– Я устала жить одна, – продолжала Тара. – Мне не понравилось. Я хочу вернуться.
– Значит, мы просто поднимаем то, что уронили? – спросил он, но она помотала головой.
– Это невозможно, мы оба это знаем. – Подняв руку, она предвосхитила его вопросы. – Позволь объяснить, чего я хочу. Я хочу вернуть все преимущества своей прежней жизни, доступ к детям, престиж, связанный с фамилией Кортни, и свободу в средствах…
– Да ты же всегда презирала положение и деньги.
Шаса не удержался от упрека, но Тара не обиделась.
– Я никогда раньше не жила без этого, – просто сказала она. – Однако я хочу иметь возможность уезжать, когда всего этого станет для меня слишком много… но не буду вредить тебе в политическом отношении или в каком-либо другом. – Она помолчала. – Это все.
– Что я получу взамен? – спросил он.
– Мать для твоих детей и жену в глазах общества. Я буду сидеть рядом с тобой на приемах и постараюсь нравиться твоим коллегам, даже помогу тебе во время выборов. Я ведь это хорошо умею.
– Я думал, моя политическая деятельность тебе отвратительна.
– Да, но я никогда не покажу этого.
– А что насчет моих супружеских прав, как деликатно формулируют юристы?
– Нет. – Она покачала головой. – Это только усложнит наши отношения. – Она подумала о Мозесе. Даже если бы он приказал, она не могла бы изменять ему. – Нет, но я не стану возражать, если ты кого-нибудь себе найдешь. Ты всегда был разумно скрытен. Я знаю, что ты и дальше будешь таким.
Он взглянул на ее грудь и почувствовал легкое сожаление, однако ее предложение все равно удивляло его. Он получал все, что хотел, и к тому же экономил миллион фунтов.
– Это все? – спросил он. – Ты уверена?
– Если ты не хочешь обсудить еще что-нибудь.
Он покачал головой.
– Пожмем друг другу руки – и откроем бутылку «Вдовы»?
* * *Тара улыбнулась ему над краем стакана, чтобы скрыть свои истинные чувства, и, глотая щекочущее желтое вино, поклялась:
«Ты заплатишь, Шаса Кортни, заплатишь за эту сделку так, как тебе и не снилось».
Тара была хозяйкой Вельтевредена больше десяти лет и без труда вернулась к этой роли, хотя ей казалось, что она играет в какой-то скучной и неубедительной пьесе.
Конечно, появились некоторые отличия. Список гостей изменился и включал теперь большинство видных политиков Националистической партии и партийных организаторов, и беседы за столом чаще велись не по-английски, а на африкаансе. Тара хорошо владела этим языком; в конце концов, это был очень простой язык с такой несложной грамматикой, что глаголы даже не спрягались, а большая часть словаря заимствовалась из английского. Однако у нее были определенные трудности с гортанными интонациями, и поэтому большую часть времени она приятно улыбалась и молчала. Вскоре ее просто перестали замечать, и она могла слышать гораздо больше, чем если бы участвовала в разговоре.
Вельтевреден теперь часто навещал министр внутренних дел Манфред Деларей, и Тара усматривала иронию в том, что должна кормить и развлекать человека, символизирующего в ее глазах все зло и жесткость режима угнетения, который она ненавидит всем своим существом. Все равно что сидеть за обедом рядом с леопардом-людоедом… Да и глаза у него были светлые и жестокие, как у большой хищной кошки.
Странно, но она обнаружила, что, несмотря на отвращение, этот человек привлекает ее. Преодолев первоначальное потрясение, она с удивлением обнаружила в нем острый ум. Конечно, всем известно, что, учась на юридическом факультете Стелленбосского университета, он был отличником, а до того как войти в парламент, имел значительную юридическую практику. Она также знала, что в состав националистического правительства входят только очень умные люди, но у этого человека ум был зловещий и угрожающий. Тара слушала, как самые отвратительные концепции излагаются так логично, с такой красноречивой убедительностью, что ей приходилось встряхиваться, чтобы уйти от его гипнотического влияния, как птице, пытающейся сбросить оцепенение от танца кобры.
Отношение Манфреда Деларея к семье Кортни было для Тары еще одной загадкой. В семейные предания вошел рассказ о том, как его отец ограбил шахту Х’ани, отняв алмазов на миллион фунтов, и как Блэйн, отец Тары, и Сантэн, которая тогда еще не была его женой, преследовали вора в пустыне и поймали после отчаянной битвы. Отец Манфреда был приговорен к пожизненному заключению и провел пятнадцать лет в тюрьме, прежде чем его освободили по амнистии националисты, когда в 1948 году, придя к власти, они выпустили из заключения очень много африкандеров.
Семьям полагалось бы стать злейшими врагами, и Тара действительно замечала следы ненависти в отдельных замечаниях и взглядах, которыми иногда обменивались Манфред Деларей и Шаса; за фасадом дружелюбия, который они предъявляли миру, чувствовалось что-то хрупкое и искусственное, что в любой момент могло исчезнуть, и тогда они вцепились бы друг другу в глотки, как бойцовые псы.
С другой стороны, Тара знала, что именно Манфред уговорил Шасу уйти из Объединенной партии и примкнуть к националистам, посулив ему пост министра, а Шаса сделал Делареев, отца и сына, главными акционерами и директорами новой рыболовной и консервной компании в Китовом заливе – компании, которая в первый же год работы принесла полмиллиона фунтов прибыли.
Сантэн делала загадку их отношений еще более интригующей. Когда Шаса во второй раз пригласил Манфреда с женой пообедать в Вельтевредене, Сантэн позвонила Таре за несколько дней до назначенной даты и спросила, могут ли они с Блэйном прийти на этот обед.
Хотя Тара старалась встречаться с Сантэн как можно реже и умерить ее влияние на детей и вмешательство в дела Вельтевредена, но прямой вопрос застиг ее врасплох, и она не смогла придумать отговорку.
– Конечно, мама, – ответила она с деланным воодушевлением. – Я бы сама пригласила вас с папой, но мне казалось, вам будет скучно, и я знаю, что папа не терпит Деларея…
– Кто внушил тебе эту мысль, Тара? – резко спросила Сантэн. – Они по разные стороны баррикад в парламенте, но Блэйн уважает Деларея и считает, что тот очень решительно справился с неприятностями. Его полиция прекрасно сработала, арестовав всех главарей и предотвратив серьезные нарушения и дальнейшие человеческие жертвы.
На языке Тары уже вертелись яростные слова, ей хотелось швырнуть их свекрови, но она стиснула зубы, сделала глубокий вдох и любезно ответила:
– Что ж, мама, мы с Шасой будем с нетерпением ждать вечера пятницы. В половине восьмого, и, естественно, форма одежды парадная.
– Рузумеется, – ответила Сантэн.
Вечер получился удивительно спокойным, учитывая, какие взрывчатые элементы собрались за столом, но у Шасы было строгое правило: в роскошных комнатах Вельтевредена прекращались всякие политические споры. Разговор мужчин переходил от планируемой поездки команды регбистов «Все черные» к поимке в заливе Фальс-бей шестисотфунтового голубого тунца, самого крупного в своем роде. Манфред Деларей и Блэйн были заядлыми рыбаками, и их будоражила мысль о такой великолепной добыче.
Сантэн за обедом была необычно молчалива. Тара посадила ее рядом с Манфредом, и Сантэн внимательно слушала все, что тот говорил, а когда в конце обеда все перешли в голубую гостиную, осталась рядом с гостем и вскоре они забыли обо всех остальных и погрузились в негромкий разговор.
Хайди, жена Манфреда, красивая светловолосая немка, не смогла заинтересовать Тару долгими жалобами на лень и вороватость цветных слуг, и Тара при первой возможности сбежала от нее, взяла еще рюмочку коньяка, отнесла отцу и села рядом с ним на голубой бархатный диван.
– Сантэн говорит, ты восхищаешься Делареем, – сказала она негромко, и оба посмотрели на пару в противоположном конце комнаты.
– Он грозный противник, – ответил Блэйн. – Тверд, как железо, и востер, как топор. Ты знаешь, что даже коллеги называют его «Человек-панга»?
– Но почему он так заинтересовал Сантэн? Она позвонила и потребовала пригласить вас, когда узнала, что он будет. Она словно одержима им. Почему, папа, ты не знаешь?
Блэйн опустил взгляд и сосредоточился на сером столбике сигарного пепла. Что можно ей сказать? Он один из, вероятно, всего четырех человек, которые знают, что Манфред Деларей – незаконный сын Сантэн. Он помнил свои потрясение и ужас, когда Сантэн призналась ему в этом. Даже Шаса не знает, что они с Манфредом сводные братья, хотя Манфреду, конечно, это известно. Сантэн просветила его ради шантажа, когда Манфред в 1948 году вздумал уничтожить политическую карьеру Шасы.
Все это было очень сложно, и Блэйн обнаружил, что снова встревожен, как часто бывал встревожен неразумием и неосторожностью Сантэн в годы, предшествовавшие их встрече. Он печально улыбнулся. Она по-прежнему страстная и порывистая женщина, и он не хотел бы, чтобы было иначе.
Все это было очень сложно, и Блэйн обнаружил, что снова встревожен, как часто бывал встревожен неразумием и неосторожностью Сантэн в годы, предшествовавшие их встрече. Он печально улыбнулся. Она по-прежнему страстная и порывистая женщина, и он не хотел бы, чтобы было иначе.
– Думаю, ее интересует все, что касается карьеры Шасы. Это естественно, ведь Манфред Деларей – Шасин «крестный». Все очень просто, моя дорогая.
– Да, Деларей его «крестный», – согласилась Тара. – Но, папа, что ты думаешь о таком повороте в политической карьере Шасы?
Несмотря на решение сохранять спокойствие, она, волнуясь, повысила голос, и Шаса, который оживленно разговаривал с молодой, дерзкоглазой второй женой французского посла, услышал свое имя и посмотрел в сторону Тары. Тара быстро опустила взгляд.
– Что ты думаешь об этом, папа? Правда, отвратительно?
– Вначале – да, мне так казалось, – признался Блэйн. – Но потом я обсудил это с Сантэн, и Шаса пришел ко мне. Мы обо всем подробно поговорили, и я сказал, что думаю, но в конце концов понял и его точку зрения. Я с ней несогласен, но я ее уважаю. Он считает, что сможет принести большую пользу…
Тара услышала, как ее отец повторяет бойкие банальные оправдания Шасы, и снова разозлилась. Она обнаружила, что дрожит от сдерживаемой страсти, что ей хочется закричать на них: на Шасу, на Сантэн, на родного отца, но потом она вспомнила о Мозесе и его борьбе и, сделав над собой усилие, сохранила самообладание.
«Я должна все запоминать, – сказала она себе. – Все, что они говорят и делают. Даже самые незначительные подробности могут оказаться очень ценными для борьбы».
Поэтому она все подробно пересказывала Молли Бродхерст. Не реже раза в неделю ей удавалось уйти из Вельтевредена под предлогом посещения портного или парикмахера. Они с Молли встречались только после того, как Тара убеждалась, что за ней не следят. Ей было приказано порвать все левацкие связи и воздерживаться от высказывания своих политических взглядов или пропаганды социализма в присутствии третьих лиц. Единственной ее связью с реальным миром борьбы оставалась Молли, и она ценила каждую минуту их встреч.
Мириам Африка всегда могла привозить на такие встречи ребенка. Отчитываясь перед Молли, Тара держала его на руках и кормила из бутылочки. Все в маленьком Бенджамине, от тугих завитков черных волос на голове, от исключительной мягкости кожи и ее необычного цвета – цвета меда и старой слоновой кости – до подошв крошечных ног, бледно-розовых, точно кораллы, – зачаровывало ее.
Во время одной из встреч Молли передала ей новое письмо от Мозеса, и даже радость от встречи с Бенджамином поблекла перед содержавшимися в нем словами.
Письмо было написано в Аддис-Абебе, столице Эфиопии. Мозес оказался там по приглашению императора Хайле Селассие и должен был выступать на встрече глав черных африканских государств; он описывал оказанный ему теплый прием и предложения поддержки, моральной, финансовой и военной, борьбы в Анзании – так теперь он называл Южную Африку. Она впервые услышала это название, и когда произнесла его вслух, оно вызвало в ее душе глубокий патриотический отклик, какого она не знала раньше. Она дочитала письмо Мозеса.
«Оттуда я поеду в Алжир на встречу с полковником Бумедьеном, который сражается с французским империализмом; его мужество, несомненно, принесет счастье его трагически угнетаемой земле.
После этого я полечу в Нью-Йорк, и, кажется, не вызывает сомнений, что мне позволят выступить на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций. Все это замечательно, но у меня есть лучшие новости, касающиеся тебя и нашего сына Бенджамина.
Продолжай свою работу, крайне важную для нашего дела: наши могущественные друзья решили особо наградить тебя. Вскоре мы втроем: ты, я и Бенджамин – будем в Лондоне. Не могу выразить, как мне хочется взять на руки сына и увидеть тебя.
Напишу, как только у меня будут более определенные новости. Тем временем прошу тебя продолжать свою важную работу; в особенности постарайся, чтобы на следующих выборах твоего мужа избрали в парламент и он вошел в правительство. Это сделает твое положение исключительно ценным для нашей борьбы».
Много дней после получения письма у Тары было такое хорошее настроение, что Сантэн и Шаса заметили это и сочли знаком того, что Тара окончательно решила принять на себя роль хозяйки Вельтевредена и соблюдать условия заключенного с Шасой соглашения.
* * *Когда премьер-министр объявил дату общих выборов, страну сразу охватило то своеобразное возбуждение, которое всегда сопровождает крупные политические события в Южной Африке, и газеты начали публиковать резкие и фанатичные заявления.
Одной из главных сенсаций кампании стал выход Шасы из Объединенной партии и утверждение его кандидатуры от националистов в округе Южный Боланд. Англоязычная пресса бичевала его, называя трусом и предателем, а «Бюргер» и «Ди Трансваалер», главные выразители националистических взглядов, расхваливали Шасу как дальновидного человека будущего и описывали день, когда все белые граждане Южной Африки под твердым руководством Националистической партии плечом к плечу двинутся к золотой республике – месту всех истинных патриотов Южной Африки.
Из Нью-Йорка прилетела Китти Годольфин – освещать выборы и продолжить свой знаменитый сериал «Взгляд на Африку», который уже принес ей еще одну «Эмми» и сделал одной из самых высокооплачиваемых представительниц нового поколения молодых, красивых и ядовитых телевизионных комментаторов.
Когда она приземлилась в аэропорту Яна Сматса, политическое дезертирство Шасы было главной новостью. Китти позвонила ему из аэропорта по частной линии и застала в кабинете, где только что завершилось заседание возглавляемого им совета директоров. Шаса как раз собирался покинуть «Сантэн-хаус», чтобы лететь на шахту Х’ани с ежемесячной инспекцией.
– Привет, – весело сказала Китти. – Это я.
– Сука. – Он сразу узнал ее голос. – После того, что ты со мной сделала, надо бы пнуть тебя в зад – сапогом с железной подошвой, со всего размаха.
– Значит, ты видел? Правда, хорошо получилось? Мне кажется, я представила тебя очень полно.
– Да, видел в прошлом месяце по Би-би-си, когда был в Лондоне. Ты сделала из меня нечто среднее между капитаном Блаем и Саймоном Легри [42], хотя гораздо более помпезное и гораздо менее приятное, чем они.
– Я так и сказала – я очень полно тебя представила.
– Не знаю, почему я с тобой вообще говорю, – невольно усмехнулся он.
– Потому что соскучился по моему прекрасному телу, – предположила она.
– Благоразумней было бы ухаживать за осиным гнездом.
– Мы ведь говорим не о благоразумии, приятель, а о страсти. Они несовместимы.
Шаса мысленно представил себе ее стройное тело, великолепные маленькие груди… и ему стало трудно дышать.
– Где ты? – спросил он.
– В йоханнесбургском аэропорту.
– Что ты делаешь сегодня вечером?
Он быстро прикинул: инспекцию шахты Х’ани можно отложить, а до Йоханнесбурга четыре часа лета в «моските».
– Я открыта для предложений, – сказала Китти, – при условии, что ты дашь «Североамериканской телекорпорации» эксклюзивное интервью о своей перемене политического статуса и взгляда на будущие выборы и на то, что они означают для простых людей этой страны.
– Мне следовало догадаться, – сказал он. – Буду через пять часов. Никуда не уходи.
Шаса положил трубку и несколько мгновений стоял, дивясь себе. Внезапное изменение его планов приведет в смятение всю компанию, потому что время Шасы жестко расписано на много недель вперед и в этом графике – открытие выборной кампании, но у этой женщины была какая-то колдовская власть над ним. Все эти месяцы воспоминание о ней, как злой дух, витало на краю его сознания, и теперь мысль о том, что он будет с ней, наполнила его таким возбуждением, какого он не знал с того времени, как подростком начал первые сексуальные опыты.
«Москит» был заправлен и ожидал на стоянке, готовый к полету на шахту Х’ани. Потребовалось десять минут для прокладки нового маршрута и согласования со службой воздушного контроля, потом Шаса поднялся в кабину и, улыбаясь, как школьник, играющий вместо уроков в хоккей, включил двигатели «роллс-ройс-мерлин».
Когда он приземлился, было уже темно, но его ждала машина компании, и он поехал прямо в центр Йоханнесбурга, в отель «Карлтон». Когда он вошел через вращающиеся двери, Китти была в фойе: свежее лицо девочки-подростка, длинноногая, узкобедрая, в джинсах. Она с детским энтузиазмом подбежала к нему и обеими руками обняла за шею, чтобы поцеловать. Постояльцы отеля, должно быть, решили, что отец встретился со своей дочерью-школьницей, и снисходительно улыбались.