Хэнк побежал через улицу, за ним последовал звукооператор. Держа камеру на плече, Хэнк отступал перед Мозесом, продолжая снимать; звукооператор записывал голос, взлетавший в гимне, грозном и величественном; это был голос самой Африки, и лицо Мозеса горело почти религиозным рвением.
Капитан торопливо выстроил своих людей поперек входа с надписью «Только для белых»; полицейские, бледные в лучах раннего солнца, нервно помахивали дубинками. Фронт толпы достиг здания и начал подниматься по ступенькам. Капитан вышел вперед и расставил руки, пытаясь остановить его. Мозес Гама поднял руку. Колонна остановилась, пение смолкло.
Поверх голов Тара видела капитана – высокого мужчину с приятным морщинистым лицом. Капитан улыбался. И это поразило ее прежде всего. Перед тысячами протестующих капитан продолжал улыбаться.
– Послушайте, – возвысил он голос, как учитель, обращающийся к расшалившемуся классу. – Вы знаете, что нельзя так делать, нехорошо. Вы ведете себя, как бузотеры, но я знаю, вы хорошие люди. – По-прежнему с улыбкой он остановил взгляд на людях в первом ряду. – Мистер Длоу и мистер Кандела, вы входите в комитет самоуправления, вам должно быть стыдно! – Он погрозил им пальцем, и те, кого он назвал, опустили головы и стыдливо заулыбались. Атмосфера марша начала меняться. Перед ними был отец, строгий, но милосердный, а они дети, озорные, но в глубине души хорошие и послушные.
– Расходитесь, все. Ступайте по домам, не глупите, – продолжал капитан, и колонна дрогнула. В первых рядах послышался смех, и те, кто неохотно присоединился к маршу, потихоньку начали расходиться. Полицейские позади капитана облегченно улыбались. Толпа колебалась, готовая отступить.
– Боже! – с горечью воскликнула Китти. – Проклятье! И все? Я зря потратила время…
Но тут из первого ряда на ступени поднялась высокая фигура, и раздался громовой голос, заставивший всех замолчать и замереть на месте. Люди перестали смеяться и улыбаться.
– Мой народ! – воскликнул Мозес Гама. – Это твоя земля. И твое божественное право жить в мире и достойно. Это здание принадлежит всем живущим здесь, у вас есть такое же право входить сюда, как у любого другого здесь. Я вхожу – кто со мной?
Из передних рядов послышались отдельные неуверенные возгласы поддержки, и Мозес повернулся к капитану полиции.
– Мы заходим, капитан. Арестуйте нас или посторонитесь.
В этот момент к платформе подошел поезд, полный черных пассажиров, которые высовывались в окна вагонов, приветственно кричали и топали.
– Nkosi Sikelel’ i Africa!– запел Мозес Гама и с высоко поднятой головой прошел под надпись «Только для белых».
– Вы нарушаете закон! – возвысил голос капитан. – Арестуйте этого человека!
Цепочка его подчиненных двинулась вперед, чтобы выполнить приказ. Толпа мгновенно взревела:
– Арестуйте меня! Меня тоже!
Люди бросились вперед, подхватив Мозеса, как волна серфера.
– Арестуйте меня! – кричали они. – Малан! Малан! Придите и арестуйте нас!
Толпа ворвалась во вход, унеся с собой белых полицейских, которые безуспешно пытались противостоять потоку тел.
– Арестуйте меня! – Это превратилось в сплошной рев. – Amandla! Amandla!
Капитан пытался устоять на ногах, собрать своих людей, но его голос потонул в реве:
– Власть! Власть!
Сдвинув шапку ему на глаза, капитана оттеснили к платформе. Хэнк, оператор, оказался в гуще толпы; высоко поднимая свой «Аррифлекс», он продолжал снимать. Белые лица полицейских мелькали в толпе, как щепки в буйном течении. Из вагонов высыпали пассажиры и смешались с толпой. Кто-то крикнул:
– Джии!
Этот боевой клич приводит воина-нгуни в безумие.
Возглас подхватили сотни голосов:
– Джии!
Зазвенели разбитые стекла: это облаком осколков разлетелось окно одного из вагонов, сквозь отверстие тоже слышалось:
– Джии!
Один из белых полицейских споткнулся и упал навзничь. Он закричал, как кролик, попавший в силки, и его мгновенно затоптали сотни ног.
– Джии! – пели люди, преобразившись в воинов; их наносные западные манеры исчезли. Разбили еще одно окно. Теперь вся платформа была запружена толпой. Из кабины паровоза вытащили испуганных машиниста и кочегара. Их тащили и толкали.
– Джии! – подпрыгивая, кричали люди, охваченные убийственным безумием. Их глаза остекленели и налились кровью, лица превратились в блестящие черные маски.
– Джии! – пели они.
– Джии! – пел с ними Мозес Гама.
Пусть другие призывают к сдержанности и пассивному сопротивлению, теперь все это было забыто, кровь Мозеса Гамы кипела от накопленной ненависти, он кричал «Джии!», и его кожа зудела от древней ярости, а сердце бойца разбухло, заполнив всю грудь.
Капитана, устоявшего на ногах, прижали к стене. Один эполет с его плеча сорвали, шапка потерялась. В углу рта, под усами, куда пришелся удар чьего-то локтя, показалась кровь; капитан пытался расстегнуть кобуру на поясе.
– Убивайте! – крикнул кто-то. – Bulala!
Этот крик подхватили. Черные руки схватили капитана за лацканы; он вытащил наконец пистолет из кобуры и попытался поднять его, но вокруг слишком тесно стояли люди. И капитан выстрелил от бедра вслепую.
Выстрел прозвучал громко, кто-то закричал от потрясения и боли; толпа попятилась от капитана, оставив чернокожего молодого человека в поношенной армейской шинели; этот человек, опустившись на колени, стонал, держась за живот.
Капитан, бледный, тяжело дыша, поднял пистолет и выстрелил в воздух.
– Ко мне! – крикнул он хриплым, полным ужаса, напряженным голосом.
Еще один его подчиненный стоял на коленях, окруженный толпой, но сумел достать пистолет и наобум разрядил всю обойму в окружающих.
Все побежали, у выхода началась давка, люди пытались спастись от пуль; теперь стреляли уже все полицейские, взбудораженные и испуганные, пули впивались в толпу с глухим, сочным звуком, словно какая-то хозяйка выбивала ковер. В воздухе пахло пороховым дымом, пылью и кровью, потом, немытым телом и ужасом.
Люди кричали и толкались, пытаясь снова выбраться на улицу, вдавливали упавших на платформу товарищей в лужи крови, а раненые ползли за ними, волоча пробитые пулями ноги.
Полицейские – в синяках, в рваных мундирах, – бежали на помощь друг другу, образуя небольшую группу. Взяв с собой машиниста и кочегара, спотыкаясь, поддерживая друг друга, не выпуская из рук револьверы, переступая через тела и лужи крови, они пересекли платформу, вышли на лестницу и направились к своим фургонам.
Толпа собралась на другой стороне улицы. Люди кричали и грозили кулаками; полицейские забрались в машины и умчались прочь; толпа высыпала на середину улицы, и в удаляющиеся полицейские фургоны полетели камни.
Тара все это видела из своего «паккарда»; они сидела, парализованная ужасом, слушая звериный вой толпы и стоны и крики раненых.
Мозес Гама подбежал к ней и крикнул в открытое окно:
– Беги приведи сестру Нунциату! Скажи, нам нужна помощь.
Тара тупо кивнула и включила двигатель. Она видела на противоположной стороне улицы Китти и Хэнка: они продолжали снимать. Хэнк склонился к раненому, снимая перекошенное лицо и лужу крови, в которой тот лежал.
Тара тронулась с места, толпа попыталась ее остановить. Черные лица, набрякшие от гнева, кричали ей что-то за окнами «паккарда», люди били кулаками по крыше, но Тара жала на клаксон и ехала дальше.
– Я должна привезти врача, – кричала она. – Пропустите!
Она выбралась из толпы и, оглянувшись, увидела, что люди в досаде и ярости забрасывают станцию камнями, вынимают булыжники из мостовой и бросают в окна. За одним окном она увидела белое лицо и испугалась за судьбу начальника станции и его штата. Они заперлись в кассах.
Толпа вокруг станции становилась все гуще; отъезжая от здания, Тара встречала потоки чернокожих мужчин и женщин, бегущих туда. Женщины дико вопили, и этот крик приводил мужчин в безумие. Кое-кто выбегал на дорогу и пытался остановить Тару, но она продолжала жать на клаксон и объезжала препятствия. Посмотрев в зеркало заднего обзора, она увидела, как один из чернокожих поднимает камень и бросает в машину. Камень ударил в металлический капот и отскочил.
В больнице миссии услышали стрельбу и рев толпы. Сестра Нунциата, белый врач и его помощники с тревогой ждали на веранде, и Тара закричала:
– Быстрей идите на вокзал, сестра! Полиция стреляла, и раненые… я думаю, некоторые уже мертвы.
Должно быть, вызова ждали, потому что все прихватили с собой на веранду медицинские сумки. Пока Тара тормозила и разворачивалась, сестра Нунциата и врач с черными медсаквояжами сбежали по ступенькам. Они забрались в кабину маленького «форда»-пикапа миссии и повернули к воротам, проехав перед «паккардом» Тары. Тара последовала за ними, но когда она выехала из ворот, синий пикап был уже в ста ярдах впереди. Он свернул на дорогу к станции, и даже сквозь шум мотора Тара услышала рев толпы.
Должно быть, вызова ждали, потому что все прихватили с собой на веранду медицинские сумки. Пока Тара тормозила и разворачивалась, сестра Нунциата и врач с черными медсаквояжами сбежали по ступенькам. Они забрались в кабину маленького «форда»-пикапа миссии и повернули к воротам, проехав перед «паккардом» Тары. Тара последовала за ними, но когда она выехала из ворот, синий пикап был уже в ста ярдах впереди. Он свернул на дорогу к станции, и даже сквозь шум мотора Тара услышала рев толпы.
Когда она повернула за угол, «форд» стоял в пятидесяти шагах перед ней, окруженный толпой. Улица от от края до края была заполнена орущими черными мужчинами и женщинами. Тара не разбирала слов: ярость этих людей была невнятна и бессмысленна. Все их внимание было устремлено на «форд», «паккард» Тары они не замечали.
Те, что были ближе к «форду», колотили по его металлическому кузову и раскачивали машину. Боковая дверца открылась, сестра Нунциата встала на подножку. Чуть возвышаясь над головами воющей толпы, она пыталась говорить с людьми. Протягивая руки, она умоляла пропустить их, чтобы они могли помочь раненым.
Неожиданно пролетел камень. Он пролетел над толпой по дуге и попал монашке в голову. Сестра Нунциата покачнулась, и ее белый плат окрасился алым. Она ошеломленно поднесла руку к щеке, и рука покрылась кровью.
Вид крови поверг толпу в еще большее безумие. Множество черных рук протянулось к сестре Нунциате, ее вытащили из машины. Какое-то время люди дрались из-за нее, тащили ее, сцепившись друг с другом, как свора собак над лисой. Потом Тара увидела блеск ножа; сидя в «паккарде», она закричала и прикусила пальцы, чтобы заставить себя молчать.
Нож держала старуха- sangoma– знахарка-колдунья, на шее у нее висело ожерелье из костей, перьев и черепов мелких животных – знак ее занятия. У ножа, зажатого в ее правой руке, была ручка из носорожьего рога и лезвие ручной ковки, изогнутое, длиной девять дюймов. Четверо мужчин бросили сестру навзничь на капот машины, старуха прыгала за ними. Мужчины прижимали сестру Нунциату к железу, толпа вокруг дико запела, и sangomaсклонилась к монашке.
Одним ударом кривого лезвия она разрезала серую рясу монашки и вспорола ей живот от промежности до грудной клетки. Сестра Нунциата задергалась в руках мужчин, а старуха сунула руку в рану. Тара, не веря своим глазам, смотрела, как она извлекла что-то влажное, блестящее, пурпурное – мягкий бесформенный комок. Это было проделано так быстро и искусно, что Тара не сразу осознала: старуха держит в окровавленных руках печень сестры Нунциаты.
Ударом кривого ножа sangomaотрезала кусок от еще трепещущей плоти и повернулась лицом к толпе. Удерживая равновесие на покатом капоте «форда», она закричала:
– Я ем нашего белого врага и тем забираю его силу!
Старуха сунула пурпурный комок в беззубый рот и начала жевать. Толпа страшно заревела. Старуха отрезала новый кусок печени и, продолжая жевать, бросила его в толпу.
– Ешьте вашего врага! – кричала она, а люди дрались за кровавые куски, как псы. – Будьте сильны! Ешьте плоть ненавистных врагов!
Она продолжала бросать куски. Тара закрыла глаза и содрогнулась. Едкая рвота подкатила к горлу, и она с трудом сглотнула.
Неожиданно дверца «паккарда» со стороны водителя распахнулась, и грубые руки схватили Тару. Ее вытащили из машины. Кровожадный рев толпы оглушил ее, но ужас наделил Тару сверхчеловеческой силой, и она вырвалась из чужих цепких рук.
Она оказалась на краю толпы; почти всеобщее внимание было привлечено к отвратительной драме у «форда». Толпа подожгла машину. Изуродованное тело сестры Нунциаты на капоте «форда» казалось жертвой на горящем алтаре, а врач, запертый в машине, кричал, пытаясь голыми руками сбить пламя; толпа распевала и плясала вокруг, как дети вокруг костра в ночь Гая Фокса.
На мгновение Тара высвободилась, но вокруг люди кричали и тянули к ней руки, лица у них были звериные, глаза безумные и остекленевшие. Они перестали быть людьми, их охватило убийственное безумие, в котором не было места милосердию. Быстрая, как птица, Тара нырнула под протянутые руки и побежала. Она увидела, что выбралась из толпы; перед ней была свалка старых автомобилей и мусора. Она побежала туда, слыша за собой погоню: преследователи выли, как охотничья свора.
В конце участка дорогу ей преградила провисшая проволочная ограда, и Тара оглянулась через плечо. Несколько мужчин продолжали преследовать ее, двое перегнали остальных. Оба рослые, сильные, босые, они быстро бежали за ней, и их лица были перекошены от грубого возбуждения. Бежали они молча.
Тара начала пробираться между секциями изгороди. И почти пробралась, когда почувствовала, что ее сцапали грубые руки; сильная боль охватила ее. Несколько мгновений она отчаянно сопротивлялась, чувствуя, как рвется кожа, но ее держали крепко.
Дико смеясь, они тащили ее назад сквозь ограду, колючки рвали ее платье и плоть. Ноги под ней подогнулись, и она начала умолять:
– Пожалуйста, не бейте. У меня будет ребенок…
Ее на коленях втащили обратно на свалку. Тара рвалась и выворачивалась из их рук, потом увидела, что к ним, подпрыгивая и раскачиваясь, как старый бабуин, идет sangoma, что-то бормоча беззубым ртом; кости и бусы на ее тощей шее гремели, а в окровавленных пальцах она держала кривой нож.
Тара закричала и почувствовала, что обмочилась.
– Не надо! – закричала она; ужас ледяным саваном укрыл ее мозг и тело, прижал к земле. Она закрыла глаза и приготовилась встретить жалящий поцелуй лезвия.
И тут среди безумного рева толпы, заглушая резкий хохот старухи, послышался другой голос – гневный львиный рык, перекрывший все остальные звуки. Тара открыла глаза: над ней стоял Мозес Гама, грандиозный колосс; один его голос остановил толпу и заставил ее отступить. Он поднял Тару на руки и прижал к себе, как ребенка. Толпа отступила от «паккарда», Мозес понес к нему Тару, усадил на переднее сиденье, а сам сел на место водителя.
Когда он включил мотор и резко развернул машину, их накрыл черный дым от горящего «форда» и на мгновение затянул ветровое стекло. Тара ощутила запах горящей плоти сестры Нунциаты.
На этот раз она не справилась с собой, наклонилась, опустив голову между коленей, и ее вырвало прямо на пол «паккарда».
* * *Манфред Деларей сидел во главе длинного стола в штабе в подвале здания на Маршалл-cквер. Из своего кабинета в «Юнион-билдинг» в Претории он перебрался в главное полицейское управление в самом сердце бури, где мог со своими старшими офицерами обсуждать каждое новое сообщение из поступавших от полицейских управлений по всей стране.
Стена напротив кресла Манфреда была целиком занята крупномасштабной картой субконтинента. Перед картой возились два младших офицера полиции. Они размещали на карте магнитные значки. На маленьких кружках были напечатаны имена почти пятисот руководителей и организаторов АНК, установленных к этому времени департаментом разведки.
Эти круглые значки гуще всего сосредоточивались вдоль большого полумесяца Витватерсранда в центре континента, хотя часть их была разбросана по всей карте, обозначая физическое местонахождение человека, подтвержденное ежеминутно поступающими полицейскими докладами.
Наряду с большим количеством черных дисков были и красные. Их было гораздо меньше, не больше пятидесяти. Они обозначали местонахождение известных членов Центрального комитета Африканского национального конгресса.
Здесь были и европейские фамилии: Харрис, Маркс, Фишер; азиатские: Найкер, Нана Сита, но большинство африканские. Тамбо, и Силулу, и Мандела – все они были здесь. Красный диск с именем Манделы размещался в городе Йоханнесбург, диск Морока – в Восточном Кейпе, диск Альберта Лутули – в Зулуленде.
Манфред Деларей с каменным лицом смотрел на карту, а сидящие вокруг старшие офицеры старательно избегали его взгляда и старались вообще на него не смотреть. У Манфреда была репутация сильной руки правительства. Коллеги по кабинету между собой называли его «Человек-панга» – так называется тяжелый рубящий нож, которым пользуются на тростниковых плантациях, излюбленное оружие мау-мау в Кении.
Манфред вполне оправдывал такое прозвище. Он был очень высок; руки, которые он положил перед собой на стол, не дрожали и не совершали нервных или неуверенных движений – крупные, сильные руки. Лицо в морщинах, подбородок и толстая шея усиливают исходящее от него ощущение силы… Подчиненные его боялись.
– Сколько еще? – неожиданно спросил он, и сидящий напротив полковник с медалями за храбрость на груди вздрогнул, как школьник, и быстро сверился со списком.
– Надо найти еще четверых – Мбеки, Мтоло, Млабу и Гаму.