– Однако… Простите, возможно, я не совсем понял… Но ведь газета «Пу-Фу», насколько мне известно, защищает интересы рабочих. И если, как вы утверждаете, владелец газеты подчиняется вам…
– Что касается сотрудников газеты «Пу-Фу», то они действительно являются защитниками интересов рабочих. Но распоряжается ими ни кто иной, как Куикуи. А Куикуи шагу ступить не может без поддержки вашего покорного слуги Гэра.
Гэр, по-прежнему ухмыляясь, играл своей золотой ложечкой. Я глядел на него и испытывал не сколько ненависть к нему, сколько сочувствие к несчастным сотрудникам «Пу-Фу». Видимо, Гэр разгадал мои мысли и, выпячивая огромное брюхо, сказал:
– Да нет же, далеко не все сотрудники «Пу-Фу» защищают интересы рабочих. Ведь каждый каппа прежде всего защищает свои собственные интересы, так уж мы устроены… И кроме того, положение осложняется еще одним обстоятельством. Дело в том, что и я, Гэр, не свободен в своих действиях. Как по-вашему, кто руководит мною? Моя супруга. Прекрасная госпожа Гэр.
Гэр загоготал.
– Выполнять повеления госпожи Гэр – большое счастье, – любезно сказал я.
– Во всяком случае, я доволен. Но говорить обо всем этом так откровенно я могу, конечно, только с вами – поскольку вы не каппа.
– Итак, в конечно счете кабинетом «Куоракса» управляет госпожа Гэр?
– Гм… Право, я не знаю, можно ли так сказать… Впрочем, война, которую мы вели семь лет назад, началась действительно из-за самки.
– Война? Значит, у вас тоже были войны?
– Конечно, были. И сколько их еще будет! Знаете, пока существуют соседние государства…
Так я впервые узнал, что страна водяных не является единственным в своем роде государством в этом мире. Гэр рассказал мне, что испокон веков потенциальными противниками капп были выдры. Вооружение и оснащение выдр ни в чем не уступает вооружению и оснащению, которым располагают каппы. Этот разговор о войнах между каппами и выдрами очень заинтересовал меня. Действительно, тот факт, что каппы имеют в лице выдр сильного противника, не был известен ни автору «Суйко-коряку», ни тем более автору Кунио Янагида, автору «Сборника народных легенд Ямасима».
– Само собой разумеется, – продолжал Гэр, – что до начала войны обе стороны непрерывно шпионили друг за другом. Ведь мы испытывали панический страх перед выдрами, а выдры точно так же боялись нас. И вот в такое время некий выдра, проживавший в нашей стране, нанес визит супружеской чете. Между тем самка в этой чете как раз замышляла убийство мужа. Он был изрядным распутником, и, кроме того, жизнь его была застрахована, что тоже, вероятно, не в малой степени искушало самку.
– Вы были знакомы с ними?
– Да… Впрочем, нет. Я знал только самца, мужа. Моя супруга считает его извергом, но, на мой взгляд, он не столько изверг, сколько несчастный сумасшедший с извращенными половым воображением, ему вечно мерещились преследования со стороны самок… Так вот, жена подсыпала ему в какао цианистого калия. Не знаю, как уж это получилось, но только чашка с ядом оказалась перед гостем-выдрой. Выдра выпил и, конечно, издох. И тогда…
– Началась война?
– Да. К несчастью, этот выдра имел ордена.
– И кто же победил?
– Разумеется, мы. Ради этой победы мужественно сложили головы триста шестьдесят девять тысяч пятьсот капп! Но эти потери ничтожны по сравнению с потерями противника. Кроме выдры, у нас не увидишь никакого другого меха. Я же во время войны помимо производства стекла, занимался поставками на фронт каменноугольного шлака.
– А зачем на фронте каменноугольный шлак?
– Это же продовольствие. Мы, каппы, если у нас подведет животы, можем питаться чем угодно.
– Ну, знаете… Не обижайтесь, пожалуйста, но для капп, находившихся на полях сражения… У нас в Японии такую вашу деятельность заклеймили бы позором.
– И у нас тоже заклеймили бы, можете не сомневаться. Только раз я сам говорю об этом, никто больше позорить меня не станет. Знаете, как говорит философ Магг? «О содеянном тобою зле скажи сам, и зло исчезнет само собой…» Заметьте, кстати, что двигало мною не одно лишь стремление к наживе, но и благородное чувство патриотизма!
В эту минуту к нам приблизился клубный лакей. Он поклонился Гэру и произнес, словно декламируя на сцене:
– В доме рядом с вашим – пожар.
– По… Пожар!
Гэр испуганно вскочил на ноги. Я, разумеется, тоже встал. Лакей бесстрастно добавил:
– Но пожар уже потушен.
Физиономия Гэра, провожавшего взглядом лакея, выражало нечто вроде смеха сквозь слезы. И именно тогда я обнаружил, что давно ненавижу этого директора стекольной фирмы. Но предо мною был уже не крупнейший капиталист, а самый обыкновенный каппа. Я извлек из вазы букет зимних роз и, протянув его Гэру, сказал:
– Пожар потушен, но ваша супруга, вероятно, переволновалась. Возьмите эти цветы и отправляйтесь домой.
– Спасибо…
Гэр пожал мне руку. Затем он вдруг самодовольно ухмыльнулся и произнес шепотом:
– Ведь этот соседний дом принадлежит мне. И теперь я получу страховую премию.
Эта ухмылка… Я и сейчас помню эту ухмылку Гэра, которого я тогда не мог ни презирать, ни ненавидеть.
10
– Что с тобой сегодня? – спросил я студента Раппа. – Что тебя так угнетает?
Это было на другой день после пожара. Мы сидели у меня в гостиной. Я курил сигарету, а Рапп с растерянным видом, закинув ногу на ногу и опустив голову так, что не видно было его сгнившего клюва, глядел на пол.
– Так что же с тобой, Рапп?
Рапп наконец поднял голову.
– Да нет, пустяки, ничего особенного, – печально отозвался он гнусавым голосом. – Стою я это сегодня у окна и так, между прочим, говорю тихонько: «Ого, вот уж и росянки-мухоловки расцвели…» И что вы думаете, сестра моя вдруг разъярилась и на меня набросилась: «Это что же, мол, ты меня мухоловкой считаешь?» И пошла меня пилить. Тут же к ней присоединилась и мать, которая ее всегда поддерживает.
– Позволь, но какое отношение цветущие мухоловки имеют к твоей сестре?
– Она, наверное, решила, будто я намекаю на то, что она все время гоняется за самцами. Ну, в ссору вмешалась тетка – она вечно не в ладах с матерью. Скандал разгорелся ужасный. Услыхал нас вечно пьяный отец и принялся лупить всех без разбора. В довершении всего мой младший братишка, воспользовавшись суматохой, стащил у матери кошелек с деньгами и удрал… не то в кино, не то еще куда-то. А я… Я уже…
Рапп закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. Само собой разумеется, что мне стало жаль его. Само собой разумеется и то, что я тут же вспомнил, как презирает систему семейных отношений поэт Токк. Я похлопал Раппа по плечу и стал по мере своих сил и возможностей утешать его.
– Это случается в каждой семье, – сказал я. – Не стоит так расстраиваться.
– Если бы… Если бы хоть клюв был цел…
– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Послушай, а не пойти ли нам к Токку, а?
– Господин Токк меня презирает. Я ведь не способен, как он, навсегда порвать с семьей.
– Тогда пойдем к Крабаку.
После концерта, о котором я упоминал, мы с Крабаком подружились, поэтом у я мог отважиться повести Раппа в дом этого великого музыканта. Крабак жил гораздо роскошнее, чем, скажем, Токк, хотя, конечно, не так роскошно, как капиталист Гэр. В его комнате, битком набитой всевозможными безделушками – терракотовыми статуэтками и персидской керамикой, – помещался турецкий диван, и сам Крабак обычно восседал на этом диване под собственным портретом, играя со своими детишками. Но на этот раз он был почему-то один. Он сидел с мрачным видом, скрестив на груди руки. Пол у его ног был усыпан клочьями бумаги. Рапп вместе с поэтом Токком неоднократно, должно быть, встречался с Крабаком, но сейчас увидев, что Крабак не в духе, перетрусил и, отвесив ему робкий поклон, молча присел в углу.
– Что с тобой, Крабак? – осведомился я, едва успев поздороваться.
– Ты еще спрашиваешь! – отозвался великий музыкант. – Как тебе нравится этот кретин критик? Объявил, что моя лирика никуда не годится по сравнению с лирикой Токка!
– Но ведь ты же музыкант…
– Погоди. Это еще можно вытерпеть. Но ведь этот негодяй, кроме того, утверждает, что по сравнению с Рокком я ничто, меня нельзя даже назвать музыкантом!
Рокк – это музыкант, которого постоянно сравнивают с Крабаком. К сожалению, он не состоял членом клуба сверхчеловеков, и я не имел случая с ним побеседовать. Но его характерную физиономию со вздернутым клювом я хорошо знал по фотографиям в газетах.
– Рокк, конечно, тоже гений, – сказал я. – Но его произведениям не хватает современной страстности, которая льется через край в твоей музыке.
– Ты действительно так думаешь?
– Да, именно так.
Крабак вдруг вскочил на ноги и, схватив одну из танаградских статуэток, с размаху швырнул ее на пол. Перепуганный Рапп взвизгнул и бросился было наутек, но Крабак жестом предложил нам успокоиться, а затем холодно сказал:
– Рокк, конечно, тоже гений, – сказал я. – Но его произведениям не хватает современной страстности, которая льется через край в твоей музыке.
– Ты действительно так думаешь?
– Да, именно так.
Крабак вдруг вскочил на ноги и, схватив одну из танаградских статуэток, с размаху швырнул ее на пол. Перепуганный Рапп взвизгнул и бросился было наутек, но Крабак жестом предложил нам успокоиться, а затем холодно сказал:
– Ты думаешь так потому, что, как и всякая посредственность, не обладаешь слухом. А я – я боюсь Рокка.
– Ты? Не скромничай, пожалуйста!
– Да кто же скромничает? С какой стати мне скромничать? Я корчу из себя скромника перед вами не больше, чем перед критиками! Я – Крабак, гений! В этом смысле Рокк мне не страшен.
– Чего же ты тогда боишься?
– Чего-то неизвестного… Может быть, звезды, под которой родился Рокк.
– Что-то я тебя не понимаю.
– Попробую сказать иначе, чтобы было понятнее. Рокк не воспринимает моего влияния. А я всегда незаметно для себя оказываюсь под влиянием Рокка.
– Твоя восприимчивость…
– Ах, оставь, пожалуйста. При чем тут здесь восприимчивость? Рокк работает спокойно и уверенно. Он всегда занимается вещами, с которыми может справиться один. А я вот не таков. Я неизменно пребываю в состоянии раздражения и растерянности. Возможно, с точки зрения Рокка, расстояние между нами не составляет и шага. Я же считаю, что нас разделяют десятки миль.
– Но ваша «Героическая симфония», маэстро!.. – робко проговорил Рапп.
– Замолчи! – Узкие глаза Раппа сузились еще больше, и он с отвращением поглядел на студента. – Что ты понимаешь? Ты и тебе подобные! Я знаю Рокка лучше, чем все эти собаки, которые лижут ему ноги!
– Ну хорошо, хорошо. Успокойся.
– Если бы я мог успокоиться… Я только и мечтаю об этом… Кто-то неведомый поставил на моем пути этого Рокка, чтобы глумиться надо мною, Крабаком. Философ Магг хорошо понимает все это. Да-да, понимает, хотя только и делает, что листает растрепанные фолианты пол своим семицветным фонарем…
– Как так?
– Прочитай его последнюю книгу – «Слово идиота».
Крабак подал, вернее, швырнул мне книгу. Затем он вновь скрестил на груди руки и грубо сказал:
– До свидания.
И снова мы с окончательно приунывшим Раппом оказались на улице. Как всегда, улица была полна народу, в тени буковых аллей тянулись ряды всевозможных лавок и магазинов. Некоторое время мы шли молча. Неожиданно нам повстречался длинноволосый поэт Токк. Завидев нас, он остановился, вытащил из сумки на животе носовой платок и принялся вытирать пот со лба.
– Давно мы с вами не виделись, – сказал он. – А я вот иду к Крабаку. У него я тоже давно не был…
Мне не хотелось, чтобы между этими двумя деятелями искусства возникла ссора, и я намеками объяснил Токку, что Крабак сейчас немного не в себе.
– Вот как? – сказал Токк. – Ну что же, визит придется отложить. Да ведь Крабак – неврастеник… Кстати, я тоже в последнее время мучаюсь от бессонницы.
– Может быть, прогуляешься с нами?
– Нет, лучше не надо… Ай?
Токк вдруг судорожно вцепился в мою руку. Он весь, с ног до головы, покрылся холодным потом.
– Что с тобой?
– Что с вами?
– Мне показалось, что из окна той машины высунулась зеленая обезьяна…
Обеспокоенный, я посоветовал Токку на всякий случай показаться доктору Чакку. Но как я ни настаивал, он и слушать не хотел об этом. Ни с того ни с сего он стал подозрительно к нам приглядываться и в конце концов заявил:
– Я никогда не был анархистом. Запомните это и никогда не забывайте… А теперь прощайте. И простите, пожалуйста, не нужен мне ваш доктор Чакк…
Мы стояли в растерянности и смотрели в спину удалявшемуся Токку. Мы… Впрочем, нет, не мы, а я один. Студент Рапп вдруг очутился на середине улицы. Он стоял нагнувшись и через широко расставленные ноги разглядывал беспрерывный поток автомобилей и прохожих. Решив, что и этот каппа свихнулся, я поспешил выпрямить его.
– Что еще за шутки? Что ты делаешь?
Рапп, протирая глаза, ответил неожиданно спокойно:
– Ничего особенного. Просто так гадко стало на душе, что я решил посмотреть, как выглядит мир вверх ногами. Оказывается, все то же самое.
11
Вот некоторые выдержки из книги философа Магга «Слово идиота»:
Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты.
Наша любовь к природе объясняется, между прочим, и тем, что природа не испытывает к нам ни ненависти, ни зависти.
Самый мудрый образ жизни заключается в том, чтобы, презирая нравы и обычаи своего времени, тем не менее ни в коем случае их не нарушать.
Больше всего нам хочется гордится тем, чего у нас нет.
Никто не возражает против того, чтобы разрушить идолов. В то же время никто не возражает против того, чтобы самому стать идолом. Однако спокойно пребывать на пьедестале могут только удостоенные особой милостью богов – идиоты, преступники, герои. (Это место Крабак отчеркнул ногтем).
Вероятно, все идеи, необходимые для нашей жизни, были высказаны еще три тысячи лет назад. Нам остается, пожалуй, только добавить нового огня.
Наша особенность состоит в постоянном преодолении собственного сознания.
Если счастье немыслимо без боли, а мир немыслим без разочарования, то?..
Защищать себя труднее, нежели защищать постороннего. Сомневающийся да обратит взгляд на адвоката.
Гордыня, сластолюбие, сомнение – вот три причины всех пороков, известные по опыту последних трех тысяч лет. Вероятно, и всех добродетелей тоже.
Обуздание физических потребностей вовсе не обязательно приводят к миру. Чтобы обрести мир, мы должны обуздать и свои духовные потребности. (Здесь Крабак тоже оставил след своего ногтя).
Мы, каппы, менее счастливы, чем люди. Люди не так развиты, как каппы. (Читая это, я не мог сдержать улыбку).
Свершить – значит мочь, а мочь – значит свершить. В конечном итоге наша жизнь не в состоянии вырваться из этого порочного круга. Другими словами, в ней нет никакой логики.
Став слабоумным, Бодлер выразил свое мировоззрение одним только словом, и слово это было – «женщина». Но для самоуважения ему не следовало так говорить. Он слишком полагался на свой гений, гений поэта, который обеспечивал ему существование. И потому он забыл другое слово. Слово «желудок». (Здесь тоже остался след ногтя Крабака).
Полагаясь во всем на разум, мы неизбежно придем к отрицанию собственного существования. То обстоятельство, что Вольтер, обожествивший разум, был счастлив в своей жизни, лишний раз доказывает отсталость людей по сравнению с каппами.
12
Однажды, в довольно прохладный день, когда мне наскучило читать «Слово идиота», я отправился к философу Маггу. На углу какого-то пустынного переулка я неожиданно увидел тощего, как комар, каппу, стоявшего, лениво прислонившись к стене. Ошибки быть не могло, это был тот самый каппа, который когда-то украл у меня автоматическую ручку. «Попался!» – подумал я и немедленно подозвал проходившего мимо громадного полицейского.
– Задержите, пожалуйста, вон того каппу, – сказал я. – Около месяца назад он украл мою автоматическую ручку.
Полицейский поднял дубинку (в этой стране полицейские вместо сабель имеют при себе дубинки из тиса) и окликнул вора: «Эй ты, поди-ка сюда!» Я ожидал, что вор кинется бежать. Ничего подобного. Он очень спокойно направился к полицейскому. Мало того, скрестив на груди руки, он как-то надменно глядел нам в лицо. Это, впрочем, нисколько не рассердило полицейского, который извлек из сумки на животе записную книжку и тут же приступил к допросу:
– Имя?
– Грук.
– Чем занимаешься?
– До недавнего времени был почтальоном.
– Отлично. Вот этот человек утверждает, что ты украл у него автоматическую ручку.
– Да, это было около месяца назад.
– Для чего?
– Дал ее поиграть моему маленькому ребенку.
Полицейский вперил в Грука острый взгляд:
– И что же этот ребенок?
– Неделю назад умер.
– Свидетельство о смерти при тебе?
Тощий каппа вытащил из сумки на животе лист бумаги и протянул полицейскому. Тот пробежал его глазами, улыбнулся и, похлопав Грука по плечу, сказал:
Все в порядке. Прости за беспокойство.
Совершенно ошеломленный, я уставился на полицейского. Тощий каппа, что-то бурча себе под нос, удалился. Придя наконец в себя, я спросил:
– Почему вы его отпустили?
– Он невиновен, – ответил полицейский.
– Но ведь он украл мою ручку…
– Украл, чтобы дать поиграть своему ребенку, а ребенок умер. Если в чем-либо сомневаетесь, прочтите статью номер одна тысяча двести восемьдесят пять уголовного кодекса.