– Мозес, пожалуйста, выслушай меня. Ты должен знать. Завтра нельзя.
Он презрительно смотрел на нее.
– Ты никогда не была истинной дочерью революции.
– Нет, нет, я истинная, я так тебя люблю, что готова на все, но они изменили план. Залом заседаний, где ты разместил взрывчатку, не воспользуются. Заседание пройдет в парламентской столовой.
Он еще секунду смотрел на нее, потом повернулся, подошел к узкому встроенному шкафу в голове кровати и начал надевать шоферскую форму.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
– Я должен предупредить остальных – они тоже в опасности.
– Остальных? – переспросила она. – Я не знала, что есть другие.
– Ты знала только то, что должна знать, – коротко ответил он. – Я должен взять «шевроле» – это безопасно?
– Да, Шасы нет. Он уехал. Могу я поехать с тобой?
– Ты с ума сошла? – спросил он. – Если полиция застанет вместе в такой поздний час черного мужчину и белую женщину… – Он не договорил. – Вернись в дом и позвони. Вот номер. Ответит женщина; ты должна ей сказать только: «Идет Чита, он будет через тридцать минут». Скажешь только это и тут же повесишь трубку.
Мозес вел «шевроле» по лабиринту узких улочек Шестого района, старого малайского квартала. Днем это процветающая многоцветная община, здесь множество маленьких магазинчиков и мелких мастерских. Первые этажи старых викторианских зданий занимают магазины, мастерские портных, лудильщиков и халяльные [79]лавки; с чугунных решеток балконов второго этажа свисает сохнущее белье; извилистые улицы оглашают крики уличных торговцев, траурные гонги бродячих торговцев рыбой и детский смех.
По ночам владельцы магазинов надежно запирают двери, уступая территорию уличным бандам, сутенерам и проституткам. Ночью сюда иногда приходят самые смелые белые гуляки: послушать джаз в переполненных барах или подцепить красивую цветную девушку – больше из стремления пощекотать нервы опасностью, чем получить физическое удовлетворение.
Мозес остановил «шевроле» на темной стороне улицы. Надпись на стене провозглашала, что эта территория принадлежит «Грубиянам» – одной из самых известных уличных банд. Всего через несколько секунд рядом с Мозесом материализовался первый член банды – мальчишка с телом ребенка и лицом злобного старика.
– Смотри за ней хорошо. – Мозес бросил ему шиллинг. – Если, когда вернусь, шины буду разрезаны, я то же самое сделаю с твоим задом.
Мальчишка зло улыбнулся.
Мозес по темной узкой лестнице поднялся в клуб «Водоворот». Когда он поднимался, на лестничной площадке у стены скрытно, но яростно совокуплялась пара. Белый мужчина отвернулся, не сбиваясь с ритма.
У входа в клуб кто-то внимательно рассмотрел его через глазок в двери и впустил. Длинную, полную людей комнату заволакивал табачный дым, пахло марихуаной. Клиенты были самые разные: от черных гангстеров в широких брюках, длинных пиджаках и широких галстуках до белых мужчин в смокингах. Только все женщины цветные.
Доллар Брэнд [80]и его квартет играли слащавый печальный джаз, все внимательно слушали. Никто даже не взглянул на Мозеса, который прошел вдоль стены к двери в ее дальнем конце, но человек, стерегший эту дверь, узнал Мозеса и пропустил его.
В комнате за круглым игровым столом под неярким зеленым светом сидел один мужчина. В пальцах он держал дымящуюся сигарету, лицо его было бледным, как замазка, а глаза казались черными отверстиями.
– Ты поступил безрассудно, назначив сейчас встречу, – сказал Джо Цицеро, – если у тебя нет веской причины. Все готово. Обсуждать больше нечего.
– У меня есть веская причина, – сказал Мозес и сел на пустой стул по другую сторону крытого сукном стола.
Джо Цицеро слушал с бесстрастным лицом, но когда Мозес закончил, откинул волосы со лба тыльной стороной ладони. Мозес знал, что этот жест обозначает волнение.
– Мы не можем отменить маршрут отступления и потом устанавливать его снова. На это требуется время. Самолет уже ждет.
«Ацтек» [81]был арендован у компании в Йоханнесбурге, за штурвалом – преподаватель политической философии в Витватерсрандском университете, обладатель пилотской лицензии и тайный член Южно-Африканской коммунистической партии.
– Сколько времени он может ждать встречи? – спросил Мозес, и Цицеро ненадолго задумался.
– Самое большее неделю, – ответил он.
Встреча должна была состояться на незарегистрированном летном поле большого ранчо в Намакваленде, брошенного разочарованным владельцем. С этого аэродрома было четыре часа лету до Бечуаналенда, английского протектората, расположенного у северо-западной границы Южно-Африканского Союза. Там для Мозеса было подготовлено убежище – начало маршрута, по которому большинство политических беженцев уходило на север.
– Недели должно хватить, – сказал Мозес. – Каждый час увеличивает опасность. При первой же возможности, когда мы будем уверены, что Фервурд сядет на свое место, я это сделаю.
Было уже четыре часа утра, когда Мозес вышел из клуба «Водоворот» и пошел туда, где оставил «шевроле».
* * *Китти Годольфин сидела на кровати голая, скрестив ноги с искренней невинностью ребенка.
За те годы, что Шаса ее знал, физически она почти не изменилась. Тело стало чуть более зрелым, груди потяжелели, соски потемнели. Шаса больше не видел под гладкой светлой кожей решетку ребер, но ягодицы по-прежнему оставались упругими, как у мальчишки, а ноги стройными и длинными, как у жеребенка. Не утратила она и ореола безгрешной невинности, ауры вечной молодости, которая так не вязалась с циничной твердостью взгляда. Китти рассказывала Шасе про Конго. Она провела там предыдущие пять месяцев, и привезенный ею материал, несомненно, позволит ей получить третью «Эмми» и укрепить положение самого успешного телевизионного журналиста Америки. Она говорила сюсюкающим голоском инженю:
– Они поймали трех агентов симба и судили их под деревьями манго за сожженной больницей, но к тому времени как их приговорили к смерти, света для съемки уже не хватало. Я отдала командиру свои часы «ролекс», а он в обмен отложил казнь до утра, когда взойдет солнце и Хэнк сможет снимать. Невероятнейший материал. На следующее утро они отвели обнаженных осужденных на рыночную площадь, и женщины торговались за отдельные части их тел. Балуба всегда были каннибалами. Когда все было распродано, этих троих отвели к реке и застрелили – конечно, в голову, чтобы не повредить мясо, потом разделали на речном берегу, и женщины выстроились за своими покупками [82].
Она пыталась шокировать Шасу, и его раздражало, что она преуспела в этом.
– А ты на чьей стороне, любовь моя? – горько спросил он. – Сегодня ты сочувственно берешь интервью у Мартина Лютера Кинга, а завтра изображаешь всю жестокость Африки.
Она рассмеялась – тем хрипловатым смехом, который всегда возбуждал его.
– А завтра я буду записывать, как английский империалист договаривается с вашей бандой головорезов, в то время как вы стоите ногой на шее своих рабов.
– Черт побери, Китти! Что ты… что ты задумала?
– Отразить реальность, – просто ответила она.
– А когда реальность тебя не удовлетворяет, ты подкупаешь кого-нибудь своим «ролексом», чтобы изменить ее.
– Я тебя рассердила. – Она радостно рассмеялась. Шаса встал с кровати и пошел туда, где бросил на кресло свою одежду. – Когда ты дуешься, ты похож на маленького мальчика, – сказала она вслед ему.
– Через час рассветет, – сказал он. – У меня в одиннадцать свидание с моими империалистами-рабовладельцами.
– Конечно, ты должен быть там, чтобы послушать, как Супер-Мак собирается покупать ваше золото и алмазы, и ему все равно, что с них капают кровь и пот.
– Все, моя сладкая, – оборвал он ее. – На одну ночь достаточно. – Он надел брюки, а потом, заправляя рубашку, улыбнулся. – Почему мне всегда попадаются крикливые радикалки?
– Тебе нравится стимуляция, – предположила она, но он отрицательно покачал головой, протягивая руку к бархатной куртке.
– Предпочитаю любящих… кстати говоря, когда мы с тобой увидимся?
– Конечно, в одиннадцать утра в парламенте. Постараюсь, чтобы ты попал в кадр. Ты так фотогеничен, дорогой.
Он подошел к кровати и наклонился, чтобы поцеловать ангельски улыбающиеся губы.
– Не понимаю, что я в тебе нахожу, – сказал он.
Спускаясь на стоянку отеля и вытирая пыль с ветрового стекла «ягуара», он все еще думал о ней. Поразительно, как ей совершенно без усилий удается столько лет удерживать его внимание. Ни одна женщина, кроме Тары, не была на это способна. Глупо, до чего ему с ней хорошо. Она по-прежнему может вызывать у него эротические желания и доводить до безумия, а после этого он чувствует себя на подъеме и удивительно живым – и да, ему нравится с ней спорить.
«Боже, я всю ночь не смыкал глаз, а чувствую себя, как победитель дерби [83]. Неужели я все еще влюблен в эту маленькую шлюху?»
Он повел «ягуар» по длинной, обсаженной пальмами аллее от отеля «Маунт-Вильсон». Вспоминая свое предложение руки и сердца и немедленный категорический отказ Китти, он выехал за ворота отеля и покатил по главной дороге, огибавшей старый малайский квартал Шестого района. На пустой Роленд-стрит он поборол искушение проехать на красный свет. Почти невозможно в такой час встретить здесь другую машину, но он законопослушно затормозил и очень удивился, когда из узкой поперечной улицы показался другой автомобиль и повернул перед его капотом.
Это был многоместный «шевроле» цвета морской волны, и Шасе не понадобилось смотреть на номер, чтобы узнать машину Тары. Фары «ягуара» осветили салон «шевроле», и на мгновение Шаса ясно увидел водителя. Это был новый шофер Тары. Он дважды видел его раньше, один раз в Вельтевредене и один раз в парламенте, но сейчас шофер был без головного убора, и Шаса увидел его голову целиком.
Как и в двух предыдущих случаях, он испытал сильное ощущение узнавания. Он безусловно встречался с этим человеком, был знаком с ним раньше, но воспоминание выцвело за давностью лет и еще больше стерлось из-за раздражения. Шоферу запрещалось использовать «шевроле» в личных целях, но вот же он, ранним утром едет в не принадлежащей ему машине.
«Шевроле» быстро уходил. Шофер, несомненно, узнал Шасу, и скорость была признанием вины. Первой мыслью Шасы было погнаться за ним и остановить, но на перекрестке все еще горел красный свет, и, пока он ждал зеленого, у него было время подумать. Сейчас у него было слишком хорошее настроение, чтобы портить его подобными неприятностями, к тому же любой спор в четыре утра непристоен и невольно ведет к вопросам о причинах его собственного присутствия здесь в такой час – на окраине города, в районе красных фонарей. С шофером можно будет разобраться в другое время и в более подходящем месте, и Шаса его отпустил, но не забыл и не простил.
Шаса въехал на «ягуаре» в гараж и увидел, что зеленый «шевроле» стоит на месте, в конце ряда машин, между «MG» [84]Гарри и Шасиным собранным на заказ «лендровером». Проходя мимо, Шаса положил ладонь на капот: металл еще горячий, двигатель остывает с легким щелканьем. Он довольно кивнул и пошел к дому, забавляясь мыслью, что возвращается к себе тайно, как взломщик.
За завтраком он по-прежнему чувствовал легкость и довольство, накладывая себе на тарелку яйца с беконом из серебряного блюда на сервировочном столике. Он пришел первым, но Гарри явился лишь минутой позже него.
– Босс должен приходить на работу первым и уходить последним, – учил он Гарри, и мальчик принял это близко к сердцу. «Нет, уже не мальчик», – сказал себе Шаса, глядя на Гарри. Сын был лишь на дюйм ниже его, но шире в плечах и массивнее в груди. Шаса часто слышал, как он в своем конце коридора кряхтит, поднимая тяжести. И хотя юноша только что побрился, подбородок у Гарри отливал синевой, а к вечеру мальчик снова будет нуждаться в бритье; волосы, несмотря на «брилкрем», торчат клочьями.
Гарри сел рядом с Шасой, набил рот омлетом и сразу заговорил о деле:
– Он просто больше годится для такой работы, папа. На этой должности нам нужен человек помоложе, особенно если учесть предстоящую дополнительную ответственность за шахту «Серебряная река».
– Он работает у нас двадцать лет, Гарри, – мягко сказал Шаса.
– Я же не предлагаю его расстрелять. Только отправить на пенсию. Ему уже почти семьдесят.
– Отставка может его убить.
– Если он останется, то может убить нас.
– Ну хорошо, – вздохнул Шаса. Гарри, конечно, прав. Этот человек пережил свою полезность. – Но я сам поговорю с ним.
– Спасибо, папа.
Очки Гарри победоносно блеснули.
– Кстати, о шахте «Серебряная река». Я устроил так, что ты начнешь работу там сразу после дополнительного экзамена.
Гарри больше времени проводил в «Сантэн-хаусе» – конторе компании Кортни, чем на занятиях в бизнес-школе, и в результате для получения диплома ему требовалось сдать дополнительный экзамен. Экзамен состоится на следующей неделе, и после этого Шаса отправит его на шахту «Серебряная река» на год или два.
– В конце концов, шахта становится флагманом компании вместо старой шахты Х’ани. А я хочу, чтобы ты был в центре событий.
Он увидел за стеклами очков Гарри довольное выражение.
– Здорово! С нетерпением жду настоящей работы, после того как столько лет корпел над книгами.
В столовую, задыхаясь, влетел Майкл.
– Слава Богу, папа, я боялся, что упущу тебя.
– Садись, Майки, – остановил его Шаса. – Жила лопнет. Позавтракай.
– Сегодня я не хочу есть. – Майкл сел против отца. – Мне нужно поговорить с тобой.
– Что ж, валяй, – предложил Шаса.
– Не здесь, – возразил Майкл. – Я надеялся, что мы сможем поговорить в оружейной.
Все трое сразу посерьезнели. Оружейную использовали только в самых трудных обстоятельствах, и к просьбе поговорить там следовало отнестись серьезно.
Шаса взглянул на часы.
– Майки, Гарольд Макмиллан обращается к обеим палатам…
– Знаю, папа, но это не займет много времени. Пожалуйста, сэр!
То, что Майкл называл его «сэр», подчеркивало серьезность ситуации, но Шасе не понравился такой сознательный расчет времени.
Когда Майкл хотел поднять спорный вопрос, он делал это так, чтобы не оставить Шасе времени на возражения. Парень хитер, в мать. Он и без того – духовно и физически – бесспорно, ее ребенок.
– Десять минут, – неохотно согласился Шаса. – Извини, пожалуйста, Гарри.
Шаса первым прошел по коридору и запер за ними обоими дверь.
– Ну хорошо. – Он занял свое обычное место перед камином. – В чем дело, мой мальчик?
– Я нашел работу, папа.
Майкл снова начал задыхаться.
– Работа. Да, я знаю, твоими услугами иногда пользуются в «Мейл». Мне понравились твои репортажи о поло – ты сам их мне читал. Очень хорошо, – улыбнулся Шаса, – все пять опубликованных строк.
– Нет, сэр, это постоянная работа. Я говорил с издателем «Мейл», и мне предложили работу ученика репортера. Приступаю с первого числа следующего месяца.
Шаса перестал улыбаться и нахмурился.
– Черт побери, Майки. Ты не можешь говорить серьезно – как же твое образование? Тебе еще два года учиться в университете.
– Я серьезно, сэр. Буду учиться заочно.
– Нет, – повысил голос Шаса. – Нет, я запрещаю. Я не позволю тебе бросить университет, пока не получишь диплом.
– Прошу прощения, сэр. Но я уже принял решение. – Майкл был бледен и дрожал, упрямое выражение его лица взбесило Шасу больше слов, но он сохранил самообладание.
– Ты знаешь правила, – сказал Шаса. – Я вам всем ясно их объяснил. Если вы поступаете по-моему, моей поддержке и помощи нет границ. Но если вы идете своим путем, тогда вы действуете на свой страх и риск… – он глубоко вдохнул и произнес, подавляя боль: – …как Шон.
Боже, как он соскучился по старшему сыну!
– Да, сэр, – кивнул Майкл. – Я знаю правила.
– И что?
– Я должен, сэр. Я хочу этого больше всего на свете. Научиться писать. Я не хочу идти против тебя, папа, но должен.
– Это все твоя мать, – холодно сказал Шаса. – Она вбила это тебе в голову, – обвиняя, сказал он. Майкл застенчиво посмотрел на него.
– Мама знает, – признался он, – но решение исключительно мое, сэр.
– Ты понимаешь, что лишишься моей поддержки? Как только ты покинешь этот дом, не получишь больше ни пенни. Тебе придется жить на жалованье ученика репортера.
– Понимаю, сэр, – кивнул Майкл.
– Хорошо, Майкл. Можешь идти, – сказал он, и Майкл ошеломленно посмотрел на него.
– Это все, сэр?
– Если только у тебя нет других заявлений.
– Нет, сэр. – Майкл ссутулился. – Кроме того, что я очень люблю тебя, папа, и высоко ценю все, что ты для меня сделал.
– У тебя очень странный способ демонстрировать свою благодарность, – сказал Шаса, – позволь тебе сказать.
И он пошел к двери.
Шаса уже проехал в «ягуаре» по шоссе половину дороги от университета до «Грот-Шура», прежде чем достаточно опомнился от измены, предательства Майкла – ибо именно так он рассматривал поведение сына. Но теперь он неожиданно вновь задумался о газетах. На людях он всегда пренебрежительно отзывался о странном самоубийственном стремлении, которое неожиданно охватывало многих преуспевающих людей средних лет, – стремлении владеть собственной газетой. Очень трудно получить от газеты прибыль, но в глубине души Шасе хотелось и самому испробовать эту забаву богачей.