- Сколько он вам дал? - поинтересовался сосед в фуфайке.
- Четыре сотни, - говорю.
Он усмехнулся в фуфайку, но ничего не сказал.
После шампанского останавливаемся часто. Девушка в очках спускается из бельэтажа, подаю руку. Пальчики холодные.
- Спасибо. - Взмахнула крылышками и по тропинке.
- Туда не идите, - говорю, - там бабушка.
Очень раскрепощенная бабушка, приседает, где попало, я на нее чуть не упал.
При ней муж, не старые еще, чтоб совсем наплевать на приличия. Что это, местечковость или в знак протеста?
Девушка рассеянно прогулялась, лесок чахлый, много мусора, пыльные кульки валяются. Веточку отломила, бросила, гадко.
- Сколько он вам дал? - спрашиваю.
- Кто? Четыреста с чем-то.
- Плюс мои четыреста. На месяц в Алупке хватит. Отстать не хотите?
- А почему именно в Алупке?
- Там есть где остановиться. Товарищ снял комнату с видом на Ай-Петри. Между прочим, Меркуцио играет.
- Он в Алупке на гастролях?
- Он там меняет рубли на купоны, но не ломщик. А вообще в двух театрах играет.
На остановке у родничка не вышла.
- Сколько стоим? - спрашивают.
- Мы опаздываем. - Водитель лягнул колесо.
Куда опаздываем? Можно пересечь границу за сутки, а можно за полчаса.
Углубляюсь в кусты, слышу, ветка хрустнула, автолюбитель дружелюбно побрызгал под елочку.
- Сарай наш, - говорит, - завелся.
Присматривает, а может, разговор мой с барышней подслушал.
Дверь закрылась, водитель просит:
- Посмотрите, все ли есть.
- Все, все.
Только тронулись:
- Стойте! Деда с бабкой забыли.
Ту самую парочку без комплексов.
- Вы же всегда дольше стояли, - говорит бабка вместо извинений.
Нигде в мире нет такой армии опоздавших. Опоздания планируются, на них рассчитывают. Если я опаздывал, то всегда кто-нибудь сдавал билет.
Один даже предъявил билеты всего вагона. Он в Кургане задержался у газетного киоска, стал листать "Новый мир", увлекся, а поезд ушел. Дежурный говорит ему:
"Подождите, вы не один".
Опоздавший: "Извините, не могу ждать, я проводник". А под мышкой у него сумка с билетами и "Новый мир". Оказалось, студент-заочник. "Моя тема, - говорит, - Брюсов".
Или представьте, опаздывает водный пассажир. Буксиры отлепили судно от стенки, уже метровая полоса воды, а он догоняет с чемоданами. Матросы из ласт-порта, выреза в борту, кричат: "Прыгай!". Пароход не поезд, человек и прыгает с трап-сходней, но не успевает пригнуться, ударяется лбом о корпус судна и летит на бетонный причал вместе с матросом, не отпускает его. Высота метров семь. Я видел это с борта другого судна.
Те, кто на ПМЖ, уложили детей и на них спят. Справа зарево в небе, объезжаем большой город. Разбитая дорога, как последнее проклятье, домишки вплотную, не отстают, будки, будки, непрерывный пригород без города. Кто-то горбатится под козырьком заведения, допивает ночную водку.
Двенадцатый час. Кажется, скоро. Повороты, встречные фургоны с ревом толкают воздух, чужие номера, наши изношенные легковушки просели, еще прицепы тащат. И сетка, навес-модуль, прожектора, строгость, волокита под видом порядка.
- Чья собака? - спрашивает таможенник.
Евроюноша предъявляет штампы прививок. Питбуль проснулся, но плетется неуверенно, от таблетки его пошатывает. С прививками все в порядке, а у хозяина просрочена виза. Разбили голову, ограбили, лежал в киевской больнице.
Звонил из больницы в посольство. Сказали: "Предъявите выписку из больницы, там пропустят". Теперь ему надо ехать во Львов в консульство.
Снова лезем в голубятню. Надоело. Какие-то бесполезные огни в камышах, кусты щетинятся, столбы, шесты и столбики, ничейность и снова резервация.
Неувязка с детьми. У кого-то не записаны дети в паспорте или записаны не те.
Предъявляют сонных детей.
- Проше отвожць торбэ, - говорит таможенник. Передали блок сигарет и сразу: - Проше, пани, до машины.
Автолюбители разлили в темноте "Распутина". Открыли что-то острое, намазали на хлеб.
- Вы к нам не присоединитесь? - спрашивают.
Отказываюсь, хотя хочется есть. Девушка в очках тоже отказалась, ей всучили апельсин.
Водитель пришел собирать плату за проезд. Мой молчаливый сосед рассчитываетя марками, похоже, не первый раз катается. Мало ли, с собакой же высадили.
Очередь машин уже оттуда. Пятеро в спортивном провожают сарай глазами, лица злобные. Ночная охота.
Сосед даже не оглянулся.
- Один коллектив тоже собрался в Голландию за машинами, - рассказывает. - Из Житомира. Наняли автобус, проехали километров восемьдесят. Ночь. Лес. Поперек дороги две машины, и ребята с калашниковыми.
Едем через городок. Загулявшая парочка. Улицы освещены, непривычно. Теперь совсем все.
Опустил спинку кресла. Харьковская мамаша-бабушка назад токнула:
- Вы же меня придушите! - Поднимаюсь, сдвигаю рычаг, уложил. - Вот тоже наказание, - говорит. - А назад как?
- Скажете, - говорю, - я вас подниму.
- Вы не спите? - спрашивает сосед. - В первый раз?
- Да, - говорю.
Был когда-то в Бременхафене, в Гамбург заходили. А что я там видел? Всегда спешили, кому-то на вахту. Завернули с двумя матросами в порномагазин, а наша уборщица осталась ждать. Выходим, ее нет. Сидит в скверике, плачет, стыдно ей.
Купили мороженого.
- А вы далеко? - спрашиваю.
- До Хамма. Я машины перегоняю.
- Пошлину не увеличили?
- Если будет совсем не выгодно, пойду подработаю... гробовщиком. - Он улыбнулся. - Вообще-то я медик.
- В коллективе, наверное, перегонять спокойнее?
- Как эти? Им четыре машины надо выбирать, а мне одну. Подержанные оптом не продают.
А зря. Почему бы "опели" не продавать на вес, как списанные пароходы? Я на одном таком плавал. Англия продала его по металлоломным ценам Панаме, а мы перекупили и до сих пор эксплуатируем. Турбоход назывался "Кармания", переименовали в "Собинов".
- Не опасно? - спрашиваю.
- Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая полиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за Познанью свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монтировкой по капоту.
Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря в ноздрю, обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спится. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
- Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
- Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
- Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
4
Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед границей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод пенопластовых Санта-Клаусов, самые рослые со спаниеля.
Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало режут, чеснок лущат. В бутылке из-под "Лимонной" что-то густое, наверное, кисель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова в будках исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня уже комплекс?
Посещавший в очках что-то вкручивает автолюбителям, сыплет немецкими названиями, везде он был.
- С нового года автобаны будут платными, - говорит.
- Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
- Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не затруднит.
- В какое?
- Адрес на папке.
В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину, полистала.
- Это ваша? А почему в немецкое издательство?
- Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
- Можно почитать?
- Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра добавляла мне запятые.
- Ваш приятель действительно выбросился за борт?
- Да, был такой случай.
Едем через немецкий лес.
- Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Кто-то проснулся и спросил:
- Мы где?
Проспал Польшу.
Первая физиологическая остановка в Германии. Охи, ахи после даммен туалета.
- Там голубая вода. Вы видели?
На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают под рамы.
- За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший. Он уже изучил расценки на табло.
- Это последняя остановка, - напоминает водитель.
- Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает письма?
- Он вообще ничего не читает, он добытчик.
- Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
- Он безработный добытчик.
Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие в ярких комбинезонах.
Снова восторги:
- Они под плиты стелят войлок!
- Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре, в покатой крыше закругленные окна, как световые люки на судах.
- В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
- Это уже Берлин? - спрашиваю.
- Да, кажется.
Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котловане. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
Стройка моего детства манила карбидом и подъемным краном. После смены крановщик выкручивал предохранители, но у нас были жучки. Мы включали кран, и кран доставлял поддон с любопытствующими ко второму этажу женской консультации, она была через дорогу. Потом стекла в консультации закрасили белилами. Строительство закончилось пятиэтажным домом к ноябрьским, а детство летом после шестого класса.
- Котя Любович! - объявляет водитель. - Вызывает Ганновер.
Заработал радиотелефон. Где-то вычитал: если на карте воткнуть ножку циркуля в Берлин и провести окружность, то она пересечет почти все страны Европы. Только до нас не дотянется.
Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не развиваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ" и рюмка, скрещенная с серпом.
- Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.
- Это не та, - бывавший улыбается.
За стеной гора щебня, козловой кран, какой-то стройдвор.
- Кому вокзал? - спрашивает водитель.
- А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли учреждения, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет, перспективы, привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе есть площадь, а здесь не предусмотрели.
- Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама зевает. Харьковская старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и уже водителю:
- Кресло хоть почините.
Она больше суток пролежала.
- Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почему-то его не сменил.
Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.
Только отъехали, снова:
- Любович, Дюссельдорф!
Дюссельдорфские тоже заждались.
Потом звонок за звонком, как сговорились.
- Меламуд!
Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не может, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.
- Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным голосом.
- Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.
Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.
Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять марок и тридцать долларов. По-немецки выучил адрес и счет до двенадцати.
Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солиднее берлинского, но тоже без признаков вокзальной оседлости, суеты, спешки, цыган, собак. С тоской смотрю на отъезжающий сарай, пуповина оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал ему адрес в записной книжке.
Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в возрасте.
Снова тычу записную книжку. Что-то обсуждают, потом фрау осенила догадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не доехал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Извинился сначала по-русски, потом по-английски. Выражают сочувствие. Чемодан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не паниковать. Дети бросаются грязью.
Спрашиваю:
- Телефон пфенниг?
Убежали куда-то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом этаже приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо, без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
- Папа, русские! - звонкий детский голос.
- Ты откуда? - спрашивает Олег.
- Что-то вроде наших хрущоб, - говорю.
Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпанный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь смотрит телевизор.
- Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же не кошка!
- В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребята подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня самоподготовка.
- О чем речь? - говорю. - Разберусь.
Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера, язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предупредил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздники, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получился тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?
Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень давно, и то через забор. Смутно помню что-то прыщавое, ноги в известке. Стояла одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется, воняло хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гусеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.
Жена очень разволновалась.
- Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают. - Ирка с ней поделилась.
- Мы тоже, - говорю, - кое-что в туалете себе делали, хотелось взрослее выглядеть.
- Что ты мелешь?! Может, ее забрать?
- Как будто дома ножниц нет, - говорю. - У нее твой характер, она целеустремленная, самое главное цель поставить.
Принял душ, но располагаться негде, дети смотрят мультфильмы. Бэдмэны пускают молнии из кулаков, космические звери скалятся. Мультфильм китайский, но титры на немецком.
- Вы понимаете? - Малая ехидно улыбается и что-то говорит смешное или гадкое про меня на немецком. Старшая опасливо засмеялась. Слипаются глаза. - Вы будете у нас спать?
- Я буду у вас жить.
Бэдмэнов победили, но барышни укладываться не собираются. Переключили канал.
Теперь детская самодеятельность, вроде "Утренней звезды", только победнее.
Ведущая с мальчиком. У мальчика пририсована бородка, смотреть неприятно, он как карлик. Видимо, копирует эстрадного певца.
- Немцы все недоделанные, - говорит старшая.
- А у вас в классе есть русские? - спрашиваю.
- Я одна.
- И как к тебе относятся?
- Нормально, обзывают. Я их луплю.
- А к бабушке летом не поедете?
- Мы в прошлом году ездили. Все равно нельзя купаться, море заразное. У меня от него аллергия, я отвыкла.
- А здесь не купаетесь?
- Надо на десятом трамвае в конец ехать. Там озера.
- Чистые?
- Наверное.
- А вода теплая?
- Тут такая жара стояла, тридцать градусов. Вы летом не были? Мы чуть не сдохли.
5
У Ленце Утром проснулся от перебранки. Выясняют, чья очередь выводить собаку.
Арбайтеров приехало двое, Виктор постарше, за рулем, и Сергей. Сергей опустил мой чемодан в багажник.
- Багажник не занимай, - предупредил Виктор.
- Потом освободим, - ответил Сергей.
Ехали недолго. Машину оставляем в переулке, упирающемся в насыпь кольцевой дороги. Зашли под арку, дом в лесах. Посреди двора лужа, как на любой приличной стройке, но не очень развезенная, и проложены мостки. Сверху кричат:
- Аи-ид, бросаю! - Закашлялся то ли от пыли, то ли от смеха.
- Ума нет, считай, калека, - говорит Виктор.
Кто-то носит к мусорным контейнерам узлы в пленке, которые сбросили.
- Толя. - Он пожал руку. Лет сорок пять.
Идем по темному коридору на огонек. Прорабская, коробки, кабели, стремянки, на всем слой пыли. За столом грузный человек в очках. Что-то спросил.
- Твои данные и домашний адрес, - говорит Витя.
На всякий случай уменьшаю возраст, вру по-дамски. Толстый записывает, он, наверное, и есть Ленце.
- А какой адрес? - спрашиваю.
- Местный, - подсказывает Серега. - Любой.
- Карлмарксштрассе, фир, - говорю. Жил когда-то на Карла Маркса, наверняка у них тоже есть. В очках записывает. Работаем по-черному, и вдруг адрес.
Возможно, приучены к отчетности.
- Моген, евреи, - здоровается арбайтер с лесов. На голове полотняная кепочка козырьком назад. Тоже не пацан. Крепко пожал руку. - Вова.
Ленце ставит Виктору задачу. Витя спрашивает:
- А где шестой? Валера Браун есть?
- Есть! - Румяное детское личико, шерстяная шапочка.
- Надо говорить "я", - поправляет Вова в кепке. - Сразу видно, что ты в армии не служил.
- Он еще в бундесвере послужит, - говорит Толик. - Да, Валерка? Или косить будешь?
Никто не переодевается, в чем пришли, в том и работают. Поднимаем на этажи ящики с потолочными плитами. На упаковке указан вес, шестнадцать килограммов.
Носим на плечах и затылке, смотреть приходится исподлобья.
- Садись, перекурим, - предлагает Серега. - Ты не очень упирайся, у них почасовая оплата.