– С ним покончено, – негромко возразил Джозеф. – Буры добили его. Он больше никогда не будет дышать воздухом свободы. Никогда не выйдет из тюрьмы.
– Для каждого из нас, рожденных черными, вся эта страна тюрьма! – яростно возразила Вики, и Джозеф ничего не ответил, пока они снова не оказались на борту парома и, подгоняемые ветром, не двинулись обратно к горе с плоской вершиной, на склонах которой разбросаны дома с белыми стенами и сверкающими окнами.
– Мозес Гама пошел неверной дорогой, – сказал Джозеф. – Он напал на стены белой крепости. Он попытался сжечь их, не понимая, что, даже если ему это удастся, он унаследует лишь пепел.
– А ты, Джозеф Динизулу, – презрительно спросила Вики, – умней его?
– Может, и нет, но по крайней мере я учусь на ошибках Мозеса Гамы и Нельсона Манделы. Я не стану тратить время на то, чтобы гнить в тюрьме белых.
– А как ты нападешь на крепость белых людей, мой умный младший брат?
– Я пройду по опущенному мосту, – ответил он. – Войду в открытые ворота, и однажды и замок, и его сокровища станут моими, даже если придется поделиться с белыми людьми. Нет, моя сердитая старшая сестра, я не стану уничтожать сокровища бомбами и огнем. Я унаследую их.
– Ты с ума сошел, Джозеф Динизулу!
Она смотрела на него, а он уверенно улыбался.
– Посмотрим, кто из нас сошел с ума, а кто разумен, – сказал он. – Но запомни, старшая сестра: без белых людей мы по-прежнему жили бы в хижинах из травы. Посмотри на север и увидишь, в каком жалком состоянии страны, которые изгнали белых. Нет, сестра, я оставлю белого человека здесь – но когда-нибудь он будет работать на меня, а не я на него.
* * *– Забудь свой гнев, сын мой. – Хендрик Табака наклонился вперед и положил правую руку на плечо Рейли. – Гнев погубит тебя. Твой враг слишком силен. Посмотри, что стало с Мозесом Гамой, моим братом. Посмотри, какова судьба Нельсона Манделы. Они вышли сразиться со львом голыми руками.
– Другие продолжают бороться, – ответил Рейли. – Воины «Umkhonto we Sizwe» продолжают сражаться. Каждый день мы слышим об их храбрых деяниях. Каждый день взрываются их бомбы.
– Они бросают булыжники в гору, – печально сказал Хендрик. – Всякий раз, как они подрывают очередной телеграфный столб, Фервурд и Манфред Деларей вооружают новую тысячу полицейских и выписывают еще сотню запретительных ордеров. – Хендрик покачал головой. – Забудь свой гнев, сын мой, тебя ждет хорошая жизнь возле меня. Если пойдешь по пути Мозеса Гамы и Манделы, закончишь так же, как они, а я предлагаю тебе власть и богатство. Возьми жену, Рейли, хорошую толстую жену, дай ей много сыновей, забудь свое безумие и займи свое место рядом со мной.
– У меня была жена, отец, и я потерял ее в Шарпвилле, – сказал Рейли. – Но прежде чем она ушла от меня, я дал клятву. Вложив пальцы в ее кровавые раны, я поклялся.
– Клятвы легко давать, – прошептал Хендрик, и Рейли увидел, что старость, словно паяльной лампой, прошлась по лицу отца, иссушая, сжигая, оплавляя гордые линии скул и подбородка. – Но жить с клятвами трудно. Твой брат Веллингтон тоже дал клятву богу белого человека. И весь остаток жизни проживет как евнух, не зная услады женского тела. Я боюсь за тебя, Рейли, плод моих чресел. Боюсь, что твоя клятва станет тяжелым бременем на всю жизнь. – Он снова вздохнул. – Но, поскольку мне не переубедить тебя, чем я могу облегчить твой трудный путь?
– Ты знаешь, что многие молодые люди покидают страну? – спросил Рейли.
– Не только молодые, – кивнул Хендрик. – Многие вожди тоже. Бежал Оливер Тамбо, и Мбеки, и Джо Модизе, и многие другие.
– Они ушли готовить первую фазу революции. – Глаза Рейли возбужденно загорелись. – Сам Ленин учит нас, что нельзя сразу переходить к коммунистической революции. Сначала нужно добиться национального освобождения. Мы должны создать широкий фронт из либералов, церковников, студентов и рабочих под руководством передовой партии. Оливер Тамбо отправился создавать такую партию – движение против апартеида в изгнании, – и я хочу стать частью этого распространения революции.
– Ты хочешь покинуть страну своего рождения? – удивленно посмотрел Хендрик. – Покинуть меня и свою семью?
– Это мой долг, отец. Если мы хотим уничтожить эту порочную систему, нам понадобится помощь внешнего мира, помощь всех народов земли.
– Это все мечты, сын мой, – сказал Хендрик. – Мир, на который ты так надеешься, которому веришь, уже забыл про Шарпвилль. В эту страну снова рекой льются деньги из Америки, и Британии, и Франции. С каждым днем страна все больше процветает…
– Америка отказалась продавать оружие.
– Да, – печально усмехнулся Хендрик. – И буры делают собственное. Ты не можешь победить, сын мой, поэтому оставайся со мной.
– Я должен уйти, отец. Прости, но у меня нет выбора. Я должен уйти, но мне нужна твоя помощь.
– Чего ты от меня хочешь?
– Есть человек, белый, который помогает молодым людям уехать.
Хендрик кивнул.
– Джо Цицеро.
– Я хочу встретиться с ним, отец.
– Потребуется время, потому что он скрывается, этот Джо Цицеро.
Потребовалось почти две недели. Они встретились в муниципальном автобусе, в который Рейли сел на центральном вокзале Веренигинга. Как и было приказано, он надел синий берет и сел на место во втором ряду от конца.
Тот, что сел сразу за ним, закурил сигарету и, когда автобус мягко тронулся, сказал:
– Рейли Табака.
Рейли повернулся и посмотрел в глаза, похожие на две лужицы пролитого машинного масла.
– Не смотри на меня, – сказал Джо Цицеро. – Но внимательно слушай, что я скажу…
Три недели спустя Рейли Табака со спортивной сумкой в руках и документами моряка с Атлантики поднялся по трапу голландского торгового судна, которое везло в Ливерпуль груз шерсти. Он так и не видел, как исчез за горизонтом материк, потому что был уже внизу, работал в машинном отделении.
* * *Договорились за завтраком в последний день сафари. Клиент Шона владел семнадцатью большими красильными фабриками в таком же количестве различных штатов и половиной недвижимости города Таксона в Аризоне. Его звали Эд Лайнер, и ему было семьдесят два года.
– Сынок, я и сам не знаю, зачем мне покупать компанию по организации сафари. Староват я для такой крупной дичи, – ворчал он.
– Вздор, Эд, – отвечал Шон. – Вы едва не загнали меня, когда мы шли за этим большим джамбо, и следопыты прозвали вас Bwana– Один Выстрел.
Эд Лайнер, худой, щуплый, с кольцом белоснежных волос вокруг коричневой, в веснушках лысины, выглядел довольным.
– Сообщи-ка мне данные, – попросил он. – В последний раз.
Шон обрабатывал его три недели, с самого первого дня сафари, и знал, что Эд помнит эти данные наизусть, но снова их повторил:
– Концессия на пятьсот квадратных миль, с передней границей по южному берегу озера Кариба длиной в сорок миль…
Слушая, Эд Лайнер, как любимого котенка, гладил жену.
Это его третья жена. Она на два года моложе Шона, но на пятьдесят лет моложе мужа. Она танцевала в «Золотом яйце» в Лас-Вегасе, у нее ноги и тело танцовщицы, большие, невинные голубые глаза и облако светлых волос.
С легкой развратной улыбкой на полных губах купидона она смотрела на Шона, пока он говорил. Шон обрабатывал ее так же усердно, как ее супруга, но пока безуспешно.
– Все, что у тебя есть, милый, – сказала она Шону, – это красивое лицо и голодный член. Леса полны таких. А у папочки Эдди – пятьдесят миллионов баксов. Ты ему не конкурент, солнце.
Лагерный стол был установлен под великолепной дикой смоковницей на берегу реки Маара. Было яркое африканское утро. Равнина за рекой золотилась от зимней травы и была усеяна акациями с плоскими кронами. Стада диких животных казались тенями на этом золоте, верхние ветви ближней акации поедал жираф, его длинная шея покачивалась на фоне голубого неба, а шкура, раскрашенная красно-коричневыми прямоугольниками, была заметна издалека. С верховьев реки доносился сардонический «хохот» бегемота, а с ветвей инжира над ними на своих плетеных корзинах-гнездах повисли птицы-ткачики, они резкими криками соблазняли самок занять жилище. Легенда утверждает, что Хэмингуэй и Руарк [101]стояли лагерем на этом самом месте и завтракали под тем же фиговым деревом.
– Что думаешь, Конфетка? – Эд Лайнер провел костлявыми коричневыми пальцами по внутренней сторона бедра жены. На ней была широкая юбка-брюки оливкового цвета, со своего места Шон видел клочок рыжих лобковых волос, выглядывающий из-под эластичной резинки трусиков. – Должны мы дать старине Шону полмиллиона баксов и получить в Родезии свою территорию сафари до самой долины Замбези?
– Тебе лучше знать, папочка Эдди, – ответила она голосом маленькой девочки, похлопала длинными ресницами и повернулась так, что платье в стиле сафари обтянуло грудь.
– Только подумайте, – уговаривал Шон. – Собственная охотничья концессия! Делайте с ней что хотите. – Внимательно наблюдая за женщиной, он продолжал: – Если угодно, отстреляете всю квоту сами.
Несмотря на кудряшки и надутые губки, садизма в Лане Лайнер больше, чем во многих мужчинах, с которыми охотился Шон. Если Эд охотился только на льва и слона, за которых заплатил, Лана убивала всех животных, каких позволяла ее лицензия, а потом и тех, от которых отказывался ее муж.
Она была хорошим стрелком и, убивая маленькую, изящную газель Томпсона из своего .300 «везерби магнум» [102], получала такое же удовольствие, как когда точным выстрелом в сердце свалила черногривого масайского льва. Шон видел, что каждое убийство доставляло ей сексуальное наслаждение, слышал, как учащается ее дыхание, как возбужденно бьется жилка на горле, и чутье развратника предупреждало его, что Лана Лайнер доступна для него только в несколько минут после того, как ее пуля ударила в живую плоть и хлынула кровь.
– Охотиться сколько хочешь и когда хочешь, – искушал ее Шон и видел искушение в ее небесно-голубых глазах.
Она провела языком по алым губам и сказала голосом маленькой девочки:
– Купи мне на день рождения, папочка Эдди!
– Черт побери! – рассмеялся Эд. – А почему бы и нет? Ладно, сынок, договорились. Назовем это «Сафари Ланы». Как только вернемся в Таксон, попрошу юристов заняться оформлением.
Шон хлопнул в ладоши и крикнул в сторону палатки:
– Марамба! Lettaшампанское hapa. Pacey! Pacey!
Лагерный слуга в длинной белой канзе и красной феске принес на серебряном подносе из холодильника зеленую бутылку в холодных каплях.
Они пили вино, и смеялись на утреннем солнце, и жали друг другу руки, и говорили о новых приключениях, пока подносчик ружья не подогнал машину. В кузове в стойках стояли охотничьи ружья; там же сидел Матату, следопыт ндоробо, и скалился, как обезьяна.
– С меня довольно, – сказал Эд. – Буду собираться, завтра утром чартерный самолет. – Тут он увидел, как Лана разочарованно надула губы. – А ты ступай с Шоном, Конфетка, – сказал он ей. – Желаю хорошей охоты, но не опаздывай. Чартер приходит в три, и мы до темноты должны быть в Найроби.
Шон вел машину, Лана сидела с ним рядом. Он закатал рукава рубашки, обнажив предплечья, гладкие и мускулистые. В вырезе у шеи курчавилась густая черная шерсть, а длинные волосы падали на плечи, но на лбу он повязывал их банданой, чтобы они не мешали смотреть.
Он улыбался ей и казался невероятно красивым, но в его улыбке было что-то мстительное, когда он спросил:
– Готова порезвиться?
Лана ответила:
– Если только будет возможность выстрелить, солнце.
Они двигались по тропе вдоль речного берега, направляясь на север к холмам. «Лендровер» выкрашен полосами, ветровое стекло снято; Матату и подносчик ружья сидели на высоком сиденье сзади и разглядывали края речных зарослей в поисках следа, оставленного ночью.
Встревоженная гулом мотора, из кустов от реки выбежала семья антилоп-гуибов; животные бежали к густым зарослям, самка и теленок впереди, а самец, с высоко поднятыми кривыми рогами, полосатый, с кремовыми пятнами на темно-шоколадной шкуре, замыкал цепочку.
– Я хочу его! – воскликнула Лана и потянулась за ружьем.
– Оставь! – рявкнул Шон. – Он всего в пятнадцать дюймов. Впереди цель получше.
Она сердито надулась, но он не обратил на это внимания. Самец исчез в зарослях. Шон включил передачу всех четырех колес и направил машину вниз по склону одного из притоков Маары; машина с плеском и ревом переехала через ручей и начала подниматься на противоположный берег.
Впереди пробежало небольшое стадо зебр Берчелла; с вздыбленной черной гривой, с яркими полосками, которые на удалении становятся незаметными, издавая резкое ржание, зебры исчезли. Лана хищно смотрела им вслед, но она уже застрелила двадцать зебр – столько, сколько позволяли ее и Эда лицензии.
Тропа снова свернула к реке, и сквозь деревья стало видно далеко вперед. Масаи-Маара, что означает «Большое пятнистое место масаи», – это травянистая равнина, где пасутся стада животных и стоят редкие акации.
– Bwana!– воскликнул Матату, и одновременно Шон увидел след. Он затормозил «лендровер» и вдвоем с Матату пошел осматривать кучи зеленого помета и огромные отпечатки копыт на мягкой земле тропы. Помет был свежий и влажный. Матату сунул в него палец, чтобы определить температуру.
– Они пили из реки за час до рассвета, – сказал он.
Шон вернулся к «лендроверу» и, стоя рядом с Ланой, почти касаясь ее, сказал:
– Три старых самца. Перешли три часа назад, но они пасутся, и мы догоним их за час. Думаю, это те самые, которых мы видели позавчера. – В сумерках они заметили с противоположного берега широкой реки Маара темные силуэты, но было уже слишком темно, чтобы ехать к броду и начинать охоту. – Если это те, один из них пятидесятидюймовый, а таких осталось немного. Хочешь попробовать?
Она вскочила в «лендровер» и потянулась за своим «везерби».
– Не эту игрушку, Конфетка, – предупредил Шон. – Там большие, злобные старые быки. Возьми «винчестер» Эда.
Пули у «винчестера» .458 вдвое тяжелее.
– Из своего ружья я стреляю лучше, чем из пушки Эда, – сказала Лана. – И только Эду разрешается называть меня Конфеткой.
– Эд платит мне тысячу долларов в день за лучшие советы с Харли-стрит [103]. Бери .458, и можно ли называть тебя Патокой?
– Пойди потрахайся, солнце, – сказала Лана. Ее детский голос придавал непристойности какой-то похотливый оттенок.
– Непременно, Патока, но сначала добудем быка.
Она бросила «везерби» своему подносчику ружья и пошла вперед, покачивая под юбкой твердыми, круглыми ягодицами. «Точно как щеки белки, жующей орех», – довольно подумал Шон и взял со стойки свой большой двуствольный «ггиббс».
След был отчетливый: три быка весом больше тонны каждый изрыли землю копытами, к тому же на ходу они паслись. Матату собрался побежать по следу, но Шон его остановил. Он не хотел, чтобы Лана появилась на месте охоты запыхавшаяся, дрожа от усталости, поэтому они пошли – быстрым шагом, но так, чтобы женщина поспевала за ними.
В редком акациевом лесу они нашли место, где быки перестали пастись и собрались в стадо, а потом решительно двинулись к синеющим вдали холмам, и Шон шепотом объяснил Лане:
– Здесь они были, когда взошло солнце. Как только рассвело, они направились в чащу. Я знаю, где они залягут. Мы догоним их через полчаса.
Вокруг сомкнулся лес, акации уступили место густому, вызывающему клаустрофобию колючему кустарнику и зеленым лианам. Видимость сократилась до ста пятидесяти футов, а под переплетением ветвей приходилось пригибаться. Стало жарко, пятнистый свет был обманчив, он наводнял лес странными формами и угрожающими тенями. Зловоние буйволов в жару, острый звериный запах, поднималось словно пар, и они нашли сплюснутые груды и размазанный желтый помет там, где буйволы в первый раз залегли, потом встали и пошли дальше.
Впереди Матату открытой ладонью подал знак «очень близко». Шон раскрыл казенник «гиббса» и сменил большие медные патроны .577 «Киноч» на два других таких же. Первую пару он держал в левой руке, готовый мгновенно перезарядить. Он может расстрелять эти четыре патрона вдвое быстрее, чем самый искусный стрелок из магазинного ружья. В кустах было так тихо, что они слышали свое дыхание и стук собственной крови в ушах.
Неожиданно что-то стукнуло, и они застыли. Шон узнал звук. Где-то прямо перед ним буйвол покачал огромной головой, отгоняя кусачих мух, и задел изогнутым рогом за ветку. Шон опустился на колени, знаком приглашая Лану сделать то же самое, и они вместе поползли вперед.
Совершенно неожиданно они вышли в бреши в растительности к крошечной поляне двадцать шагов в поперечнике. Здесь почва была утоптана, как в старом краале, и покрыта лепешками высохшего навоза.
Они лежали на краю поляны и сквозь путаницу веток всматривались в ее противоположный край. Солнце слепило их, тени на той стороне казались спутанными и неясными.
Но вот самец снова покачал головой, и Шон увидел их. Они лежали тесной группой, горой черноты в тени, и их головы загораживали друг друга, так что тяжелые рога образовывали неразрешимую головоломку. Хотя их и охотников разделяло всего тридцать шагов, невозможно было отличить одно животное от другого или пару рогов от всей группы.