставался в своем зомбированном состоянии, время от времени повторяя заклинание о необходимости доклада лично Сталину.
Но оставался еще неопознанный летающий объект, который на военном аэродроме видели многие. Очевидцев допрашивали порознь, а показывали они одно и то же. В итоге перед министром госбезопасности Абакумовым (а он лично руководил следствием) встал мучительный вопрос: что делать? Доложить – или не докладывать? Не доложить было нельзя – а вдруг наверху проведают? Тем более что ВЧ-грамма в аппарат министра обороны от Ежевихина уходила, и на уровне округа о ситуации ведали. Если наверху прознают о происшедшем, неминуемо спросят, почему не доложил. А докладывать – ужасно боязно. Крайне необычно все, что происходит вокруг этого дела. В итоге Абакумов сообщил о случившемся лично Берии (который официально в ту пору, в роли первого заместителя предсовмина, атомным проектом командовал, но связей с выпестованными им органами не утратил).
И вопрос, сообщать или не сообщать, встал уже перед Берией. В конце концов, однажды на ближней даче, после совместной выпивки, он вроде бы шутейно рассказал о происшедшем вождю народов. Тот грозно глянул на сатрапа:
– И ты молчал?! Боевой офицер хочет сообщить важнейшую информацию лично товарищу Сталину, а ты его от меня прячешь? Чтобы немедленно доставил!
Тот едва ли не залепетал:
– Но мы не можем гарантировать, что от человека не исходит прямой угрозы вам, товарищ Сталин…
– Значит, твои друзья из МГБ, заплечных дел мастера, целую неделю человека мурыжили, а так и не поняли, враг он или друг?
– Он очень странный, товарищ Сталин, будто не в себе! Мамой клянусь, ни на что не реагирует, хоть иголки под ногти ему загоняй!
– Все равно привози его завтра. Товарищ Сталин человек старый. Если даже убьет меня Картыгин, мне все равно недолго осталось. Но ты ведь понимаешь: если он мне плохо сделает, тебе тоже не жить. – Берия, говорят, тогда тирану в ноги упал, сапожки его стал целовать.
Тут стройный рассказ Зубцова прервал, довольно язвительно, Данилов. Вопросил:
– Откуда вы знаете, что именно так все и было? И какие слова кто говорил?
Не моргнув глазом, отставной полковник ответил:
– Об этом на следствии показывали и Берия, и Абакумов. Последнего, напомню, арестовали летом пятьдесят первого, а Лаврентия Павловича – летом пятьдесят третьего. Впрочем, следственные дела обоих по-прежнему секретны. Я могу продолжать?
– Пожалуйста.
– Делать нечего, назавтра Берия доставил Картыгина к вождю народов. Полковника по возможности привели в норму, загримировали шрамы и раны, оставшиеся от «активных методов следствия». Руки его были скованы наручниками. Конвоир, введя Картыгина в кабинет вождя, держал пистолет у его виска. Процессию замыкал перепуганный Берия. И тут случилось чудо: увидев Сталина, визитер, хоть и не вышел из своего наполовину коматозного состояния, но связно заговорил:
– Товарищ Сталин, спасибо, что приняли меня. Имею сообщить вам сведения чрезвычайной важности.
– Говорите, товарищ Картыгин!
– Пусть они выйдут, – кивнул полковник в сторону конвоира и Берия.
– Идите, – скомандовал им вождь и учитель.
– Но товарищ Сталин, – залебезил Берия, – я не могу гарантировать, что…
– Я сказал тебе: иди! – полыхнули тигриным блеском глаза сатрапа.
Царедворец и конвоир вышли.
Что такого рассказал полковник Сталину, доподлинно неизвестно и поныне. Беседа шла один на один, никаких записей после нее ни первый, ни второй не оставили. Но, во всяком случае, с того дня, если в присутствии вождя народов кто-то из его приближенных заводил разговор о том, что «необходимо проучить империалистов» или «третья мировая война не страшна, зато вся планета станет жить при коммунизме», вождь на полуслове подобные предложения обрывал. И планы СССР воевать в Западной Европе так и остались на бумаге.
А сразу после беседы с лидером страны Картыгин стал прежним. Его кататоническое состояние прошло, словно его и не бывало. Более того, он не помнил ни слова, ни факта из того, что с ним творилось. Не знал он и ничего из того, что докладывал Сталину, – хоть об этом его, разумеется, после визита спрашивали. Но, несмотря на то что все чувства, включая болевые ощущения, вернулись к нему в полном объеме, он так ничего в ходе дальнейшего следствия и не рассказал.
Судьба его печальна: как и майор Ежевихин, он был расстрелян. Слава богу, дела никакого эмгэбэшники не смастерили, шлепнули втихую, в подвале, поэтому семьи обоих не пострадали. Получили не сообщение, что их сын-муж-брат-отец – враг народа, а похоронку с формулировкой: «Погиб при выполнении служебного задания». Вскоре, кстати, был арестован и министр Абакумов, а в пятьдесят четвертом году его казнили.
Судьба его печальна: как и майор Ежевихин, он был расстрелян. Слава богу, дела никакого эмгэбэшники не смастерили, шлепнули втихую, в подвале, поэтому семьи обоих не пострадали. Получили не сообщение, что их сын-муж-брат-отец – враг народа, а похоронку с формулировкой: «Погиб при выполнении служебного задания». Вскоре, кстати, был арестован и министр Абакумов, а в пятьдесят четвертом году его казнили.
Данилов прервал повествование Зубцова:
– Откуда известно, о чем несчастный Картыгин со Сталиным беседовал? Почему вы решили, что речь шла о недопустимости ядерной войны? Может, они что-то совсем другое обсуждали?
Полковник в отставке удовлетворенно кивнул, словно предвидел этот вопрос:
– Отраженным светом, так сказать.
– Что вы имеете в виду?
– Дело в том, что советская разведка сообщила, что случай, точь-в‑точь совпадающий с описанным, имел место в США. Ровно в тот же день, когда неопознанный объект появился в воздушном пространстве Советского Союза, до чрезвычайности похожий летательный аппарат (веретенообразная форма, около пятнадцати футов длиной и пяти в поперечнике) возник на территории Америки. Его никто не перехватывал, и он самостоятельно совершил посадку на военном аэродроме в пустыне Невада. А в дальнейшем развитие событий до чрезвычайности напоминало происходившее в СССР – с поправкой на то, что тамошний режим носил все-таки гораздо менее людоедский характер.
К американскому объекту, севшему на военном аэродроме, приблизился майор штатовских ВВС Лоуэлл и так же получил в лоб подобной стальной спицей. Так же, как Картыгин, он впал в аналогичный кататонический ступор и начал настаивать, что он должен немедленно доложить нечто крайне важное высшему руководству страны. Он настаивал именно на встрече с руководством, а не лично с президентом, как будто бы неведомые пришельцы (или кто там его послал) знали различия между Америкой – страной гораздо более демократичной и либеральной – и авторитарным Советским Союзом, где все важные решения принимал единолично Сталин. После тщательного медобследования майора доставили в Вашингтон, где он выступил на заседании объединенного комитета начальников штабов с участием президента Трумэна. Интересно отметить, что в данном случае «рупор» неизвестных сил (как его можно назвать) не возражал, в отличие от Картыгина, чтобы его заслушал коллегиальный орган. Благодаря тому, что выступление Лоуэлла оказалось известно гораздо большей аудитории, данные о том, что было им высказано, достигли, в результате усилий нашей разведки, советской стороны.
Лоуэлл заявил, коротко говоря, следующее. «В данный момент, – сказал он, – его устами говорит не он, офицер воздушного флота США и американец. Он, по сути, является рупором древней и могучей цивилизации. До прямого контакта с ней человечество еще не доросло. Но чтобы сумело дорасти, а не погибнуть, цивилизация эта хочет предупредить человечество в вашем лице об опасности ядерной войны, которая сейчас назрела. В случае прямого военного столкновения Советского Союза и стран Варшавского договора (с одной стороны) и США и НАТО (с другой) погибнет около пятисот миллионов человек, в том числе пять-семь миллионов американцев. Обширные территории, миллионы квадратных миль, в том числе в Америке, подвергнутся радиоактивному заражению и будут непригодны для жизни. Поэтому, во имя существования человечества, мы просим вас: остановитесь. Аналогичное послание направлено премьеру Сталину».
Разумеется, со стороны генералов-адмиралов, заседавших в комитете начальников штабов, и президента в адрес Лоуэлла посыпались вопросы. Что за цивилизация? Где она базируется? Как долго наблюдает за Землей? Но на все эти вопросы Лоуэлл отвечал одинаково: я ничего не знаю. И даже уподобил себя магнитной ленте, на которую кто-то записал информацию – а он в нужное время и в нужном месте ее озвучил.
Лоуэлл, как и Картыгин, после доклада на заседании комитета напрочь забыл все, что с ним происходило, начиная с того момента, как он стал приближаться к странному объекту, севшему на край аэродрома. С его согласия попытались достать из его головы спицу. Операция прошла успешно, однако спустя несколько минут после того, как предмет был вынут из тела и помещен в кювету, он, наподобие «тарелки», самоуничтожился: расплавился сам и расплавил кювету. Лоуэлл после операции быстро восстановился. Ни против него, ни против других очевидцев появления НЛО никаких репрессий не применили. Однако перевели майора на канцелярскую работу и довольно быстро принудили уйти в отставку. И, кроме того, взяли пожизненную подписку о неразглашении всего случившегося. Говорят, «рупор» дожил до преклонных лет и скончался в середине семидесятых.
Сам неопознанный объект, как и в советском случае, самоуничтожился. То, что от него осталось на бетонке аэродрома, как и у нас, тщательно изучалось, но ровным счетом ничего интересного обнаружено не было.
После доклада Лоуэлла комитет начальников штабов проанализировал ситуацию. Коллегиально было решено, что явление НЛО и последующее сообщение майора – не что иное, как изощренная провокация русских, нацеленная на то, чтобы снизить решимость Америки противостоять наступлению коммунизма в мировом масштабе. Однако Трумэн, равно как и его преемник Эйзенхауэр, от планов нанесения превентивного ядерного удара по территории СССР, тем не менее, отказался.
Во время повествования Зубцова Данилов то и дело посматривал на Варю. И, странное дело, у него создалось впечатление, что рассказ экс-военного о совершенно секретных событиях для нее далеко не новость. Он не стал комментировать свои подозрения вслух, но Игоря Михайловича с некоторой подковыркой спросил:
– И это все? Древняя могучая цивилизация больше не выходила с нами на связь?
Отставник кивнул:
– Да, случилось еще одно подобное предупреждение в обе стороны.
– Опять с использованием живых людей в качестве граммофонной пластинки? Или иными способами?
– Иными, – не обращая внимания на ернический тон Алексея, серьезно ответствовал Зубцов. – И произошло это во время Карибского кризиса.
И тут пришло время снова вздрогнуть Данилову, потому что он немедленно вспомнил свой второй, сегодняшний сон. С ума сойти, это было только сегодня ночью! А произошло с тех пор столько всего, что кажется – сто лет назад.
– На этот раз предупреждение поступило иным образом, – продолжил экс-полковник. – В нашем случае – через советский разведывательный спутник серии «Зенит-два» под порядковым номером четыре, который в открытой печати назывался аппаратом «Космос-десять». Он был запущен как раз в самый разгар кубинского кризиса, семнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят второго года. На Землю спускаемый аппарат доставил отснятые пленки через четыре дня, двадцать первого октября. Как было принято в то время, под вооруженной охраной материал переправили в Москву, в ГРУ (главное разведывательное управление) Генштаба. Двадцать третьего пленки проявили, напечатали и начали изучать. На прекрасных по качеству отпечатках и впрямь была запечатлена, как заказывали военные, территория США. Однако на целом ряде снимков на фоне Земли было отчетливо видно другое космическое тело. Оно, судя по всему, сопровождало советский спутник, синхронизировав с ним свою орбиту и постоянно находясь в поле зрения нашей разведывательной аппаратуры. По форме объект напоминал тот, что в пятьдесят первом году описывал в своих докладах майор Лоуэлл (никаких свидетельство о НЛО, приземлившемся на советской территории, в архивах к тому времени не оставалось). А именно: веретенообразная форма. Реальные размеры объекта оценить на снимках было невозможно, поскольку неизвестным оставалось, на каком расстоянии он находился от нашего аппарата. Неопознанный объект, снятый спецаппаратурой отечественного разведывательного спутника, произвел сильнейшее впечатление на военных. Поначалу было решено, что это происки американцев, и им, значит, удалось отыскать в космосе, на орбите, наш спутник-шпион и сопровождать его. Ничего подобного советские космические конструкторы делать тогда даже близко не умели. Вдобавок отечественные станции слежения в последнее время не фиксировали ни одного космического запуска с американской территории. Потом кто-то из военных обратил внимание, что объект, вероятно, подает некие сигналы. На снимках на теле НЛО виднелось определенное количество огней, причем на каждом новом снимке число и расположение были различными. Расшифровщики изображений предположили, что, возможно, это какое-то сообщение. Попытались понять, на каком языке. Предположили, что это азбука Морзе – но ничего связного не получилось. Выдвинули гипотезу: может быть, послание базируется на двоичном коде – «да-нет, ноль-единица». И тут впрямь возникло нечто осмысленное! Сообщение расшифровали и выяснили, что тело мало того, что обращается к людям, оно вдобавок разговаривает с ними на РУССКОМ языке, будто точно знает о национальной принадлежности космического аппарата.