Вся вторая и третья полоса газеты были отведены огромному материалу под заголовками: «Экстренный совместный пленум ЦК КПСС и Совета Министров СССР». И ниже: «Выступление Председателя Совета Министров СССР, председателя Совета обороны СССР Н. С. Хрущева на Экстренном совместном пленуме».
В сплошном подслеповатом тексте взгляд Данилова наткнулся на неожиданную ремарку: «Оживление в зале. Смех. Аплодисменты». Он заинтересовался: что в речи руководителя страны и партии могло развеселить чиновников, собравшихся в Кремле в столь тяжелый для государства момент? Прочел: «А ракет у нас для вас, господа империалисты и агрессоры, на всех хватит!» И после первого приступа оживления и смеха, охватившего государственных бонз, следовал новый пассаж: «А если у кого-то из наших бойцов или представителей нашего героического народа вдруг под рукой не окажется ракеты, он вас снарядами станет крыть! А выйдет заминка со снарядами – перейдет на пули! А пуль вдруг недостанет – наш народ возьмет бутылки с «коктейлями Молотова» и зажигательной смесью даст вам отпор!» И опять – приступ оживления и аплодисментов в зале. Еще бы, подумалось Данилову, ведь не им же идти в ближнем бою мочить врагов «коктейлями Молотова»!
Чтобы хоть как-то отвлечься, он обратился к четвертой странице – а больше в газетах в ту пору полос и не было, – может, хоть что-то есть менее мрачное? Например, о футболе? Однако последнюю страницу занимали отклики трудящихся под общей шапкой: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Их Данилов читать не стал.
Знакомство с газетой подтвердило самые худшие опасения: началось! Случилось самое ужасное из того, чего боялись в то время. Третья мировая война. И, наверное, даже в гораздо худшем варианте, чем тот, что он увидел (или ему кто-то показал) в пятьдесят первом году. Он хорошо понимал, насколько газеты, особенно военного времени, склонны к эвфемизмам, и не сомневался, что «отдельные человеческие жертвы» в Ленинграде, Энске, Риге и Калинине, о которых сообщала «Правда», на деле означают зверские разрушения, подобные, если не большие, чем те, которые Советская Армия причинила Америке, а также десятки тысяч погибших.
Еще один мужик, стоявший рядом с ним с растерянным лицом, со словами: «Да, брат, дела», – отошел от стенда. Его примеру последовал и Данилов. И тут по всей улице разнесся вой сирен. Вопили они истошно, а вслед за тем послышался механический голос: «Граждане, воздушная тревога!»
Данилов бросился в метро «Лермонтовская». Туда пропускали без билета. Эскалаторы работали, и он спустился вниз, на платформу. Поезда ходили, как ни в чем не бывало. Он сел в идущий до «Комсомольской». В мозгу мелькнуло совершенно мирное и даже ужасно пошлое: «Я не я буду, если в такой обстановке не раскручу Лариску на любовь. Однова живем, как говорится. Завтра мне уходить на фронт. Может, последний раз видимся. Только бы она дома была».
Он доехал до «Октябрьской». Но тут случилась загвоздка: все эскалаторы на станции работали только на спуск. Вверх не поднимали. Народу на платформе все прибывало. Некоторые, особенно женщины, стали возмущаться: «Почему не выпускаете? Мы домой едем! Дети там одни!»
Дежурная по станции принялась их увещевать: «Граждане, да куда ж вы пойдете? Воздушная тревога!» Но ее не слышали, напирали.
Тут подошли пара милицейских, один гаркнул: «А ну-ка молчать! Тихо всем! А то я вам, по законам военного времени!..» Второй картинно расстегнул кобуру и даже вытащил свой «ТТ». Народ слегка отступил. Свара и крики прекратились. В толпе, впрочем, продолжалось переругивание, правда, довольно миролюбивое: «Ты куда, тетка, прешь, в радиоактивный пепел превратиться не терпится?» – «Да чтоб ты, парень, сам сгорел атомным огнем!» Но и тут нашелся дядя начальственного вида, в велюровой шляпе, который гаркнул: «Прекратите, граждане, свои неуместные шуточки!» – и народ пугливо замолк. Что ни говори, москвичи в шестьдесят втором году были гораздо более дисциплинированными, чем полвека спустя.
Наконец выход со станции открыли. Эскалатор заработал на подъем. Видимо, воздушная тревога закончилась. Толпа довольно весело рванулась наверх.
На поверхности никакой войной и не пахло – ни в прямом, ни в переносном смысле. Похоже, что ни один американский бомбардировщик и ни одна ракета опять не прорвались. Кольцо ПВО вокруг столицы мира и социализма, созданное в пятидесятые годы, действовало безотказно. Скоро Данилову предстояло влиться в ее состав – вряд ли новобранцев успеют и захотят увозить далеко.
Тетка в телогрейке у вестибюля торговала дачными астрами, завернутыми в газетку. На нее косились прохожие: совсем вроде не время спекулировать. А Данилову оказалось в самый раз. Не идти ведь к девушке с пустыми руками!
Автобус подъехал быстро, толпа пассажиров успешно его захватила. Кондукторша привычно покрикивала, призывая передавать пятаки за проезд – все так, будто бы и нет никакой войны. И только разглядывая из окна автобуса Ленинский проспект, можно было заключить, что творится неладное. Практически перед всеми магазинами, в особенности продуктовыми, змеились очереди. Из дверей вываливались радостные граждане, успевшие ухватить хоть что-то – как правило, то были тетки с авоськами. В авоськах громоздились бруски сизого хозяйственного мыла, коробки спичек, серые стрелы макарон, пачки «Беломорканала», прозрачные бутыльменты сорокаградусной.
Данилов порадовался, что его никакие дефициты не волнуют – завтра он будет в армии, а там худо-бедно накормят и курева дадут, а больше служивому ничего не надобно.
Тут он поймал взгляд мужика, сидящего спиной к движению (сам Данилов стоял на задней площадке). Тот смотрел на него и его букет довольно долго, не отрываясь, и откровенная злоба читалась в этом взгляде. В ответ Алексей тоже глянул весьма тяжело и понял: где-то он этого мужчину встречал раньше. Хотя за его черты невозможно было зацепиться: невыразительное, блеклое, белесое лицо. Так и не вспомнив, кто это, Данилов отвернулся к окну.
За Калужской заставой автобус свернул налево. Здесь начинались Черемушки – новый район столицы, недавно застроенный пятиэтажками. Возле новостроек торчали палочки саженцев, земля всюду была перерыта. Основу пейзажа, кроме новеньких хрущевок – гордости власти и новоселов, – составляли грязь, кинутые сквозь лужи деревянные лаги, брошенные трубы большого диаметра, забытый бульдозер, оставленный башенный кран.
Сверяясь с адресом на листочке, Данилов стал пробираться к выходу. Бросил еще один взгляд на белесого мужика и вдруг вспомнил: да это тот самый полицай, который хотел поймать его в предыдущем сне – на улице Энска, через минуту после взрыва бомбы! Тот продолжал смотреть на него с нескрываемой ненавистью – такой, которую трудно было выдержать. Казалось, окажись у белесого винтовка – застрелил бы, не раздумывая!
Молодой человек отвернулся и стал протискиваться сквозь толпу к дверям. Их створки со скрипом открылись, и Данилов сошел с автобуса.
Нужная ему пятиэтажка находилась минутах в десяти ходьбы. Адресов на хрущевках не значилось, пришлось расспрашивать старожилов, пробирающихся, как и он, от остановки к подъездам. Народ, обычно в подобных ситуациях радушный, теперь поглядывал подозрительно: не шпион ли? – однако нехотя отвечал.
Наконец вот он, искомый дом: дверь подъезда настежь, разумеется, нет ни домофона, ни консьержки. Он взбежал по лестнице. Квартира на втором этаже. И единственная мысль в башке: «Только бы она оказалась дома!» Звонок, шаги за дверью и – да, это она, Лариса, к которой он так стремился!
Она в очень скромном ситцевом халатике на голое тело – запахивает его у горла, смеется: «Ты? Вот не ждала!» А он протягивает букетик и говорит, задыхаясь от любви и желания: «Я попрощаться. Меня призвали, завтра ухожу на фронт».
Она бледнеет, а он тихонько спрашивает: «Ты одна?»
Девушка утвердительно кивает.
И тогда он, даже не сняв пальто, делает к ней шаг и заключает в объятия. Тело ее нежное, молодое, сильное. И тут, хоть Лариса и Варя совсем не похожи, он понимает, что это тело Вари.
И еще в мозг вдруг проникают откуда-то несколько мыслей, совершенно посторонних, абсолютно не относящихся к этому сну из времен военной Москвы 1962 года.
– Альфа-один, мы выдвинулись, находимся на рубеже, готовы к работе, как поняли меня?
– Я Альфа-два, понял вас хорошо, приближаемся к исходной. Ожидаемся через три минуты, как развернемся, я доложу.
– Понял тебя, Альфа-два, жду твоего доклада по готовности.
Наши дни
ВаряДанилов разбудил ее среди ночи.
– Вставай, быстро. Собирайся. Тревога.
– Что случилось? – спросила она, очнувшись.
И тогда он, даже не сняв пальто, делает к ней шаг и заключает в объятия. Тело ее нежное, молодое, сильное. И тут, хоть Лариса и Варя совсем не похожи, он понимает, что это тело Вари.
И еще в мозг вдруг проникают откуда-то несколько мыслей, совершенно посторонних, абсолютно не относящихся к этому сну из времен военной Москвы 1962 года.
– Альфа-один, мы выдвинулись, находимся на рубеже, готовы к работе, как поняли меня?
– Я Альфа-два, понял вас хорошо, приближаемся к исходной. Ожидаемся через три минуты, как развернемся, я доложу.
– Понял тебя, Альфа-два, жду твоего доклада по готовности.
Наши дни
ВаряДанилов разбудил ее среди ночи.
– Вставай, быстро. Собирайся. Тревога.
– Что случилось? – спросила она, очнувшись.
– Пока не знаю. Но поверь, нам лучше уйти. Одевайся по-походному и бери самое необходимое.
Варвара не стала ни причитать, ни расспрашивать. Быстро натянула на голое тело камуфляж, надела кроссовки. Схватила паспорт. Данилов был уже готов, он оценил, как споро и без лишних слов она собралась.
Они выскочили из домика. Вокруг царила мгла – глаз выколи. Лагерь мирно спал. Часы показывали без пяти четыре утра. Мириады звезд сияли с хрустального, без малейших облачков, небосклона. Лениво стрекотали цикады. Казалось, мир и покой кругом.
Но тут со стороны моря донесся какой-то звук – вроде плеск, но не мирный накат волн на берег, а будто что-то или кто-то плюхается в воду. И с противоположной стороны, от грунтовой автодороги, раздался гул нескольких автомобильных моторов.
– Что происходит? – спросила Варя.
– Я не хотел бы оказаться дурным пророком, но мне кажется, нас окружают.
Варя безоговорочно ему поверила. Случая не было, чтобы Алеша в каких-то важных, судьбоносных предсказаниях ошибался.
Она не стала ахать-охать, только бросила ему: «Жди здесь!» – а сама кинулась к домику, где жил Зубцов. Данилов понял смысл ее благородного порыва. Он чувствовал, что времени крайне мало, однако не стал ее останавливать.
Варя ворвалась в домик отставника. Потеребила его за плечо:
– Подъем! Быстро!
Зубцов открыл глаза, разглядел в полутьме ее большое тело в камуфляже и пятно лица и расплылся:
– Варечка!
Она отмахнулась:
– Одевайтесь, живо, надо уходить!
Полковник в отставке, как и она сама пятью минутами ранее, не стал расспрашивать, что – чего – почему. Лишь проговорил, словно про себя, непонятное:
– Быстро они решили.
А потом, одеваясь, спросил:
– А Люба? Вы ее предупредили?
– Не до нее!
Вдвоем они выскочили из зубцовского домика, отставник устремился было к палатке, где спала его любовница – но тут и впрямь началось: вспыхнул ослепительный свет. Всю территорию мирного лагеря – домики, палатки, мангалы, машины и волейбольную площадку – осветили несколько мощнейших прожекторов. Один бил со стороны моря, еще пара – от автомобильной дороги. И раздался усиленный радиотрансляцией механический командирский голос: «Проверка паспортного режима! Все выходим из помещений с поднятыми руками!»
Данилов, Варя и Зубцов благополучно спрятались в тени домика. Варя видела: и со стороны моря, и от шлагбаума надвигаются одетые в черное люди в шлемах. Она бросила мужчинам:
– Уходим в лес, к горам. Не останавливаемся. Они, даже если заметят, стрелять не будут.
– А как же Люба? – вскинулся отставник.
– Ничего с ней не будет. Уходим.
Они побежали по траве в сторону горки, поросшей лесом. Окружавшие лагерь их не заметили. Во всяком случае, ни кричать, ни стрелять вслед не стали.
На высоте метров двадцати над мини-долиной, в которой находился лагерь, беглецы остановились. Лучи прожекторов сюда не добивали. Троица благополучно схоронилась во тьме. Зато все, что происходило внизу, на турбазе, им было видно как на ладони. Люди в черном – они были в масках, бронежилетах и с автоматами – для начала взяли под контроль периметр лагеря. Фигур восемь-десять оцепили всю территорию – никто не проскользнет. Варя поняла, что они чудом ушли за пару минут до того, как кольцо сомкнулось. Остальные спецназовцы (а по всем приметам действовал не иначе, как спецназ) стали методично обходить домики и палатки. Видимо, давали пару минут, чтобы собраться и взять документы. Затем ошарашенные туристы стали появляться близ собственных домиков. Их ставили лицом к стене, заставляли расставить ноги и довольно грубо шмонали. Варя видела, как вытащили из палатки Любу – она, единственная из немногих, возмущалась: «Что происходит? Что вы творите?» Выгнали из домика Свята с Леной. После унизительного шмона строили в цепочки человек по семь, руки каждого на плечах впереди идущего, и заставляли гуськом шагать в сторону автодороги. А там, как разглядела Варя, ждала пара автобусов с зарешеченными окнами, и бедных туристов заталкивали в них.
Через полчаса все было кончено. Обитателей базы погрузили в автобусы. Погасли освещавшие местность прожектора. Часть спецназовцев отправилась к морю. Там взревели моторы катера – теперь ему не обязательно было таиться. Те военные, что прибыли по дороге, заняли свои места в автобусах и двух джипах с прожекторами на крыше. Автобусы и армейские машины развернулись и потянулись по склону вверх – к перевалу, к цивилизации.
– Ушли, – выдохнул Данилов. На поляне в долине оставались лишь оставленные туристами машины и личные вещи. Он спросил, обращаясь к обоим спутникам: – Что происходит?
Ему никто не ответил.
Варя, в свою очередь, повернулась к Зубцову:
– Здесь, в лагере, творилось что-то криминальное?
– Что вы имеете в виду? – не понял он.
– Что угодно. Наркотики, оружие, контрабанда, порнография.
– Вы ведь сами видели, что нет.
– Я могла видеть не все.
– Нет, нет и нет! – уверенно ответил отставник.
– Тогда что означает эта облава?
– Кому-то очень не нравится наше объединение. И наша деятельность, – без тени сомнений произнес седовласый полковник.
– Кому не нравится? И почему? – вмешался Данилов.
Зубцов только руками развел:
– У меня есть определенные догадки, но, во‑первых, это лишь догадки, а во‑вторых, долго рассказывать.
– Ладно, раз ответ на вопрос «кто виноват» откладывается, давайте решим другой, не менее важный: что делать?
Варя спросила скорее для проформы. На самом деле в ее голове уже успел сложиться план. Однако в нашем обществе, насквозь маскулинном и антифеминистском даже среди лучших его представителей, полезней для дела, чтобы идеи выдавали мужчины. Она всегда сможет своими вопросами и сомнениями подтолкнуть их в нужную сторону. А фактор времени сейчас решающего значения не имеет. И Варино самолюбие нисколько не пострадает, если мужики не признают ее приоритет. Главное, она сама будет понимать, что генеральная мысль принадлежит ей.
– Надо ехать выручать людей, – предложил Данилов. – Бить во все колокола. Тут какая-то ошибка.
– Боюсь, они, эти вооруженные люди, скоро вернутся, – молвил Зубцов. – Обнаружат, что меня не схватили, и возвратятся специально за лидером, то есть за мной. Так что лучше от этого места держаться подальше. Мне, во всяком случае.
– Вы совершенно правы, господа, – молвила Варя, маскируя свою собственную идею под выдуманную мужчинами. – Надо уезжать отсюда, и как можно скорее. Отсюда – я имею в виду и с берега, и из края. Ничего криминального мы явно не делали. Это чья-то благоглупость, дурацкая инициатива на местах. На всю страну она вряд ли распространяется, а здесь, на юге, мы все равно правды не добьемся, как бы дело ни обстояло. – «А как только мы доберемся до телефона, я позвоню Петренко и заставлю его вмешаться», – подумала Варя про себя, но, разумеется, вслух ничего не сказала.
Ночь продолжалась, однако легчайшие изменения пейзажа свидетельствовали о приближении рассвета. Количество звезд над головой явно уменьшилось, а небо над горами, расположенными на востоке, из антрацитово-черного начало превращаться в сероватое.
Троица спустилась в разоренный лагерь. Данилов и Варя, не сговариваясь, стали паковать вещи. Зубцов, как оказалось, прибыл сюда на своих двоих, поэтому он собрал допотопный рюкзак из брезентухи и зашвырнул его в багажник даниловской машины. Напоследок он заботливо сложил вещи Любы внутри палатки и зашнуровал ее снаружи. «Они скоро вернутся», – проговорил он, словно оправдываясь.
Наконец сели в машину. Варя не стала уступать Зубцову своего «места генеральши» – рядом с водителем, а тот не стал настаивать, расположился сзади. Шлагбаум был открыт, и они выехали на ужасного качества дорогу, ведущую круто в гору. Постепенно начало светать, и в сероватом воздухе все больше и больше расширялся кругозор, все дальше и дальше отступали от тропы деревья.