– Есть уроки! Но дед не пустил в школу.
Мешхеди Рахман покачал головой. Посмотрел в небо и, не опуская глаз, словно с кем-то в небе разговаривал, ответил так:
– Объяснений не дал. Почему? Оба напряженные какие-то, на взводе, аж голова кружится. Мальчика привез – зачем, спрашивается?
Потом он опустил голову и взял Али за руку. Мозолистая ладонь старика словно шершавой пемзой царапнула нежную руку Али.
– …Куда ты меня ведешь, Мешхеди Рахман?
– А ты разве не сказал, что тебе скучно? Вот и дед твой капризничает, поэтому я и ушел оттуда. Проведу тебя по всей фабрике, чтобы ты узнал, как она работает… Эх, где ты, моя молодость! Когда-то я вот так же отца твоего взял за руку и все ему тут показал, везде провел. Я тогда ловкий еще был да быстрый… Скоро, инша Аллах, будем встречать его из поездки…
Али был не против. Держась за шершавую руку Мешхеди Рахмана, он миновал саманное общежитие. Осенний прохладный ветер вздымал целые тучи пыли. Пройдя вдоль арыка, они приблизились к колодцу. Здесь два рабочих-курда крутили колодезный ворот с двумя кожаными ведрами. Когда одно из этих ведер поднималось, полное воды, второе, привязанное к той же веревке, опускалось и черпало воду. Мешхеди Рахман поприветствовал работников, а Али бросилась в глаза растрескавшаяся кожа их рук. Он подумал, смог ли бы он работать наравне с ними, и, взяв ведро у одного из работников, Масуда, сам опустил его в колодец. Наполнил ведро, но поднять его с помощью ворота силенок не хватило.
– Ага! Тяжело, молодой хозяин? Так скажи его милости, чтоб зарплату прибавил нам.
Второй рабочий, Махмуд, быстро взглянул на первого и сказал:
– Довольствуйся малым!
Мешхеди Рахман кивнул:
– Правильно, Махмуд: непритязательность.
У Али голова немного кружилась. Он не понимал, почему они так немногословны. А Мешхеди Рахман снова поднял глаза к небу, и стал смотреть куда-то вверх, шевелил губами, не произнося ни слова. А потом, указав на Махмуда, сказал:
– Очень немногословные! Экономные!
Затем Рахман взял Али за руку и повел туда, где рыли тоннели для добычи глины. Это был серповидный котлован, в котором шесть рабочих-исфаганцев тесаками и заступами пробивали подземные штольни. Фабрика Хадж-Фаттаха стояла на пригодной для кирпичного сырья земле, хотя на поверхность глина не выходила. Зато и уровень воды здесь был низок – на десять метров в глубину, а остальное пространство составляла кирпичная глина. Пробиваемый коридор был три-четыре метра в ширину и метров на семь-восемь уходил вглубь земли. Вниз спускались мулы, и торбы на их боках нагружались глиной. В потемках штольни Али чувствовал себя неуверенно, к тому же пыльный воздух был удушающим. Здесь он никогда бы не смог работать, как эти исфаганцы. Али расчихался, но рабочие напряженно трудились, не обращая на него внимания, только один из них, старше других по виду, сидел на кирпичах. Мешхеди Рахман обратился к этому старику с длинными, с проседью, волосами, а Али подумал, что он по крайней мере мог бы здесь сидеть так же, как этот работник. А потом спросил у Мешхеди Рахмана, в чем задача этого старика и почему он не работает наравне с другими.
– Зовут его Абдель-Фазул-надсмоторщик, – ответил Рахман. – Очень знающий человек! У него ухо острое. И поэтому он больше любого из этих работников получает…
– За то, что сидит развалясь?!
– Нет! За свои чуткие уши. Работа Абдель-Фазула в том, чтобы с утра до вечера сидеть до тех пор… пока не услышит первое шуршание. Это значит, что сейчас штольня обвалится на головы рабочих. Он оповещает этих шестерых, и они выскакивают наружу… А потом начинают новую штольню.
Али внимательно вгляделся в Абдель-Фазула, который вовсю дымил курительной трубочкой. Не столько волосы с проседью, сколько войлочная шляпа скрывала его уши, и Али подумал, что хорошо бы, если бы он эту шляпу снял. И тот словно прочел его мысли и снял шляпу, но уши его вовсе не были большими, может быть, даже меньше обычных. И Абдель-Фазул, с довольным видом выпустив струйкой дым, сказал Али:
– Слушают не только ушами. Слушает все: глаза, уши, голова, рот, руки и ноги…
Мешхеди Рахман быстро-быстро кивал, повторяя:
– Вот, правильно! Правильно.
Али был сбит с толку. Ему не хотелось оставаться здесь дольше и говорить с Абдель-Фазулом, но тот продолжал рассказывать:
– Глаза, руки, лопата, заступ, голова, знания… Всем, всем этим надо слушать. Прислушиваться надобно. Всякая вещь говорит что-то, но не всякую ухом расслышишь. Например, сегодня хозяин хотел сказать своим молчанием: «оставьте меня в покое», или ты хочешь сказать сейчас «пойдем отсюда» – той рукой, которой ты схватил руку Мешхеди Рахмана…
Али еще больше запутался и сказал сам себе: «Если бы я был взрослым и имел сильные мышцы, я мог бы наравне с Масудом и Махмудом крутить колодезный ворот или нагружать носилки и мулов, чтобы вытаскивать отсюда глину, но вот сидеть на месте этого Абдель-Фазула я точно не смог бы!» И он, таща за руку Мешхеди Рахмана, вышел из галереи наружу. И зажмурил глаза от дневного света, не сразу привык к нему. Вон колодец, вон арык, вон двое рабочих-курдов трудятся без остановки, как маятник или как механизм часов. Вон, вдалеке, здание конторы и караван-сарай. Мешхеди Рахман молвил, похлопав Али по плечу:
– Вот, правильно! Насмотрелся, молодой хозяин? Везде тут уши Абдель-Фазула. Из тьмы мы вышли на свет. И теперь ты открыл глаза и видишь, что происходит на фабрике «Райская». Но ты еще всего не видел, пойдем-ка посмотрим, как кирпичи формуют.
И вот они пошли следом за одним из мулов, которого внизу, в штольне, нагрузили глиной для кирпичей. Мулы сами знали дорогу и, без погонщика выйдя из штольни, плелись затем вдоль арыка к формовщикам. Сегодня работало всего три-четыре бригады, ведь начиналась осень, солнце слабело, и вообще близилось время, когда сушку кирпичей на воздухе прекратят. Сухую кирпичную глину с мулов сваливали возле арыка, в середине кучи делали углубление и заливали в него воду. Сначала дробили комья и размешивали лопатами, потом парнишки возраста Али забирались в эту мокрую глину и начинали месить ее ногами. Работали они по многу часов, пока глина хорошенько не размягчится, потом другие рабочие доставляли готовый раствор на формовку – носилками или тачками. Их так и называли – тачечники. Формовщики набивали этой массой двусторонние формы, срезая сверху лишнее проволокой, и выставляли кирпич для сушки на солнце. Затем высохшие заготовки штабелями укладывали на складе для обжига в зимнее, бессолнечное время. Этим делом занимались так называемые обжигальщики или горновые. Печь работала, не затухая, по нескольку дней, и задачей тех, кто трудился возле нее, было, помимо прочего, переворачивать обжигаемые кирпичи. После обжига кирпич еще остывал тридцать-сорок дней. Обо всем этом и поведал Али Мешхеди Рахман… Сильно пыхтя своей трубкой, он говорил, поглядывая на Али и поглаживая свою бороду:
– Вот так же точно и твоему отцу я показывал фабрику. Все ходы и закоулки работы нашей… Да хранит его Аллах… Когда же он вернется? К началу осени обычно уж возвращается… В те годы ему было столько, сколько тебе сейчас, юный хозяин… А те курды, которые колодезь крутят, они тогда глину ногами месили. Вон как те парнишки…
Али присмотрелся к двум мальчишкам, своим ровесникам. Широкие штаны их были закатаны, открывая ноги, они прыгали в такт и весело распевали:
– Глинатур, глинатур. Глинатур, глинатур.
Али не понимал этих слов, но подходить ближе не хотелось, наоборот, он подальше отступил, чтобы глиняные брызги одежду не запачкали. А мальчишки друг другу на него указывали и о чем-то негромко перемолвились, раза три-четыре даже засмеялись. О чем они говорили, непонятно было, но ничего обидного Али не почувствовал. Он даже сам рассмеялся. И парнишки от смеха Али еще сильнее засмеялись, и вот уже довольно много народу собралось вокруг глиняной кучи, и все стояли и посмеивались. Смех Мешхеди Рахмана напоминал кальянное бульканье. Не прекращая смеяться, он указал на одного дюжего работника:
– Вот, правильно, Немат! Ни жара тебя, ни холод не берут? Подойди-ка сюда, богатырь! Возьми лопату, да для молодого хозяина…
Потом, повернувшись к Али, рассказал:
– Это Немат, наездник быков. Однажды в Верамине бык взбесился. А Немат сидит в кофейне и видит, что народ удирает сломя голову. Бык одичавший, взбесившийся, рогами и копытами все крушит. Но посмотрите-ка на Немата, он спокойно допивает чай, встает, разбегается и запрыгивает быку на спину. Берет его за рога двумя руками и своей тяжестью так его давит, что бык как ни рыпался, а в конце концов упал на землю. Вот с тех пор и называют его – Немат, наездник быков. Очень экономно!
Али завороженно смотрел на этого человека. Шея его была как бревно, высокий корпус казался квадратным, усики – короткие, а вот глаза совсем не соответствовали лицу. Это были глаза четырнадцатилетнего невинного и слабенького мальчика, будто случайно вставленные в грубое небритое лицо. Немат подошел к Али и сказал хриплым голосом:
– Ваш покорный слуга, хозяин! Не хотите ли этой лопатой попробовать грузить глину на носилки?
Али со страхом взял из его рук совковую лопату, изо всех сил сжал черенок. Сунул лопату в густой и липкий глиняный раствор. Тяжело, не поднять. Вытащил лопату и захватил поменьше раствора. Мальчишки негромко засмеялись. Али и самого разобрал смех. «Непонятно, зачем этого хочет Немат. Может, чтобы унизить меня? Но тут смысла нет. Ясно, что он меня сильнее». В конце концов Али, стараясь не опрокинуть лопату и не вывалить из нее глину, бросил немного в носилки. Немат воскликнул:
– Отлично, хозяин! Дай мне теперь и смотри хорошенько. Ты двумя руками, а я вот одной!
И Немат схватил самый конец черенка четырьмя пальцами правой руки. Не используя вторую руку даже в качестве противовеса, всадил лопату в глину, наполнив ее до предела, – все это одной рукой. Рука дрожала от тяжести. Потом он чуточку приподнял лопату на воздух и так держал ее, все одной рукой. И Али видел, как на его напряженной руке вены вздулись, словно ветви дерева, – Али подумал, что такая вена толще бедра Карима. Правая рука Немата составляла одну линию с черенком лопаты, и все стояли в изумлении от этой силы. Наконец Мешхеди Рахман заговорил:
– Вот молодец, Немат! Смотри же, юный хозяин! Разве не заслужила эта рука молитву?
Прежде чем Али ответил что-то, все ребята – месильщики глины и остальные рабочие – громко произнесли молитву, салят. Немат одной рукой с силой вывалил содержимое лопаты в носилки. Али стоял в изумлении, а Мешхеди Рахман снова поднял голову к небу:
– Ну, понял ты теперь, юный хозяин, что происходит на фабрике «Райская»?
Али кивнул. Вроде бы он понял. Ни с кем он не заговаривал, и все спокойно начали расходиться по рабочим местам. Али подошел к кирпичам, сохнувшим на солнце и уложенным по два вместе. Сколько хватало глаз, кирпичами была уставлена вся ровная поверхность земли. Чем дальше, тем сильнее кирпичи сливались с землей, бесцветные, светлые. А те, которые только что вынули из формы, имели густой кофейный цвет. Как тот шоколад, который папа обещал опять привезти из Баку. Нани говорила об этом шоколаде: «Вай, у неверных даже грязь сладкая!»
Недавно вынутые из форм кирпичи были темно-кофейного цвета, потому что солнце еще не высушило их. А вдали рабочие перетаскивали в склад вчерашние, уже подсохшие кирпичи и укладывали их штабелями. Али смотрел по сторонам: все кругом работало, как часы. Крутился ворот колодца, и вода выливалась в арык. Сухая глина вывозилась на мулах из штолен и сваливалась в кучи. В кучах ее месили, потом набивали в формы. Формы опрокидывали на землю, и кирпичам давали подсохнуть. Потом они складировались, а кирпичи из ранних партий со склада попадали в печи. Печи топили соломой и хворостом. А сверху на это топливо еще сыпали уголь. Заготовки обжигались и становились настоящими кирпичами – красными, бурыми, белыми, как куриное перо… Али взрослел.
Он пока не понимал, что же ему делать на дедовой кирпичной фабрике «Райская». Поднял щепочку с земли и на одном из еще невысохших кирпичей написал «Али». Посмотрел на соседний кирпич. Оба они были приготовлены в одной форме – формы здесь были двойные. И вот они лежат рядом под солнцем, на этом прохладном, приятном осеннем воздухе. Бок о бок один с другим. Словно обнимаются. На первом написано «Али», а на втором?.. Он не пах глиной. Не пах сыростью. Он пах жасмином. И сердце Али затрепетало. Он решил написать на нем «Махтаб», но увидел тень Мешхеди Рахмана, набивающего трубку, и сказал про себя: «Напишу только первую букву, чтобы он не понял». И он написал «М»… Но одна «М» ничем не пахла. Тогда он написал рядом первую букву своего имени, получилось «МА».
Али посмотрел вокруг. Все было заставлено парами кирпичей – друг рядом с другом они сохли на солнце. Везде порядок, и везде парочки, и словно каждая пара не имеет никакого отношения ко всем остальным. Но на самом деле ни одна из пар не была одинока. Вот Али видит свою пару – кирпич Али и кирпич Махтаб. А и М! Вон подальше пара, на которой написано: Искандер и Нани! Вон дед и бабушка, да помилует ее Аллах, Али никогда не видел ее. Вон отец и мать. А где, интересно, кирпич Марьям? Вот он, но Али не мог прочесть имени того, кто был рядом с ней. Разве может ребенок начальной школы прочитать алжирское имя?! (Впрочем, это уже относится к главам из серии «Она»…)
Мешхеди Рахман вывел Али из раздумий. В правой руке он держал трубку возле губ, а левой похлопывал Али по плечу:
– Вот, правильно, юный хозяин! На этом кирпиче ты написал… Я ведь грамотный… ты написал «Али», но рядом я не могу разобрать, что за слово… Вот этот кирпич «Али» куда теперь пойдет? А?
Али наклонил голову к плечу:
– Не знаю.
– Вот, правильно! Этот кирпич Али останется здесь, пока не высохнет на солнце. Один день, может, два дня. Осень пришла – сушка кончается. Потом его сложат в штабель на складе. Вон, видишь склад? Эти линии – ряды кирпичей. Когда зажгут печь, кирпичи будут партиями в горн подавать…
– А горн что такое?
– Вот, правильно! Печь обжиговая – это и есть горн… Понимаешь? Чем кирпич ниже в штабеле, тем лучше качеством. Понимаешь? Самые нижние становятся белыми, как куриное перо, посередке – пегие, а сверху – пего-красные, их запросто расколоть можно, качество у них низкое. Горн топят дровами, соломой, хворостом. А сверху меж кирпичами сыплют уголь. В зависимости от того, большая это печь или малая, горн горит сутки или двое – все время топлива добавляют. Некоторые кирпичи только с одной стороны получают жар и белеют – это половинные, но обычно наши обжигальщики ладно работают, переворачивают их, чтобы с обеих сторон обожгло. Потом оставляют остывать – да не на один или два дня. В зависимости от температуры воздуха и от того, в большом горне или малом пеклись, на тридцать или сорок дней оставляют. Потом разным покупателям разные – с самого верхнего штабеля до низа. Они еще и через тридцать– сорок дней тепленькие. Важно еще, чтобы аккуратно уложены были и друг с другом не спеклись в печи, тут есть человек, смотрящий за этим, из обжигальщиков. Очень знающий! Зовут его Хасан Джаханнами, он сам азербайджанец, из Эрдебиля. Наполовину азербайджанец, наполовину русский. Все время он, помилуй Аллах, в тюбетейке ходит: лето, зима – разницы нет для него. Он и в адском пламени мог бы работать, так говорят у нас. Голой рукой раскаленные кирпичи берет. Вот и твой кирпич «Али» он возьмет…
– Когда?
– Вот, правильно, юный хозяин! Я же говорю тебе: день или два он тут будет сохнуть. Некоторое время пролежит на складе. Сколько? Месяц, может, и два… Аллах всеведущ! В любом случае в конце концов положат в горн и горн запалят. Останется в горне на сутки или на двое, если это большая печь, потом сорок дней будет остывать, значит, всего получается…
– Один-два месяца!
– Вот, молодец! Один-два месяца, а то и больше. Потом тот же самый Хасан Джаханнами достанет его, опять сложит в штабель. В зависимости от места его в печи получится кирпич красным, или пегим, или белым. В зависимости от того, как переворачивать будут, половинным или простым. Формой кирпичи бывают обычные, большие квадратные, «военные», «китайские», «полумесяцы» и другие… В зависимости от покупателя…
Но голос Мирзы прервал рассуждения Рахмана:
– Хватит, Мешхеди. В зависимости, в зависимости! Хватит, друг мой! У хозяина сотня дел для тебя, а ты тут лясы точишь!..
* * *Мешхеди Рахман остановился на полуслове и пошел в сторону новопостроенного здания конторы. По пути вытряхивал трубку. Мирза забежал вперед и раньше него вошел к Фаттаху. Тот строго взглянул на Рахмана и спросил:
– Ты куда пропал? С полицией тебя искать? Отправь ребят с повозкой отвезти пятьсот половинных пегих кирпичей господину Таки. Не забудь двадцать добавить сверху.
– Двадцать? Зачем же?
– На замену треснутых, дефектных, или при погрузке расколете – в долгу чтобы не быть.
– Это я все знаю, хозяин, но обычно мы десять на пятьсот набавляли…
Взглянув на Мешхеди Рахмана, дед провел рукой по лицу и ответил:
– Правильно. Но с сегодняшнего дня будем на каждые пятьсот набавлять по двадцать. За мой счет ведь, так? В долгу не будем, а они у на в долгу – не страшно… Действуй быстро! И готовься с тем же транспортом сам ехать в город.
– В город?
– Да, на улицу Кавам эс-Салтане, возьмешь одного каменщика и одного подсобника, адрес дом Каджаров. Размыло углубление в полу под краном, возле резервуара. Отремонтируете…
– Простите за дерзость, хозяин, но к нам это какое отношение?..
– Мирза объяснит тебе. – Потом Фаттах словно вспомнил о чем-то: – А Али где?
– Сидел у кирпичей, хозяин, я его по всей фабрике провел, все показал ему, вспомнилось даже детство отца его… Молодость была… Когда возвращается его отец?
Фаттах ничего не ответил. Вздохнул – душно в комнате было. Встал, чтобы выйти на улицу, и Мирза, который сидел рядом с ним за столом, также встал, из уважения. Мирза оформлял выдаваемый груз, выписывал накладную. Мешхеди Рахман убрал трубку в кисет с табаком и повесил его на брючный ремень. Он ждал, пока Мирза закончит писать, чтобы расспросить о работе в городе.