Классы рисования размещались в стороне от главного здания школы, и, обретя определенную свободу поведения, Клер вернулась к своему обычному стилю одежды: широкие свободные юбки ярких расцветок и рисунков и блузки мексиканского стиля, как те, которые носила в «Изгое» [51]Джейн Расселл. Учась в Лондонской школе искусств, Клер пять раз смотрела этот фильм и старалась подражать Джейн Рассел, хотя, конечно, знала, что груди у нее лучше, чем у Рассел, такие же большие, но более высокие и заостренные.
Длинные волосы она ежедневно убирала в разные прически, а на уроках всегда сбрасывала сандалии и расхаживала по классу босиком, куря черные португальские сигареты: один из ее любовников приносил ей их тысячами.
Шон совершенно не интересовался рисованием. Он оказался на уроке в результате естественного отторжения. Физика и химия требовали слишком больших усилий, а география оказалась еще скучнее рисования.
Шон влюбился в Клер Ист в то мгновение, когда она вошла в класс. Когда она впервые остановилась у его мольберта, чтобы рассмотреть пеструю мазню на листе бумаги для рисования, он понял, что она на дюйм ниже его ростом, а когда Клер протянула руку, чтобы подправить неровную линию, он увидел, что она не выбрила подмышки. Этот клочок темных жестких волос, блестящих от пота, вызвал у него невероятно болезненную эрекцию.
Он пытался произвести на нее впечатление мужской надменностью, а когда ничего не вышло, произнес проклятие, которое обычно адресовал своим пони. Клер Ист отправила его с запиской к директору, и директор четыре раза сильно ударил его тяжелой малаккской тростью, сопровождая удары назиданием:
– Вам придется узнать, молодой человек, ШЛЕП, что в стенах школы безобразничать запрещено, ШЛЕП, в особенности браниться, ШЛЕП, и особенно при женщинах, ШЛЕП.
– Большое спасибо, господин директор.
Согласно традиции следовало поблагодарить за наказание и не тереть больное место в присутствии великого человека. Когда Шон вернулся на рисование, малаккская трость нисколько не ослабила его пыла, напротив, невероятно разожгла, но Шон понял, что нужно менять тактику.
Он обсудил это со своим приспешником Снотти Арбатнотом, и совет Снотти лишь слегка остудил его:
– Забудь о ней, парень. Все парни в школе пускают слюнки от мисс Зефир, – прозвище намекало на груди Клер Ист, – но Таг видел ее в кино с парнем лет тридцати. У него усы и собственная машина. Они на заднем ряду обжимались вовсю. Лучше повидайся с Пуделью.
Он имел в виду шестнадцатилетнюю ученицу женской школы Растенберг, отделенной от Бишопа железнодорожной линией. Делом своей жизни эта юная девица считала превратить в мужчин столько мальчиков, на скольких хватит свободного времени. Хотя Шон никогда с ней не разговаривал, она присутствовала на всех его крикетных матчах и через общих знакомых прислала приглашение на свидание в сосновом лесу в Рондебоше [52].
– Она похожа на пуделя, – презрительно отверг это предложение Шон и временно удовольствовался тем, чтобы восхищаться Клер Ист на расстоянии. Но однажды он стал рыться в ее столе в поисках черных португальских сигарет, к которым в последнее время пристрастился; любовь совсем не означала, что он не может у нее красть. В запертом ящике, который он открыл скрепкой, он нашел папку, перевязанную зеленой лентой. В папке оказалось около двадцати карандашных рисунков обнаженных мужчин, все рисунки датированы и подписаны Клер Ист, и, справившись с первым приступом ревности, Шон понял, что все натурщики разные и у всех у них только одна общая черта. Лица набросаны кое-как, тогда как гениталии изображены любовно и в мельчайших подробностях, и у всех сильная эрекция.
Шон обнаружил коллекцию скальпов Клер – или то, что могло служить их эквивалентом. Клер Ист любила острое, но больше чеснока и красного вина она нуждалась в мужчинах. Потайная папка говорила об этом столь явственно, что угасшие было надежды Шона воскресли, и в тот же вечер он за пять шиллингов договорился с Майклом, что тот нарисует в альбоме Шона портрет Клер Ист.
Майкл занимался в классе рисования и имел возможность написать портрет так, что модель об этом даже не подозревала. Результат превзошел ожидания Шона. В конце следующего урока он представил портрет Клер. Она отпустила класс и сказала:
– Шон, не задержишься немного?
Когда помещение опустело, Клер открыла альбом со своим портретом.
– Это ты нарисовал, Шон? – спросила она. – Очень неплохо.
Достаточно невинный вопрос, но разница между портретом и мазней самого Шона настолько очевидна, что даже он понял, что опасно приписывать себе авторство.
– Я хотел сказать, что я, – откровенно признался он, – но не могу вас обманывать, мисс Ист. Я заплатил брату, чтобы он нарисовал его для меня.
– Зачем, Шон?
– Потому что вы мне очень нравитесь, – пробормотал он, и, к своему удивлению, она увидела, что он действительно покраснел. Клер была тронута. До этого разговора мальчик ей не нравился. Нахальный и дерзкий, он плохо влиял на класс. И она была уверена, что это он крадет ее сигареты.
Неожиданная чувствительность ее удивила, и неожиданно она поняла, что нахальство объясняется желанием привлечь ее внимание. Она смягчилась и в последующие дни показывала Шону, что простила его, оделяя небольшими подарками: от одобрительной улыбки до нескольких лишних минут, посвященных его творческим устремлениям.
В ответ Шон начал оставлять подарки в ее столе, тем самым подкрепив подозрение Клер, что он забирался туда и раньше. Однако воровство сигарет прекратилось, и она без комментариев принимала подношения, цветы и фрукты, только улыбалась и кивала, проходя мимо его мольберта.
Но вот однажды в пятницу после уроков она открыла ящик и увидела в нем синюю эмалевую коробочку с надписью золотыми буквами на крышке «Гаррардс» [53]. Повернувшись спиной к классу, она открыла коробочку и едва не выронила ее, когда поняла, что в ней брошь из белого золота. В центре красовался большой сапфир, и даже Клер, не разбиравшаяся в драгоценных камнях, поняла, что камень исключительный. Сапфир был окружен мелкими бриллиантами, расположенными в виде звезд. Брошь должна была стоить много сотен фунтов – столько денег сразу у нее никогда не было. При ее нынешнем жалком жалованье этого ей было не заработать и за год.
Шон взял брошь с туалетного столика матери и спрятал в соломе на конюшне, дожидаясь, пока стихнет шум. Шаса, разъяренный такой непорядочностью, лично допросил всех слуг. До сих пор в доме не крали ничего, кроме выпивки. Когда его расследование ни к чему не привело, Шаса вызвал полицию. К счастью для Шона, одна из служанок ранее отбывала шестимесячное заключение за кражу у нанимателя. Очевидно, виновна была она, и винбергский суд приговорил ее к полутора годам заключения, причем ее виновность доказывалась упрямым нежеланием вернуть украденную брошь. Так как девушке не было еще двадцати одного года, ее отправили в Поллсмурскую женскую тюрьму [54].
Шон выждал еще десять дней, чтобы инцидент забылся, прежде чем сделать подарок предмету своей страсти. Клер Ист подверглась сильнейшему искушению. Она понимала, что брошь, скорее всего, украдена, но, с другой стороны, испытывала обычные для себя серьезные финансовые затруднения. Только поэтому она и взялась за свою нынешнюю работу. И с тоской вспоминала ленивые дни еды, выпивок, рисования и занятий любовью, – дни, которые и привели ее к нынешним затруднительным обстоятельствам. Брошь все решила бы. Совесть не мучила Клер, однако женщина опасалась, как бы ее не обвинили в воровстве. Она знала, что ее вольная творческая душа за решеткой женской тюрьмы увянет.
Она незаметно положила брошь обратно в ящик и до конца урока была рассеянной и думала о своем. Курила сигареты одну за другой и держалась подальше от того конца класса, где Шон с невинным видом необычно усердно трудился за мольбертом. Ей не потребовалось говорить, чтобы после звонка он остался. Шон сразу пошел туда, где она сидела за столом.
– Понравилось? – негромко спросил он. Клер открыла ящик и выложила брошь на стол между ними.
– Я не могу принять это, Шон, – сказала она. – Ты сам понимаешь.
Она не хотела спрашивать, где он это взял. Не хотела знать и невольно протянула руку, чтобы в последний раз коснуться коробочки. Эмалевая поверхность походила на только что снесенное яйцо, гладкая и теплая на ощупь.
– Все в порядке, – тихо сказал Шон. – Никто не знает. Думают, что ее взял кто-то другой. Все нормально.
Неужели этот мальчик так легко разгадал ее? Клер смотрела на него. Одна безнравственная душа распознала другую? Ее рассердило, что она так раскрылась, что он так легко обнажил ее алчность. Отняла руку от коробочки и положила на колени.
Глубоко вдохнув, Клер собралась с силами, чтобы повторить отказ, но Шон опередил ее: раскрыв свой альбом, достал оттуда три отдельных листка. Он положил их рядом с коробочкой, и Клер с шумом выдохнула. Это были ее собственные рисунки из ее папки трофеев, все подписанные ею.
– Я их взял – справедливый обмен, – сказал Шон, и она посмотрела на него и впервые увидела ясно.
Он молод только годами. В афинском музее Клер пленила мраморная статуя великого бога Пана в образе мальчика. Прекрасное дитя, но с налетом древнего зла, притягательного, как сам грех. Клер Ист не была учителем по призванию, ей не претило развращение молодых. Просто она раньше не думала об этом. Обладая изрядным сексуальным аппетитом, она испробовала почти все, включая партнеров своего пола, хотя эти неудовлетворительные попытки давно оставила. Мужчин она познала, в библейском смысле этого слова, самых разных – разного роста, сложения, цвета кожи. Она брала их, а потом отбрасывала с каким-то непонятным пылом, искала все новых восторгов, которые, казалось, не давались ей в руки. Часто она пугалась, приходила в подлинный ужас, когда ей мнилось, что она достигла насыщения, но наслаждение тут же уходило, сменяясь пресыщенностью.
И вот теперь ее манило новое возбуждающее извращение. Этого оказалось достаточно, чтобы разбудить похоть, которую она считала навсегда ушедшей. В этом прекрасном ребенке таилось зло, и у нее захватило дух, когда она это обнаружила.
Прежде ей никогда не платили, а этот малыш платит ей, как продажной девке, и платит столько, что хватило бы королевской куртизанке. Ее прежде никогда не шантажировали, а он угрожает ей этими неблагоразумными набросками. Она знала, что произойдет, если они попадут в руки администрации школы, и не сомневалась, что он осуществит свою невысказанную угрозу. Он уже намекнул, что в краже сапфировой броши обвинили кого-то невиновного. И что самое мучительно привлекательное, у нее никогда прежде не было мальчика. Клер с любопытством обвела его взглядом. Кожа чистая и упругая, с молодым блеском. На предплечьях шелковистые волоски, но щеки гладкие. Он уже пользуется бритвой, и он выше ее; сквозь детскость в плечах и узких бедрах начинает проглядывать мужчина. Ноги длинные и красивые, и странно, что она раньше не замечала, какие у него мускулистые руки. Глаза зеленые, как изумруд или crеme de menthe [55]в хрустальном бокале, зрачки окружены крошечными карими и золотистыми точками. Она видела, как эти зрачки сузились, когда она наклонилась вперед и намеренно приоткрыла воротник блузки, обнажая ложбинку между грудями. Клер взяла коробочку в руки.
– Спасибо, Шон, – хрипло прошептала она. – Великолепный подарок, я буду беречь его.
Шон подобрал непристойные рисунки – залог молчаливой договоренности между ними – и вложил в свой альбом.
– Спасибо, мисс Ист. – Его голос тоже звучал хрипло. – Я рад, что вам понравилось.
Его волнение так возбуждало, что у нее у самой в паху словно начало таять, и она ощутила, как быстро растет знакомое давление в нижней части тела. Клер с рассчитанной жестокостью встала, обрекая его на изысканную муку ожидания. Чутье подсказывало ей, что он все спланировал. От нее больше не потребуется никаких усилий: гений этого мальчика предоставит в нужное время необходимые возможности, и отчасти возбуждение рождалось из ожидания того, как он это сделает.
Долго ждать не пришлось, и хотя она ждала чего-нибудь необычного, она удивилась, когда он оставил на ее столе записку:
«Дорогая мисс Ист,
мой сын Шон рассказал мне, что вы столкнулись с трудностями в подыскании подходящей квартиры. Я понимаю, как это неприятно, особенно летом, когда кажется, что весь мир обрушился на наш маленький полуостров.
У меня в поместье есть меблированный коттедж, который в настоящее время пустует. Если он вам подойдет, можете им воспользоваться. Плата номинальная. Допустим, гинея в неделю удовлетворит нашего бухгалтера. Вы увидите, что коттедж расположен в укромном, тихом месте и из него открывается превосходный вид на Костанция-Берг и Фальс-бей, что особенно привлекательно для художника.
Шон с восторгом говорит о ваших работах, и я с нетерпением жду возможности посмотреть их.
Искренне ваша,
Тара Кортни».
Клер Ист платила пять гиней в неделю за убогую комнатенку рядом с железной дорогой за Рондебошским вокзалом. Продав сапфировую брошь за триста фунтов – она подозревала, что получила лишь небольшую часть истинной стоимости, – Клер исполнилась решимости заплатить свои многочисленные долги. Но, как и о многих других благих намерениях, забыла об этом и потратила большую часть денег на подержанный «моррис майнор» [56].
Утром следующей субботы она отправилась в Вельтевреден. Чутье предупредило ее: не скрывай своих богемных вкусов, – и Тара при первой же встрече узнала родственную душу. Отправив шофера в грузовике за несколькими предметами мебели и грудой законченных холстов, Тара лично помогла Клер устроиться в коттедже.
Клер показала Таре несколько своих полотен, начав с пейзажей. Оценка Тары была уклончивой, и, повинуясь тому же чутью, Клер достала одну из своих абстрактных работ – сочетание нескольких синих и ярко-красных кубов – и предъявила Таре.
– Боже, это великолепно! – воскликнула Тара. – Свирепо, бескомпромиссно! Мне нравится.
Несколько вечеров спустя Тара пришла по тропинке между сосен, прихватив с собой небольшую корзину. Клер сидела на веранде босиком, нога на ногу, на коленях у нее лежал альбом для набросков.
Она подняла голову и улыбнулась.
– Я надеялась, что вы придете.
Тара села рядом с ней и достала из корзины лучшее, пятнадцатилетней выдержки, вино из поместья, гордость Шасы.
Клер рисовала, они болтали, пили вино и смотрели на закат.
– Приятно найти друга, – вдруг сказала Тара. – Вы представить себе не можете, как мне иногда бывает одиноко.
– Со всеми вашими гостями и посетителями! – усмехнулась Клер.
– Это не настоящие люди, – ответила Тара. – Это просто говорящие куклы, набитые деньгами и сознанием собственной важности.
Она достала из кармана серебряный портсигар и открыла. В нем лежала рисовая бумага и раздробленные желтые листья.
– Будете? – застенчиво спросила она.
– Дорогая, да вы спасли мне жизнь! – воскликнула Клер. – Немедленно скрутите косячок. Скорее!
Они передавали друг другу косяк, и Клер лениво заметила:
– Я походила тут по округе. Так красиво. Настоящий рай земной.
– Рай может стать ужасно скучным, – улыбнулась Тара.
– Я нашла водопад с летним домиком.
– Это место для пикников. Слугам не разрешается туда ходить, так что, если захотите поплавать, можете не волноваться. Никто вас не увидит.
С тех пор как она поселилась в коттедже, Клер не видела Шона. Она ждала, что он, задыхаясь, прибежит к ней в первый же день, и слегка рассердилась оттого, что это не произошло. Через несколько дней его сдержанность начала ее забавлять: у него было очень зрелое для таких лет чутье, черта прирожденного развратника, и она с растущим напряжением ожидала его появления. Потом задержка начала ее раздражать. Она не привыкла к длительному воздержанию, начала плохо спать, и покой ее смущали эротические сны.
Весенние вечера становились все длиннее и теплее, и Клер воспользовалась предложением Тары поплавать в омуте под водопадом. Каждый день она после уроков спешила в Вельтевреден, надевала поверх бикини шорты и блузку без рукавов и прямиком через виноградники шла к подножию холмов. Утверждения Тары были обоснованными. У омута всегда было безлюдно, только колибри мелькали среди цветов протеи на берегу. И вскоре Клер отказалась и от бикини.
В свой третий приход сюда, стоя под водопадом, распустив длинные волосы, она неожиданно почувствовала, что за ней наблюдают. Она быстро опустилась в воду по подбородок и опасливо осмотрелась.
Наверху, у верха водопада, почти на расстоянии вытянутой руки от нее, на влажном черном камне сидел Шон. Грохот водопада заглушил его шаги. Он серьезно разглядывал Клер, и здесь, в этом диком и прекрасном месте, его сходство с юным Паном еще усилилось. Шон был босой, в шортах и легкой рубашке. Его губы слегка раздвинулись, стали видны ровные белые зубы; черный локон упал на один глаз; Шон поднял руку и откинул его.
Клер медленно встала, так что вода оказалась ей по пояс; пена бурлила вокруг, и тело Клер влажно блестело. Она видела, как взгляд мальчика упал ей на грудь, Шон просунул язык между зубами и поморщился, как от боли. Подражая его серьезности, она поманила его пальцем. Шум водопада мешал говорить.
Он встал, начал расстегивать рубашку, потом остановился. Клер видела, что он не уверен в себе, и это его смятение забавляло и возбуждало ее. Она ободряюще кивнула и снова поманила. Лицо Шона отвердело, он снял рубашку, отшвырнул ее, расстегнул пояс и дал шортам упасть до щиколоток.