— Белочка, — сказал Вега, гарки закивали головами, соглашаясь с товарищем.
— Что ты несёшь, я ничего не пил! — возмутился Тамир такому цинизму со стороны навов.
— Я имел в виду живую белочку, ты же знаешь, они свободно бегают по Цитадели, — терпеливо разъяснил гарка, выразительно покрутив пальцем у виска.
Тамир презрительно фыркнул.
— Я проверял, в кабинете не было других живых существ, кроме меня!
Гарки переглянулись и дружно пожали плечами, в глубине души каждый был уверен, что это просто каприз трусливого шаса.
— Говорят, челы от компьютеров с ума сходят, — заметил Вега.
— Я шас, — буркнул аналитик.
— И чем ты отличаешься от чела?
— Попрошу без оскорблений!
— Слушай, Тамир, не пудри нам мозги и ступай отсюда. Это пост охраны, а не приют для нервнобольных, — строго произнёс начальник поста охраны, у которого имелись строгие инструкции по поводу присутствия посторонних на посту.
— Я один не пойду, — решительно заявил Тамир, которому было уже безразлично, что подумают гарки. — Я по коридорам идти боюсь!
Навы дружно нахмурились. Слова шаса показались им верхом кощунства и были восприняты как личное оскорбление. Сомневаться в безопасности Цитадели!
Обстановка на посту накалилась до предела.
— Точно, крыша поехала, компьютеры до добра не доводят, я всегда знал, что нельзя доверять человским придумкам, — ледяным тоном изрёк начальник поста охраны. — Вега, проводите Тамира.
— Слушаюсь, — откликнулся гарка, недобро взглянув на шаса.
Коридоры Цитадели продолжали навевать на шаса жуть. Колыхание тьмы пугало, Тамир беззастенчиво ухватился за руку Веги.
— Если кто-нибудь увидит нас, гуляющими ночью по Цитадели за ручку, тебе больше не придётся ничего бояться, я сам тебя убью, — ворчливо произнёс гарка.
Доставив Тамира до места, Вега быстро покинул логово.
Шас присел на диван, сна не было, сил на то, чтобы попытаться проанализировать ситуацию и разобраться в ней, тоже не было. Тамир устало прикрыл глаза, прислушался.
Оно шуршало в углу…
Тамир забрался на диван с ногами, мучительно хотелось зареветь, но это уже никуда не годилось, он мужчина всё-таки.
Оно затихло.
Тамир прилёг на диван, обняв подушку как единственную надежду на спасение. Оно не шевелилось.
Шас не поверил бы своим ушам, если б кто-нибудь рассказал, что в такой ситуации можно уснуть. Ведь, если он уснет, оно придёт и…
Тамир проснулся от вопля.
— Ага! Дрыхнешь, напарничек! Это так ты вкалываешь, пока я тружусь во благо Великого Дома Навь! — Возле дивана стоял довольный предсказатель, светившийся, словно начищенный самовар.
— Доминга! — заорал счастливый шас, вешаясь на шею другу. — Какая радость, что ты вернулся. Теперь оно уйдёт!
— Тамир? Ты в своём уме? — предсказатель выглядел ошарашенным. — Отцепись от меня! И расскажи внятно, кто уйдёт?
Доминга даже забыл похвастаться своей покупкой, которая лежала на столе, скромно дожидаясь своего часа.
— Оно. бродит по кабинету и шуршит по ночам. — пробормотал Тамир, чувствуя себя до отвращения глупо. — И таращится… из-под дивана…
Доминга несколько секунд пристально смотрел на друга, что-то соображая.
— Шуршит, говоришь?
— Шуршит, — со вздохом подтвердил Тамир.
— Таращится? — уточнил нав, медленно обходя столик для карамболя.
— Угу.
— Блин, — пробормотал себе под нос нав.
— Доминга? — насторожился шас, с подозрением уставившись на предсказателя. — Ты что-то знаешь? Доминга! Колись!
— Я думаю, что это ёжик… — медленно произнёс нав.
— Какой ёжик, татя тебе за пазуху! Я проверял на наличие живых существ!
— Так он игрушечный, — сообщил Доминга, делая пару шагов в сторону, чтобы столик оказался аккурат между ним и недобро прищурившимся шасом.
— Доминга, — с трудом сдерживая гнев, процедил Тамир. — Объясни мне нормально, что значит «игрушечный ёжик»?
— Перед поездкой забегал в супермаркет Гильдии и увидел игрушечного ёжика. «Последнее достижение человских нанотехнологий. Высокоинтеллектуальная электронная игрушка, имитирующая поведение живого зверька. Искусственный интеллект разрабатывался челами для полётов на Марс. Лучший друг для вашего ребёнка». Мне стало интересно, какие такие нанотехнологии эти идиоты в него впихнули, вот и купил. А коробку под диван запинал, чтобы ты без меня не разобрал, а ёжик, наверное, от удара включился и.
— ЕееЖИК!!! АХ, ЁЖИИИК! — взвыл Тамир, бросаясь на предсказателя. Нав шустро обежал вокруг столика.
— Ах так! — Тамир схватил с подставки хрустальный шар.
— Только не шар! — возопил предсказатель, подскакивая к шасу.
— Ага! Попался! — радостно заорал Тамир, вцепляясь в волосы Доминге. — Получи, предсказатель липовый!!!
В логове «ласвегасов» кипела безобразная драка, но, поскольку аналитики комиссара драться не умели, драка вскоре затихла.
Запыхавшиеся «ласвегасы» сидели на полу, тяжело дыша.
Из-под шкафа на них медленно вышел игрушечный ёжик, сверкнул жёлтыми светодиодами глаз, осторожно понюхал воздух чёрным носиком и затопал маленькими ножками прочь.
— Дверь! — запоздало крикнул нав.
Аналитики сорвались с места и выглянули в коридор. Игрушки не было. Только тьма медленно ползла вдоль стен, закручиваясь в причудливые завитки.
Марина Ясинская ХУДОЖНИК
Аркадию с детства говорили, что у него талант, — и родители, и учителя рисования в школе, и преподаватели в художественном училище, и друзья с однокашниками.
Но после выпуска из училища оказалось, что талант его никому особо и не нужен.
— Да, у тебя талант. И у Иванова талант, и у Петрова талант, и у Сидорова… Таких, как ты, талантливых, знаешь сколько? — говорили Аркадию владельцы картинных галерей и меценаты — и отказывались спонсировать выставку или брать его картины на продажу.
А менее талантливые, но куда более удачно пристроившиеся в жизни однокашники поясняли:
— Одного таланта мало. Ты должен попасть в тренд, понимаешь? Попадёшь в тренд — станешь модным. Станешь модным — и тогда будет всё: и деньги, и слава, и свобода писать то, что хочешь. А пока…
Из трёх перечисленных благ больше всего Аркадий хотел писать то, что хочет, и меньше всего — славы. Ну а деньги — да, деньги нужны, без них не прожить.
Аркадий слабо представлял себе, что такое тренд и как в него попасть, но точно знал, что он — не в нём, потому как деньги ему приходилось зарабатывать по-разному: учить рисованию в школе и рисовать на улице, работать оформителем сцен и иллюстратором книг, художником по рекламе и шаржистом в газете. Довелось ему даже в одно время заниматься иконописью, а в другое — расписывать стены в шикарном особняке какого-то олигарха.
Аркадий всегда выполнял любое задание честно и добросовестно; его работами были довольны, нередко — восхищались. И только сам Аркадий знал, что не вложил в них и десятой доли того, на что способен.
Все свои силы, весь свой талант он отдавал другим картинам. Эти картины он писал не для себя, не для друзей и не на заказ. И даже не для души. Он писал их, потому что не мог не писать. Они настойчиво рвались в мир, и он не мог не дать им жизнь.
Собственно, он их и не писал. Это они писали его.
* * *В небе громыхает гроза, в океане бушуют волны, швыряют его с гребня на гребень, накрывают с головой. Жадная глубина настойчиво тянет на дно. Паника, заставляющая из последних сил бить руками, чтобы удержаться на плаву, уступает место равнодушной обречённости. Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?
Но стоит лишь на миг поддаться стихии, позволить океану затянуть тебя на дно, как инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! буквально выталкивает пловца на поверхность. И снова начинается мучительная, безнадёжная борьба…
Огромная ледяная гора появляется рядом внезапно и незаметно — как призрак. И кажется если и не спасением, то хотя бы передышкой.
Из последних сил он доплывает до айсберга и пытается ухватиться мокрыми непослушными руками за холодный выступ. Ладони скользят по ледяной поверхности, тяжёлое, одеревеневшее тело никак не может вырваться из плена морской воды.
Шторм продолжает неистовствовать, сотрясая небо и волнуя океан. Разъярённые волны бьются об айсберг, словно пытаясь сорвать человека, отчаянно цепляющегося за ледяной выступ.
* * *Картины, которые Аркадий впускал в этот мир, всегда приходили к нему именно так — видениями, больше похожими на воспоминания. Яркость, чёткость и сила образов и ощущений поначалу пугали художника, но со временем он привык. Теперь острота переживаний, которые Аркадий испытывал во время видений, только помогала ему делать картины живыми.
Вот и на этот раз, ещё не до конца придя в себя после яркого и поразительно реального сна, художник подошёл к мольберту и установил на нём чистый холст. Затем прикрыл глаза, вспоминая всполохи молний в штормовом небе, грохот волн и ломаные очертания айсберга и заново вызывая в себе ощущение цепкой хватки океанской глубины, непослушных рук и неумолимого, всепоглощающего, сильнее холода и боли, инстинкта — выжить!
Кисть, словно живая, запорхала над холстом.
На поверхности появлялись очертания величественного айсберга посреди штормового океана и одинокой фигурки, отчаянно цепляющейся за ледяной выступ.
— Что-то в этом есть, — задумчиво протянул один из гостей сырьевого магната Потапова — известный художественный критик Барселов, стоя перед расписанной стеной и разглядывая панораму горящего города. — Что-то особенное. Цепляющее. Это ведь не репродукция?
— За те деньги, что я отвалил тому маляру, это может быть только оригинал, — довольно ухмыльнулся Потапов.
Олигарху очень нравилось думать, что, переехав в Москву, обзаведясь шикарным старинным особняком, накупив модных произведений искусства и сделав солидное пожертвование в несколько творческих фондов, он стал своим в столичном бомонде. То, что на его вечер пришли такие значимые представители творческой интеллигенции, только укрепило его уверенность. Разумеется, они пришли, потому что он один из них, а вовсе не из-за его денег.
— Очень, очень талантливый художник, — повторил Барселов. — Как его зовут?
— А я, думаете, помню? — искренне удивился олигарх. — Ивов вроде… Алексей Ивов. Или Андрей. А может, Арсений…
— Ивов, — задумчиво повторил художественный критик, продолжая рассматривать единственное настоящее произведение искусства в безвкусной коллекции нувориша, возомнившего себя ценителем прекрасного.
Олигарх Потапов очень мало понимал в искусстве, но зато выгоду чуял просто феноменально. Некоторое время он внимательно смотрел на известного художественного критика, не отрывавшего глаз от росписи на стене, потом оценивающе осмотрел панораму горящего города и деловито прищурился. «Как же всё-таки звали того художника?..»
— Ивов? Аркадий Ивов? — услышал художник деловой мужской голос в телефонной трубке.
— Да, это я.
— Господин Потапов хочет сделать вам заказ, — сообщил голос.
— Заказ? — удивлённо повторил Аркадий. Олигарха, казалось, не особенно впечатлила панорама горящего города, которую он создал на стенах его особняка.
— Да. Он хочет, чтобы вы нарисовали ему несколько картинок.
— Картин, — автоматически поправил художник.
— Картин, — согласился голос. — И как можно скорее. Кстати, если у вас есть уже готовые, то он их возьмёт.
— Как — возьмёт? — опешил Аркадий. — Не глядя?
— У вас есть уже готовые картины? — проигнорировал его вопрос голос.
— Есть… — растерянно отозвался художник.
— Прекрасно. Завтра я к вам подъеду во второй половине дня и заберу готовые картины. До свидания.
— Погодите! — спохватился Аркадий. — А сколько вам, то есть господину Потапову, надо?
— Он возьмёт всё, что у вас есть.
Как пообещал представитель господина Потапова, к Аркадию приехали на следующий день. Вчерашний собеседник художника, деловой молодой мужчина с hands free в ухе, вёл с кем-то важный разговор и лишь рассеянно кивнул Аркадию, войдя в его квартиру, и жестом попросил показать ему картины.
Художник достал все пять готовых полотен.
Мельком глянув на картины, молодой мужчина обронил:
— Мало. Как быстро вы сможете нарисовать, скажем, ещё пять?
Аркадий растерялся. Картины, которые он писал дома, для себя, рождались в своём собственном темпе, над которым он был не властен; он был не более чем проводником, средством для их появления в мире.
— Господина Потапова интересуют какие-то конкретные темы? — спросил он, пытаясь выгадать время.
— Нет, ему всё равно. Но он хочет устроить из ваших картинок выставку.
— Картин, — снова машинально поправил его Аркадий, прежде чем слово «выставка» дошло до его сознания.
— Картин, — отстранённо согласился представитель олигарха, внимательно слушая кого-то в телефонном наушнике. — Он хочет устроить выставку ваших картин, и чем больше их будет, тем лучше.
— Когда. — начал Аркадий и нервно облизнул сухие губы.
Выставка. Выставка под патронажем известного олигарха. Можно только представить, какая там будет публика.
«Попадёшь в тренд — станешь модным. Станешь модным — и тогда будет всё: и деньги, и слава, и свобода писать то, что хочешь», — вспомнились Аркадию слова одного из его бывших, куда более успешно пристроившихся в жизни однокашников.
От перспективы писать то, что хочется, не беспокоясь о том, на какие средства жить, у художника на миг даже закружилась голова.
— Когда выставка? — наконец выдавил он.
— Примерно через месяц.
— Я понял. Я… я постараюсь. Сделаю всё, что смогу.
— Прекрасно, — рассеянно кивнул представитель Потапова. — Упаковывайте, — дал он распоряжение двум сопровождавшим его мужчинам, махнув рукой в сторону картин.
А затем бросил взгляд на одно из полотен — величественный айсберг посреди штормового океана и одинокая фигурка, отчаянно цепляющаяся за его ледяной выступ, — и вздрогнул.
Медленно, словно заворожённый, поднял руку, не отрывая взгляда от картины, снял телефонный наушник и тихо приказал:
— Осторожно, не повредите…
Выставка неизвестного художника Аркадия Ивова, организованная известным ценителем изящных искусств олигархом Потаповым, имела ошеломительный успех.
Все картины были распроданы.
За полотно с айсбергом развернулась настоящая борьба между несколькими состоятельными коллекционерами. Купил его в итоге никому не известный черноволосый франт в белом костюме, под конец без колебаний предложив вдвое больше самой высокой цены.
Олигарх Потапов за открытие яркой звезды блестящего художника Ивова стал считаться одним из лучших знатоков изящного искусства.
А Ивов наконец-то получил возможность писать то, что ему хотелось.
Из вершины горы хлещет мощный фонтан пламени. Он спускается по склонам потоком огня, сияет, переливается всеми оттенками жёлтого, золотого и алого — и завораживает, гипнотизирует своей смертоносной красотой.
Когда раскалённая лавина достигает окраины приютившегося на склоне вулкана посёлка, внезапно возвращается ощущение реальности. И всё существо, до самого нутра, пронзает резкий импульс — бежать!
Лёгкие горят от нехватки воздуха. Кожа горит от жара приближающейся лавы. Глаза горят от пота и пепла. Ноги горят от боли и усталости. А стремительный огненный поток неумолимо нагоняет беглеца.
Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?
Жадно хватая ртом обжигающий воздух, он останавливается и оборачивается. Он встретит свою смерть лицом к лицу!
Но как только поток раскалённой лавы приближается, инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! — резко придаёт сил. Бежать!
И он снова бежит.
* * *Аркадий глубоко вдохнул, приходя в себя и пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Ещё одна картина рвалась через него в этот мир.
Привычно установив на мольберт чистое полотно, художник, как всегда, прикрыл глаза, вспоминая фонтан пламени, разрывающий вершину горы, и огненные реки, стекающие по склону, и заново вызывая в себе ощущение жара раскалённого потока лавы, привкуса пепла на губах, пронзающего нутро первобытного ужаса и всепоглощающего, сильнее страха и полного бессилия, инстинкта — выжить.
Кисть словно ласкала холст мягкими, уверенными мазками.
На поверхности появлялись очертания извергающегося вулкана и деревушки, примостившейся у него на склоне.
— Как вам удаётся передавать в ваших картинах такую глубину?
— Как вы заряжаете свои произведения такой потрясающей энергетикой?
— Как вы заставляете человека, который смотрит на ваши полотна, чувствовать всё то, что на них происходит?
Аркадий отвечал — и не давал ответов. Потому что он сам их не знал.
И сам задавался вопросами: откуда он знает то, что изображает на своих полотнах? Откуда он берёт те чувства, которые вкладывает в каждый мазок, в каждый штрих? Чувства, наполняющие его картины той самой энергетикой, которую ощущали даже равнодушные к искусству люди. Ведь он никогда не был в эпицентре землетрясения. Он никогда не видел извержения вулкана и не смотрел на стену цунами. Аркадий родился и вырос в Москве. Массовое отключение электричества во время сильной грозы и горячей воды во время ремонта труб — вот самые близкие к стихийным бедствиям события, которые он пережил. Что до тех катастроф, которые происходили совсем рядом, — развал империи, серии последовавших за ним терактов и затяжные постимперские войны, — он никогда не был в их эпицентре, только наблюдал за ними по телевизору и из окна дома.