— Сандра, — сказал он.
Минут через двадцать они вышли из кафешки и остановились на крылечке, чтобы выяснить, кому в какую сторону ехать.
— Она мне сразу не понравилась, — снова закурила Таня.
Сергей осторожно взял Таню за локоть и не почувствовав отторжения, наклонился почти что к самому ее уху:
— Знаешь, я хотел признаться тебе…
— Сереж, — не понижая в унисон ему голоса, перебила Таня, — я помогу тебе с Сандрой.
Сергей отпустил локоть и недоверчиво ухмыльнулся.
— Почему ты уверена, что сможешь помочь?
— По той же причине, по которой нам с тобой не нужно начинать все с начала.
Сергей недоуменно смотрел ей в глаза. Если ее изумруды что–то и излучали в этот сумеречный час, так этим чем–то были хладнокровие и абсолютная трезвость расчета.
— Потому, — сказала она, — что я замужем.
8
Сергей Вячеславович, не желаете ли кофе? Свежезаваренного? Да, как вы любите: два кубика рафинада и, разумеется, никаких сливок. Печенье к кофе? Лимонный мармелад? Зефир в шоколаде? Как будет угодно.
Шариковые ручки? Да, конечно, Сергей Вячеславович. Уже заказали. Будут завтра с утра, как вы просили: три с синей пастой, две с красной, одна с черной. Скрепки для степлера тоже заказаны. И файлы для бумаг, разумеется.
Вы не будете возражать, если я протру ваш монитор? Хорошо, слушаюсь. Разумеется, я смогу задержаться после шести, когда вы закончите и все сделаю. Нет–нет, не стоит беспокоиться! Да, конечно, не затруднит, я, если не возражаете, и клавиатуру протру.
Вопросы, вопросы, вопросы. Вначале недоуменные, как кипяток на голову: что, черт возьми, происходит? Затем с опорой на гипотезу: между ними что–то есть. Да, но что она себе позволяет? И куда только, мать его, смотрит начальство? Наконец, когда гипотеза старится до возраста факта, вопросы окончательно выводятся из сферы влияния голых эмоций, они мудреют, становятся куда более коварными и задаются как правило не вслух. Как бы сделать так, чтобы незаметно насолить этой парочке? Смотри–ка, как спелись, «на ура» их не возьмешь, надо в обход, незаметно и надежно сжимая кольцо окружения.
То, что происходило между Сандрой и Сергеем, поначалу ошарашило его коллег по кабинету, потом перешло в плохо скрываемое раздражение, а затем и в наигранное равнодушие, за которым, безусловно, и скрывалось самое пакостное. Никому из них секретарша кофе не подносила и карандаши не затачивала, а клавиатуру компьютера она не отдраивала даже подполковнику Михайлеску. Начальник отдела и сам пару раз заставал собственную секретаршу услужливо суетящейся вокруг новобранца Платона, но увиденное трактовал в целом положительно. Установление личных связей как укрепление рабочих — почему бы и нет? Тем более, что и сам он в свое время женился на сослуживице, которую пару лет назад продвинул в СИБ, но уже республиканский.
Что обо всем этом думала Сандра, сказать сложно. Должно быть, в ней боролись два чувства: страх перед внезапно свалившейся на нее угрозой разоблачения — угрозой настолько реальной, насколько известен своей принципиальность шеф первого отдела подполковник Панку, и надежда — совсем слабое, но все же живое чувство, находившее себе поддержку в том, что может, так и надо было поступить с самого начала? Завоевывать понравившегося мужчину не напором и шантажем, а простыми женскими истинами — вниманием и заботой?
Как бы то ни было, а причиной ее страха, так же как и гарантом особой услужливости Сергею был Вячеслав Панку. Высоченный детина, настоящий богатырь, мастер спорта по вольной борьбе, а с позапрошлого года — начальник первого отдела. Пару месяцев назад он добровольно принял на себя еще одну миссию — мужа Тани Гузун.
— Кстати, — остановил Таню Сергей спустя неделю после ужина в «Жабе», — твоему про нас случайно не настучали?
Таня довольно улыбнулась.
— Настучали, конечно.
— Ну и что он? — Сергей почувствовал, как у него внутри холодеет.
— Правильнее было спросить: что я, — поправила Таня.
— Что — ты? — не понял Сергей.
— Я сама ему все рассказала. Не дожидаясь нашептываний всех этих недоносков.
— Что всё?
— Что мы учились в одной группе. Что вместе бухали. Ну и приврала немного.
Сергей провел ладонью по лбу — вытереть выступившую испарину.
— В смысле, приврала?
— В прямом, — озорно сверкнула изумрудами Таня, — что у нас был роман.
Играла ли она на самом деле с огнем, или привирала, только не мужу, а Сергею, понимая, что искры его ревности, или гнева, или что там он сейчас испытывает, не имеют к ней никакого отношение и единственное чувство, которое он имеет право испытывать к ней сейчас — это бездонная благодарность за, строго говоря, спасение. Впрочем, узнав подполковника Панку настолько, насколько это позволяют служебные отношения и отчасти — личное знакомство, Сергей пришел к выводу, что Тане чертовски повезло. С таким мужем можно было обсуждать что угодно, не задумываясь о последствиях. Для жены последствия могли принять лишь одну форму — любви и обожания.
— А–а–а, историк, — хлопнул Панку по плечу, прямо в служебном коридоре, присевшего от неожиданности и от тяжести руки Сергея, — очень, очень приятно. Танюшка все уши прожужжала, какой ты замечательный.
Панку и сам оказался отличным мужиком. Пригласил Сергея на пиво, и за вечер ни разу ни словом… Ну о том самом, насчет чего вполне мог бы не на шутку разойтись прилично выпивший здоровяк.
— Танюшкин друг — мой друг, — бормотал он, обхватив Сергея за шею своей могучей рукой. — Будут еще проблемы — обращайся.
Сергей так и порывался, там же, за столиком в баре попроситься к Славе — после третьего бокала они перешли на «ты» и позабыли о званиях — в отдел. Панку, похоже, посетили схожие мысли, иначе зачем же он сказал:
— Я бы тебя к себе взял. Но так просто это не делается. Нужно представление наверх подать, а там спросят: а на каком основании? Надо, понимаешь, годик отработать, зарекомендовать себя как следует, а там уже и конкретика подоспеет. Ты уж постарайся, Серега.
На свое первое задание, — настоящее, без дураков, — Сергей попал в начале апреля. Зима, как это обычно случается в Молдавии бездарно провалила три зимних месяца и встрепенувшись лишь в марте, начала вываливать на ожившую было землю закрома снега и косить опрометчиво высунувшуюся зелень своей морозной косой. Первые дни апреля выдались сумбурными: в небесном парламенте вовсю шли ожесточенные прения фракции зимы с фракцией весны. И пока до решающего голосования дело не дошло, пока ни одна из сторон не получила решительного перевеса, люди на улице сносили тяготы капризной переменчивости небес имущих, безуспешно подстраиваясь под настроение самой высшей из всех властей, оказываясь под дождем без зонта, в снегопад — в туфлях на тонкой подошве, обливаясь под шубами потом от внезапной жары.
Земные парламентарии старались не отставать. Оппозиционные фракции нагнали для митинга на центральной площади около трех тысяч человек, переминавшихся, как на ладони, на самом виду у Сергея, который стоял, прислонившись кожаным рукавом к Арке победы, можно сказать, в центральном желудочке сердца столицы. Митингующим не обязательно было знать, что пока они размахивали флагами, выслушивали однообразно–пламенные речи и скандировали заранее заученные призывы, все это время они находись в оцеплении. В суперпрофессиональном, а потому и невидимом оцеплении. Впрочем, вооружившись вниманием, можно было заметить разбросанных по всему контуру площади мужчин в одинаково–темных кожаных куртках. Они молча рассматривали толпу, а если пристально рассмотреть и их, можно было заметить крохотный, как у людей с проблемным слухом, наушник — у одних в правом, а у других — в левом.
Наушник Сергея прятался за колонну Арки победы и чтобы обнаружить его, Платона следовало силой оторвать от арки, что, вероятно, вызвало бы немалый интерес у других обладателей наушников и черных курток. Возможно поэтому, а может быть оттого, что зевака у арки вызывал у прохожих не больше интереса, чем бездельники на площади, Сергея так никто и не тронул.
А Сергей продолжал стоять и думать, зачем он здесь и кто его сюда послал. И хотя со второй частью вопроса все вроде было ясно — как и других коллег его сюда отправил директор кишиневского СИБа Волосатый — полковник лично провел инструктаж и даже прочел, как показалось Сергею, весьма двусмысленную лекцию о положении в стране — проблема первопричины его присутствия здесь, на площади, была покрыта таким же туманом, как смысл речи полковника. Поставив вопрос ребром, можно было спросить: есть ли в этом участие Бога, воля которого, как известно, простирается на все сущее? И может ли так статься, что он, Сергей Платон, двадцати трех лет от роду — посланник Божий, раз уж так принято на этом свете, что на все Его воля? А все эти люди в кожаных куртках, они — тоже его посланники? А митингующие — вестники воли Божьей? Если Бог в каждом из нас, разве нельзя допустить, что каждый из нас вещает Его речи, осуществляет Его действия? А может, все не так, и религия врет, и ни митингующие, ни те, кто зорко наблюдает за ними, ни даже те, кто смотрят на тех и на других из окон домов, из парка, или из проезжающих машин и троллейбусов, никто, истинно говорю вам, не является ни вестником, ни провозвестником и уж тем более ни посланником Всевышнего. И нет никого на погрязшей в жестокосердии, разврате и стяжательстве Земле, на кого Бог мог бы указать перстом своим и сказать: вот он, мой посланник, вот вестник воли моей.
И так думал раб божий Сергий, глядя на беснующуюся толпу. И переживал невыносимые страдания в душей своей, пугаясь еще не заданных вопросов и не находя ответа ни на один из тех, что уже пришли ему на ум.
И еще он не мог понять, почему он до сих пор в ней — в кожаной черной куртке с круглым следом на правой лопатке.
9
Поливать цветы не было никакой необходимости. Во–первых, они уже вполне созрели, были аккуратно срезаны и даже начали увядать. Во–вторых, цветы помещались в плетеной корзинке, ручка которой была обвязана трехцветной — сине–желто–красной — лентой, а дно корзинки не было усыпано ни землей, ни песком, ни торфом — одним словом, никаким подобием почвы, которая, пропитываясь влагой, питала бы ею и воткнувшиеся в нее стебли. Наконец, Сергей не был уверен в том, что моча — обыкновенная человеческая моча с высоким содержанием алкоголя — благотворно скажется на состоянии алых и белых гвоздик, в корзину с которыми на его глазах и под светом прожекторов мочились два отморозка у постамента памятнику господарю Штефану.
— Атас! — крикнул один из них, тот что поменьше и, как казалось, потрезвее.
Застегивая брюки, он оглянулся и увидел трех карабинеров, гигантские тени которых стремительно надвигались на памятник. Карабинеры спешили, и их дубинки от нетерпения лупили своих хозяев по ногам.
Сергей видел, как карабинеры разделились на три направления, оцепив с боков и спины второго мерзавца, оставшегося в одиночестве после того, как мелкий негодяй не стал испытывать судьбу и скрылся в сумраке парка. Было понятно, что этот второй, высокий сухощавый человек, в кепке и с сумкой через плечо, атрибутов, делавших его похожим на почтальона, выпил на порядок больше первого. Ноги его, казалось, вот–вот покосятся и он рухнет на орошаемую корзину, а сам он, оглядываясь на застывших карабинеров, виновато кивал на бьющий из себя фонтан, заткнуть который был явно не в состоянии.
— Все, урод? — спросил карабинер, тот, что слева от худого мужика, подождал, пока тот, покачиваясь, застегнет ширинку и лишь после этого подошел к нему, решительно положив руку на плечо. — Пошли, скотина!
Ах, что это был за вечер! Как осторожно и ласково перебирал майский ветерок пряди на голове, как игриво заглядывал в ухо, сыпал дорожными пылинками в глаза, и хотелось отвернуться, протереть глаза и поправить волосы, но от одной мысли, что скоро июнь, а за ним и июль с круглосуточным зноем и полным штилем, при одной такой мысли ветерку можно было простить все, тем более эту невинную шалость.
Сергей вздохнул и нехотя поднялся со скамейки. Он сидел на ней последние минут двадцать и за это время успел стать свидетелем акта вопиющего вандализма, завершавшегося более–менее справедливым возмездием. Правая нога затекла и чтобы дойти до постамента, Сергею пришлось несколько раз громко топнуть, распугивая мурашек, расхозяйничившихся на ступне.
— Берите этого и следуйте за мной, — обратился он к спинам карабинеров.
— Что? — обернулся один из них, в фосфорного цвета накидке, одетой поверх формы.
Он был, по–видимому, старшим из трех, но скорее напоминал шпалоукладчика, которого неизвестно за какой проступок сопровождал конвой из двух карабинеров. На Сергея он взглянул с испугом и ненавистью, явно не понимая, как реагировать на внезапную дерзость и одновременно заламывая левую руку за спину худощавому вандалу.
— А ну вали давай! — решился, после секундного раздумья, фосфорный карабинер, отстегивая от пояса наручники.
— Вот–вот, одевай на него, — одобрительно кивнул Сергей и полез во внутренний карман куртки, — а теперь повторяю: за мной.
Он достал из кармана удостоверение и показал его карабинеру.
— А на каком основании? — послышался вдруг за спиной Сергея голос старшего карабинера.
Они уже перешли дорогу и впятером — Сергей чуть впереди, а трое, ведущие одного закованного в наручники — чуть сзади — шли по тротуару центральной площади, провоцируя прохожих на любопытно–осторожные взгляды. Сергей ничего не ответил, не остановился и даже не обернулся, милостиво предоставляя карабинеру последнюю возможность исправить свою ошибку и заткнуться.
— Это ведь мы его взяли, — не унимался тот, — это ведь в нашей компетенции — пресе…
— Слушай, ты, — резко обернувшись, перебил Сергей, — баран!
От нахлынувшего бешенства у Сергея задрожал голос. Что они, мать вашу, себе навооброжали? Эти деревенские недоумки, а? Американских фильмов насмотрелись? Дешевых триллеров, где простые провинциальные полицейские уделывают лощеных снобов из ФБР. Соль земли против ее сливок, заведомо неравное противостояние, в котором побеждает, естественно, слабейший. Ага, как же! Хрена вам, а не хэппи–энд!
— Слушай, дебил, — сплюнул Сергей, — если ты такой грамотный, может, объяснишь, в чем разница между куриными яйцами, которые тебе разбили в автобусе, и яйцами, расквашенными о шевелюру президента? Или для твоей безмозглой башки зассанный подъезд и обосанная национальная святыня — одно и то же?
Охранника на проходной СИБа, конечно же, разбудили.
— Домнул Платон, — пробормотал он, переводя растерянный взгляд с Сергея на карабинеров, с карабинеров — на пьяного мужика с сумкой на плече, с пьяного мужика — снова на Сергея.
— Этого в подвал, — бросил Сергей охраннику, — бутылку с водой и чай.
Взяв координаты смирившихся с произволом СИБа карабинеров, Сергей спустился в подвал, прикоснулся губами к дымящейся кружке и обдал водой мужика прямо из бутылки.
— Что же ты творишь, сука? — спросил Сергей.
Мужик промычал что–то невнятное, а Сергей тем временем вывалил на стол содержимое его сумки. Бутерброд в целлофане, газета (между прочим, правительственная), десять, двадцать, тридцать, тридцать три лея и ручки. Шесть, девять, двенадцать шариковых ручек и три аккуратно заточенных карандаша.
И еще — толстая тетрадь в потрепанной обложке.
— Я как начал листать ее, меня так и подбросило. Как на электрическом стуле, — возбужденно бегал Сергей из угла в угол.
Метался Сергей по кабинету начальника, и подполковник Михайлеску, сразу определивший, что весь этот бред с помочившимся на памятник пьянчугой не доставит ничего, кроме никчемных хлопот, все более терял терпение.
— Да, занятно, — без малейшей ноты интереса в голосе заметил он.
— Исчерпывающее расписание: все рейсы по городу, всех троллейбусов, автобусов, вот только маршруток, кажется, нет. Хронометраж маршрута, время стоянки на каждой остановке, количество рейсов в день. И так каждый маршрут! А междугородние рейсы? Тоже полня картина! Центральный автовокзал, южный! Даже указано, когда и в какой именно точке встречаются автобусы, отправляющиеся с Центрального и Южного вокзала. Каково, а? И заметьте, Антон Петрович, в тетради не указан ни один рейс за пределы Молдавии! Представляете?
— Ну и что? — Михайлеску поднял на Сергея усталые глаза.
— Как это что? — горячился Сергей. Понятие служебной иерархии, похоже, на время перестало для него существовать. — Понятно же, с чем мы имеем дело.
— И с чем мы имеем дело? — с ударением на «мы» спросил Михайлеску. По его губам проскользнула едва заметная усмешка.
Сергея нахмурился и набрал побольше воздуха, словно собирался сказать что–то очень важное, что–то, что обдумывалось им в течение многих лет.
— Я думаю, — веско сказал он, — что это часть плана. Плана теракта на территории нашей республики.
Михайлеску встал, сунул руку в карман и стал ходить вдоль стола.
— Сергей, — сказал он с некоторым нетерпением, — у нас, как вы надеюсь, заметили, серьезная организация. В компетенцию которой входят вопросы государственной важности.
— Я заметил, — вставил Сергей, но подполковник поднял ладонь, мол, «я говорю».
— Мы не можем, просто не имеем права подозревать первого встречного в деятельности, направленной на подрыв устоев нашего с вами государства. Мы же не грабли, чтобы прочесывать все доверенное нам поле. Профессионализм наш, Сергей, состоит в том, чтобы успевать в нужное место ровно тогда, когда это нужно. Мы с вами, Сергей, ювелиры, а ювелиры не крошат золото перфоратором, они действуют более тонкими инструментами. Прежде всего умом. Перед тем, как вынуть из кобуры пистолет, сотрудник СИБа должен десять, двадцать, сто раз подумать. Может, тут можно ограничиться рогаткой? Или этой штукой, ну помните, когда в школе плевались бумажными шариками из трубочек?
— Пока будем думать, преступник уйдет, — начал мрачнеть Сергей.
— Да какой там преступник? — вскричал, не выдержав, Михайлеску.
— Но вы же сами…
— С чего вы вообще взяли, что он террорист? Он просто придурок. Нажрался как свинья и нассал, где попало. Ему вообще, знаете ли, в тот момент по барабану было, у памятника он, у фонтана, или у музея.