— Миша, твой отец все свое имущество оставил тебе, я обязан проследить, чтобы твоя мачеха Саломея и Иван Печерский ничего не получили. Это было основным требованием твоего покойного отца. Вместе с завещанием он оставил мне еще один документ, заверенный по всей форме, где утверждает, что никогда не имел со своей третьей женой супружеских отношений — консуммации их брака так и не было, а молодой человек, которого твоя мачеха выдает за сына графа Печерского, не является таковым.
— Не могу сказать, что не подозревал об этом. Я прекрасно помню осетина Косту, который жил в нашем имении зимой, а летом уезжал в свои горы. Ни для меня, ни для Серафима его отношения с Саломеей не были тайной. Но Вано слишком похож на мать, чтобы можно было с точностью сказать, что он сын Косты, а не мой брат. По крайней мере, он брат Серафима, а того, как вы знаете, я очень люблю.
— Я знаю, что и он тебя любит, но это совсем другой разговор. Давай вернемся к завещанию твоего отца. Он взял с меня слово, что после его смерти ноги Саломеи и Вано в его имениях и домах не будет. Я пообещал — иначе он не ушел бы с миром, но если ты, получив наследство, просто выгонишь мачеху и молодого человека, который официально считается твоим братом, то в свете этого могут не понять, а объяснять причины неприлично.
Николай Александрович замялся, не желая вдаваться в подробности скандальной третьей женитьбы покойного графа Печерского, и перевел разговор в деловое русло:
— Я перед отъездом проверил, какие доходы приносит Пересветово. Так вот, выяснилось, что доходы с этого имения упали за последние годы в несколько раз. Я послал Ивана Михеевича потихоньку поговорить с управляющим, и тот, стоя на коленях, признался, что Саломея запугала его до такой степени, что он по первому требованию отдает ей все деньги от продаж урожаев. Он даже рассказал, что твоя мачеха уже прикупила на отобранные с Пересветова доходы. У нее теперь есть два доходных дома в Ярославле, небольшое имение в шестьдесят душ в соседнем уезде и, самое главное, недостроенная фабрика, для которой уже завезено из Англии новейшее прядильное оборудование. Правда с фабрикой дело осложняется тем, что руководить ею взялся Вано, что неминуемо приведет к краху. Но это — их дело, я предлагаю тебе отправить Саломею с сыном в купленное ею имение в другой уезд.
Вольский поднялся и подошел к камину. На мраморной полке лежал большой белый конверт, запечатанный печатью с двуглавым орлом. Держа конверт в руках, Николай Александрович подошел к племяннику и предложил:
— Я сам поеду в Пересветово и поговорю с этой женщиной. Я — душеприказчик покойного графа и должен выполнить его последнюю волю. А ты в это грязное дело не влезай. Сегодня вечером мне принесли письмо от начальника иностранной коллегии. Я думаю, что в нем приказ о твоем назначении в Лондон. Вскрой сам.
Вольский протянул племяннику конверт и стал ждать. Михаил сломал печать и развернул конверт. Внутри лежали два листа. Михаил взял тот, на котором он увидел витиеватую подпись императора Александра. Это был указ о переводе ротмистра лейб-гвардии Уланского полка Михаила Печерского военным советником посла в Лондон с сохранением за ним текущего воинского звания. Второй листок оказался приказом по министерству иностранных дел. Военный советник посла в Лондоне граф Печерский направлялся в штаб командующего английскими войсками Веллингтона в качестве помощника личного представителя российского императора. Ему надлежало присоединиться к светлейшему князю Алексею Николаевичу Черкасскому на рассвете уже наступившего дня.
— Как говорили в старом анекдоте: есть две новости — одна хорошая, а одна плохая, — скептически хмыкнул Вольский, — ты теперь — дипломат, тем не менее, едешь на войну. Не сомневаюсь, что Наполеон отправится именно в Брюссель.
— Как Наполеон? — удивился Михаил.
— Так ты ничего не слышал? Весь дворец уже три часа гудит об этом, — не поверил его дядя, — Наполеон высадился в маленьком порту на юге Франции, а сейчас идет на Париж. Города сдаются ему без боя, полки переходят на его сторону, народ приветствует его как Бога. Так что это — новая война. Он, конечно, не сможет долго драться со всей Европой. Франция обескровлена. Бонапарт не наберет рекрутов — все молодые мужчины перебиты, а те, что выжили, десять раз подумают, идти ли в армию. Но этот человек безумно амбициозен. Он не остановится ни перед чем, чтобы попробовать вернуть власть.
— Боже мой! Я не знал! — воскликнул Михаил. — Но как же так, дядюшка, ведь всем в Европе ясно, что Наполеон не сможет победить, численное превосходство войск союзников — многократно, как военный подтверждаю, что победа французов — утопия. Как бы Наполеон ни верил в величие своего военного гения — он должен это понимать.
— А он не понимает! Мне Талейран как-то рассказывал на одном из совещаний, что Наполеон искренне считал, что сможет покорить весь мир, и, самое главное, сумеет править им, — пожал плечами старый дипломат. — Наверное, я неправильно охарактеризовал особенности этого человека: он не безумно амбициозен, а наоборот — он амбициозно безумен.
— Дядюшка, я преклоняюсь перед вашей мудростью, и с радостью продолжил бы беседу, но мне через час нужно выезжать в Брюссель, — улыбнулся Михаил, которого позабавил каламбур старого философа.
Граф поднялся, обнял дядю и, поблагодарив того за заботу и участие в его судьбе, откланялся. Он дал Вольскому карт-бланш в вопросе решения дела по своему наследству, и тут же забыл об этой проблеме. Его поездка в Лондон откладывалась. Бонапарт опять грозил Европе войной, но она не должна была затянуться. Дядя был прав — силы Франции были на исходе, а без армии Наполеон был просто амбициозным безумцем, как назвал его действительный статский советник Вольский.
Глава 9
Март принес в Пересветово яркое солнце. И хотя по календарю весна уже должна была вступить в свои права, но морозы не отступали, снег еще лежал крепким плотным настом на полях, а на укатанных санями дорогах блестел под ярким солнцем, кое-где превращаясь в ледовые дорожки. Однако небо было ярко-голубым, а солнце сияло, стоя высоко над горизонтом. Сейчас оно полностью заливало радостным светом парадную столовую на первом этаже большого барского дома, расчерчивая на узорном паркетном полу золотистые прямоугольники.
Настроение хозяйки дома было под стать радостному солнечному утру. Накануне поздно вечером курьер от кузена Левана привез графине долгожданное письмо о том, что ее ненавистный супруг умер и уже похоронен в Александро-Невской Лавре. Леван не поленился сам посетить похороны и сообщал в письме, что кроме старых слуг и нескольких дальних родственников в Лавре никого не было. Он задал домоправителю из столичного дома Печерских вопрос, где же сын покойного Михаил и его ближайший родственник действительный статский советник Вольский, и получил ответ, что оба отсутствуют на похоронах по уважительной причине, находясь с государем на конгрессе в Вене.
Даже ехидный намек кузена, что на панихиде никто не упомянул ни имени вдовы — графини Саломеи, ни имени младшего сына графа Ивана, не испортил женщине настроения. Подумаешь, не упоминают их имен, посмотрим, как запоют все эти лизоблюды, когда она захватит все наследство покойного супруга. Неискушенной в законах Саломее даже в голову не приходило, что если вдова не упомянута в завещании мужа, то она не имеет права даже на те ботинки, что надеты на ней сейчас. То, что наследником станет Вано, она считала пустой формальностью, ведь мальчик был так ей предан, да и она, как любая разумная мать, контролировала своего ребенка даже в мелочах.
На радостях она надела к завтраку свое самое любимое платье из желудевого бархата. Брабантские кружева у низкого выреза лифа подчеркивали белую гладкую кожу на полнеющей груди Саломеи и оттеняли роскошное рубиновое ожерелье — последнюю безумную трату из наследства покойного Иоганна. Сегодня графиня достала из шкатулки рубиновые серьги да два парных браслета — ведь это был день ее триумфа, наконец, двадцать два года спустя после заключения своего унизительного брака она была отомщена. Граф Петр Гаврилович лежал в могиле и больше ничего не мог ей приказывать и запрещать. А уж когда она приведет в исполнение свой план, старый мерзавец перевернется в гробу.
Саломея чувствовала себя всемогущей. Наконец, она — девочка из горного села, на которую никто из семьи никогда всерьез не обращал внимания, достигла вершины власти и богатства. Теперь, если она захочет, то может выкупить свое село у абхазского князя, скупившего все дома и даже «княжеский дворец» в голодный год. Саломея знала от Косты, как это произошло, тогда все ее родственники, пережившие голод, продали свое имущество и разъехались кто куда. Теперь она, как царица Тамара, сможет облагодетельствовать свой род, выкупив село и разрешив родственникам вернуться в родные стены. Конечно, все семьи будут платить ей за крышу над головой, это будет ничуть не хуже, чем два доходных дома в Ярославле, арендную плату в которых она получала с жильцов за год вперед. Об этом можно было подумать, но не сейчас. Сначала требовалось завершить дело.
Саломея заняла свое место во главе стола и с нежностью посмотрела на своего красавца Вано, сидевшего по правую руку от нее. К счастью, ее мальчик получился полной копией матери, что было замечательно. Высокий, как она сама, гибкий и стройный, с большими черными глазами и густыми кудрявыми волосами, Вано ничего не взял от простецкой внешности своего отца. Тонкие черты лица сына, его прямой нос с красиво вырезанными ноздрями, широкие черные брови, высокими дугами расходящиеся на белом лбу, так восхищали любящую мать, что она считала своего мальчика самым красивым мужчиной на земле. Теперь, когда она, наконец, освободилась от унизительной зависимости от любовника, все встало на свои места. В жизни Саломеи остался только один мужчина — ее сын. Она была абсолютно счастлива, плавясь от гордости, глядя на своего повзрослевшего мальчика, так же, как раньше плавилась от страсти в объятиях его отца, и в этом была какая-то древняя, как мир, справедливость.
— Как ты спал, мой мальчик? — ласково спросила Саломея.
— Как всегда, все нормально, — сдержанно ответил Вано.
Молодой граф очень старался не вспылить. Мать была невыносимо непонятливой. Ему уже исполнилось двадцать лет, а она по-прежнему контролировала каждый его шаг. Саломея как будто не понимала, что он — взрослый мужчина. Мать диктовала, что ему носить, чем заниматься, даже требовала от Заиры, чтобы та каждый вечер приносила молодому графу парное молоко. Все его попытки завести интрижку с женщиной закончились полным провалом. Дворовые девушки, которых он вызывал к себе, рыдая на коленях, просили их отпустить, ведь хозяйка объявила в девичьей, что тех, кто будет ублажать молодого графа, она запорет на конюшне. Аза, которая была годом старше Вано, тоже отказалась быть с ним.
— Твоя матушка предупредила меня, что если она поймает меня рядом с тобой, то не будет разбираться — было или не было, просто выгонит меня в поле на мороз в одной рубахе, — потупив глаза, сказала девушка. — Ты уж не сердись, я бы с радостью, ты мне очень нравишься.
Комплимент Азы был слабым утешением, и молодой человек расстроился, хотя сама она Вано не очень нравилась. Тяжелые ноги и низкий зад крестьянки, широкий нос-картошка на круглом лице слишком явно бросались в глаза и портили впечатление от больших темно-карих глаз, густых черных волос и тонкой талии девушки.
Молодого человека безмерно раздражало, что он в двадцать лет все еще не имел ни одной женщины. Коста рассказывал ему, что он сам первую женщину взял уже в тринадцать лет, да и все юноши в их селе поступали так же. Именно Коста намекнул графу, что Аза, выросшая в доме мелкого осетинского князя, должна была с ранней юности обслуживать желания самого князя и его сыновей.
— Она, конечно, девственна, у нас так принято — девственность оставляют мужу, но все остальное подставляла не раз. Я думаю, что девчонка должна быть очень умелой, ведь ей уже почти двадцать два года, — объяснил Коста, — попробуй, тебе понравится, а если ты хочешь брать девственниц, так посмотри в девичьей.
Но эти советы так и остались невоплощенными в жизнь. Саломея на корню пресекла все попытки сына стать, наконец, настоящим мужчиной, хотя себе не отказывала ни в чем. Молодой человек уже давно догадался, что Коста — любовник матери, абрек жил осень и зиму в их доме столько, сколько Вано помнил себя. Но он не осуждал мать. Красивую и молодую графиню его отец запер в деревне сразу после его рождения. И если Михаилу и Серафиму достались хотя бы крохи отцовского внимания, то он ни разу не видел графа Петра Гавриловича Печерского. Не так отец должен был относиться к сыну.
Заира и Коста с детских лет часто говорили с мальчиком о жизни и традициях гор. Это было очень интересно, а самое главное, так просто и справедливо. Мужчина, а тем более князь, там был наместником Бога на земле, самодержавным властелином своего рода. А он, Вано, должен быть дважды властелином, ведь по матери он — князь, а по отцу — граф. На самом деле весь мир должен был лежать у его ног только по праву рождения, а мать — как будто не она родилась в горах Кавказа — считала главной себя. Как же ее воспитывали, если она не понимала, что обязана подчиняться мужчине — если не мужу, который далеко, так взрослому сыну? Нет, она все время командовала и не давала сыну свободно жить!
Вано давным-давно научился обманывать мать: все многочисленные учителя, приглашаемые Саломеей в Пересветово, встречая стойкое нежелание маленького графа подчиняться и делать над собой малейшие усилия, в конце концов, отступались и на уроках занимались только тем, что разрешал маленький хозяин. Женщины с ним рисовали, делали кораблики и поделки, с мужчинами Вано сражался на деревянных мечах и бутафорских шпагах. Все учителя стремились покинуть дом, пока их не разоблачили, поэтому, выдержав год, уверяли Саломею, что ее сын блестяще усвоил курс очередного предмета, и научить его они уже больше ничему не могут. Каждый из учителей или гувернеров увозил хорошее вознаграждение и восторженное рекомендательное письмо, написанное графиней Печерской. Она считала, что ее сын получил блестящее домашнее образование, а он, имея от природы хорошие способности, легко запомнил лишь несколько расхожих фраз на трех иностранных языках и, часто не к месту, вставлял их в разговор, что окончательно убедило Саломею в его успехах.
Услышав, что мать купила недостроенную фабрику у вдовы ярославского купца, Вано обрадовался. Фабрика стояла на окраине губернского города, довольно далеко от Пересветова. При ней был дом для управляющего, а в нескольких верстах лежало небольшое имение Рощино. Это имение купец купил из-за сырья, и теперь Вано, под предлогом управления фабрикой, собирался перебраться в него на житье и уйти, наконец, из-под власти матери.
Рощино ему понравилось. Дом был небольшим и уютным, а, главное, не требовал ремонта. Мебель, проданная вместе с домом, была не очень модной, но добротной и вполне могла послужить первое время, пока Вано не станет получать прибыль с фабрики и не начнет свободно тратить деньги, не завися от капризов матери. В том, что деньги потекут достаточно быстро, молодой человек не сомневался — самое большее, через полгода он уже будет иметь доход. Убедив мать, что хочет стать самостоятельным и, раз отец не интересуется им, взять свою судьбу в собственные руки, Вано предложил ей отдать ему фабрику. Он переехал в Рощино и сразу же завел себе любовницу из дворовых девушек. Крупная, белотелая Рая с большой грудью и широкими бедрами так возбуждала молодого человека, что он не выпускал ее из постели ни днем, ни ночью.
Заниматься делами лично граф не собирался, что бы там ни говорила мать — для этого существовали слуги и работники. Достаточно было нанять нужных людей и строго с них спрашивать, и успех предприятия был обеспечен. Самого нужного человека Вано нашел сразу. Управляющий из Рощина Афанасий Николаевич Атласов, еще не старый человек лет около сорока с благообразным пухлым лицом и крепкой плотной фигурой, молодому графу очень понравился. Тот был очень почтителен, преданно сверлил лицо Вано своими большими, на выкате глазами и в конце каждой фразы прибавлял: «Как изволите, ваше сиятельство». Такой преданный, знающий свое место человек был подарком судьбы.
Получив от молодого хозяина предложение заняться фабрикой, Афанасий Николаевич очень обрадовался и объявил, что он до получения места управляющего в Рощине несколько лет работал в Нижнем Новгороде — продавал зерно и муку, и теперь пообещал молодому господину золотые горы, заявляя, что лучше него никто в губернии не умет продавать любой товар. Атласов пообещал позднее набрать мастеровых, а сейчас нужно было закончить строительство фабрики и установить машины. Афанасий Николаевич взялся за дело с огромным энтузиазмом, он каждый день докладывал молодому хозяину, как идут дела, и передавал ему записочки о том, что нужно купить и сколько это будет стоить.
Повзрослев, молодой граф уже сильно жалел, что не хотел в детстве учиться. Он, способный к языкам, писал только по-русски, а в арифметических расчетах вообще был не силен, поэтому Вано с невозмутимым видом подписывал писульки управляющего, спрашивал, сколько тому нужно денег, и ехал к матери. Сначала Саломея легко давала деньги, но потом начала ворчать, а последние дни просто скандалила. А ведь стройка еще не была закончена, не бросать же ее сейчас, когда деньги от продажи льняной пряжи вот-вот потекут в карманы Вано. Почему мать не хотела этого понять и упрямилась? Сегодня молодой человек специально приехал в Пересветово к завтраку, надеясь, что настроение матери улучшилось, и она даст денег. И сейчас он подавил раздражение от ее вопроса, который можно было задать только малому ребенку, и спокойно на него ответив, перехватил инициативу в разговоре и спросил:
— Матушка, вы не передумали относительно вчерашних счетов?