За те несколько коротких минут, которые потребовались нам, чтобы дойти до лагеря, мы в головокружительном темпе обменялись информацией о том, кто мы такие и откуда взялись.
Пару минут спустя он это сделал, сидя на скамейке за столом для пикников, после того как мы добрались до нашего лагеря, и остальные мужчины собрались вокруг, чтобы обменяться приветствиями с новичками. Я смотрела, как Том осторожно сдирает с себя грязные носки, а вместе с ними отваливаются комочки шерсти — и его собственной кожи. Его ступни выглядели точно так же, как мои: белые, как рыбье брюхо, и покрытые кровавыми, источающими сукровицу ранами, с которых свисали клочья кожи, стершиеся и теперь болтавшиеся, из последних сил держась за те участки плоти, которым еще только предстояло умереть медленной, спровоцированной МТХ смертью. Я сняла с плеч рюкзак и расстегнула карман, чтобы достать свою аптечку.
— Ты когда-нибудь это пробовал? — спросила я Тома, протягивая ему пластинку 2nd Skin; к счастью, я уложила еще несколько упаковок в коробку с дополнительными припасами. — Эта штука меня просто спасла, — объяснила я. — Не знаю, что бы я без нее делала.
Том лишь с отчаянием взглянул на меня и кивнул, не вдаваясь в подробности. Я положила еще пару пластинок рядом с ним на скамейку.
— Можешь воспользоваться и этими, если захочешь, — проговорила я. Вид прозрачных голубых оберток заставил меня вспомнить о презервативе в заднем кармане. Я гадала: брал ли Том с собой презервативы; брал ли их с собой Дуг; было ли то, что я их взяла, такой уж дурацкой мыслью. В присутствии Тома и Дуга она казалась не такой уж и дурацкой.
— К шести часам все вместе поедем ужинать в Grumpie’s, — проговорил Эд, глядя на свои часы. — У нас есть еще пара часов. Я отвезу всех в своем грузовике, — он взглянул на Тома и Дуга. — А тем временем с удовольствием приготовлю вам, ребятки, что-нибудь перекусить.
Мужчины уселись за стол, поедая приготовленную Эдом жареную картошку и холодные печеные бобы, разговаривая о том, почему они выбрали именно такие рюкзаки, и обсуждая все «за» и «против» каждого. Кто-то принес колоду карт, и завязалась игра в покер. Грэг листал свой путеводитель, сидя на ближайшем ко мне конце стола, а я все стояла возле своего рюкзака, восхищенная его волшебной трансформацией. В карманах, которые прежде едва не разрывались, теперь образовались небольшие области пустого пространства.
— Ты теперь практически «Джарди-наци», — поддразнивая меня, проговорил Альберт, видя, как я пожираю взглядом свой рюкзак. — Это верные ученики Рэя Джардина[23], если вдруг не знаешь. У них совершенно особенные взгляды на то, сколько должен весить рюкзак.
— Это тот парень, о котором я тебе рассказывал, — вставил Грэг.
Я с умным видом кивнула, пытаясь скрыть свое невежество.
— Пойду подготовлюсь к ужину, — сказала я и двинулась к краю нашего палаточного городка. Я поставила палатку и заползла внутрь, растянувшись на своем спальном мешке, и лежала на нем, глядя на зеленый нейлоновый потолок, прислушиваясь к рокоту мужских голосов и периодическим взрывам смеха. Я собиралась в ресторан с шестерыми мужчинами — и мне было нечего надеть, кроме того, что уже было на мне: футболки поверх спортивного лифчика и шортов, под которыми ничего не было. Я вспомнила о свежей футболке из коробки с новыми припасами, села и натянула ее. Вся спинка той футболки, которую я носила, начиная с Мохаве, теперь приобрела буровато-желтый цвет от бесконечных купаний в поту. Я скатала ее в ком и сунула в угол палатки. Выброшу ее попозже, когда окажусь возле магазина. Единственной иной одеждой, которая у меня была, оставалась та, которую я взяла для холодной погоды. Я вспомнила о кулоне, который носила до тех пор, пока цепочка не стала нагреваться так, что терпеть ее на коже было невыносимо. Я отыскала его в зиплок-пакете, где хранила свои водительские права и деньги, и надела. Кулоном служила маленькая серьга из серебра и бирюзы, которая некогда принадлежала моей матери. Я потеряла вторую сережку, поэтому, вооружившись плоскогубцами с тонкими кончиками, превратила оставшуюся в кулон на тонкой серебряной цепочке. Я взяла его с собой потому, что сережка принадлежала моей матери; для меня было важно то, что она со мной. Но сейчас я была рада, что это украшение у меня есть, просто потому что чувствовала себя в нем красивее. Я пробежала пальцами по волосам, попытавшись придать им какую-то форму с помощью крохотной расчески, но в итоге сдалась и заправила их за уши.
Я прекрасно понимала, что могла с тем же успехом позволить себе выглядеть, пахнуть и чувствовать себя так, как я уже выглядела, пахла и чувствовала себя. В конце концов, я была, как выразился Эд, «единственной девушкой в лесу», в окружении целой компании мужчин. Я чувствовала, что в силу необходимости, находясь здесь, на маршруте, мне необходимо сексуально нейтрализовать мужчин, которых я встречала, стараясь по возможности быть «одной из них».
В обычной жизни я такой не была, никогда не взаимодействовала с мужчинами с тем ледяным равнодушием, которое подразумевает словосочетание «свой парень». Мне было не так легко это вынести, и я думала об этом, сидя в своей палатке, пока мужчины играли в карты. В конце концов, я всегда была девушкой, хорошо осведомленной о своих природных возможностях и полагавшейся на них. Подавление этих возможностей и способностей вызывало у меня какое-то мрачное покалывание в желудке. Быть своей среди парней означало, что я больше не могу быть женщиной, которой я в совершенстве научилась быть в среде мужчин. А ведь это была та самая версия меня самой, вкус которой я впервые почувствовала, когда была девочкой одиннадцати лет, когда ощутила тот щекочущий поток собственной силы, когда взрослые мужчины оборачивались, чтобы посмотреть на меня или присвистнуть, и говорили: «Эй, маленькая красотка» — совсем негромко, так что я едва могла расслышать. Это была та версия меня, на которую я делала ставки всю среднюю школу, моря себя голодом, чтобы похудеть, разыгрывая из себя хорошенькую дурочку, чтобы быть популярной и любимой. Та версия, которую я пестовала всю свою юность, примеривая на себя разные костюмы — земная девушка, девушка-панк, девушка-ковбой, девушка-бунтарка, пробивная сучка. Та самая, для которой за каждой парой эротичных сапожек, или сексуальной юбочкой, или пышным облаком волос скрывался неприметный люк, ведущий в обиталище наименее истинной версии меня.
Я собиралась в ресторан с шестерыми мужчинами — и мне было нечего надеть, кроме того, что уже было на мне: футболки поверх спортивного лифчика и шортов, под которыми ничего не было.
А теперь осталась только одна версия. На МТХ у меня не было никакого другого выбора, кроме как жить на нем полностью, показать мою чумазую рожицу всему широкому миру. Который — по крайней мере, пока — состоял всего из шести мужчин.
— Ше-ри-ил, — тихонько произнес голос Дуга совсем близко, на расстоянии пары десятков сантиметров. — Ты там?
— Ага, — отозвалась я.
— Мы собираемся на реку. Пойдем, потусуешься с нами.
— Ладно, — ответила я, против воли чувствуя себя польщенной. Когда я села, презерватив в моем заднем кармане издал тихий скрип. Я вынула его и засунула в аптечку первой помощи, выползла из палатки и пошла к реке.
Дуг, Том и Грэг бродили босиком в той мелкой заводи, в которой я умывалась несколько часов назад. За их спинами бушевали потоки воды, прыгая по камням размером с мою палатку. Я подумала о том снеге, с которым скоро встречусь, если пойду дальше — с ледорубом, которым я до сих пор не умела пользоваться, и белой лыжной палкой с хорошенькой розовенькой петелькой-темляком, которая досталась мне по чистой случайности. Я еще даже не начинала думать о том, что будет дальше на маршруте. Я только слушала и кивала, когда Эд рассказывал мне, что большинство туристов, которые проходили через Кеннеди-Медоуз за те три недели, что он стоял здесь лагерем, решали сойти с маршрута в этой точке из-за рекордных снежных завалов, сделавших тропу практически непроходимой на протяжении следующих 650–800 километров. Они ловили попутки и садились в автобусы, чтобы снова выйти на маршрут дальше к северу, у тех вершин, что пониже, сказал Эд. Некоторые намеревались позже летом сделать петлю, чтобы пройти тот участок, который пропустили; другие решали совсем пропустить его. Эд говорил, что некоторые завершили свой поход, как рассказывал мне раньше и Грэг, решив пытать счастья в другой, не такой рекордно снежный год. И лишь совсем немногие устремлялись вперед, полные решимости пробиться сквозь снег.
Быть своей среди парней означало, что я больше не могу быть женщиной, которой я в совершенстве научилась быть в среде мужчин.
Благодарная за то, что на ногах у меня дешевые сандалии, я осторожно пробралась по камням, выстилавшим речное ложе, к мужчинам. Вода была так холодна, что кости у меня ломило.
Быть своей среди парней означало, что я больше не могу быть женщиной, которой я в совершенстве научилась быть в среде мужчин.
Благодарная за то, что на ногах у меня дешевые сандалии, я осторожно пробралась по камням, выстилавшим речное ложе, к мужчинам. Вода была так холодна, что кости у меня ломило.
— У меня есть для тебя подарок, — сказал Дуг, когда я добралась до него. Он протянул мне руку. В пальцах у него было зажато сверкающее перо, сантиметров тридцать длиной, настолько черное, что отливало на солнце синим.
— Это для чего? — спросила я, принимая перо.
— На удачу, — ответил он и коснулся моей руки.
Когда он убрал руку, то место, в котором он меня коснулся, ощущалось почти как ожог. Я вдруг осознала, как редко кто-то ко мне прикасался за последние четырнадцать дней, как я была одинока.
— Я тут думала насчет снега, — проговорила я, держа перо и стараясь перекрыть голосом рев воды. — О тех людях, которые решили не идти дальше. Они были здесь за неделю или за две до нас. К этому времени уже растаяло намного больше снега, так что, может быть, все будет нормально. — Я бросила взгляд на Грэга, а потом на черное перо, поглаживая его пальцами.
— Глубина снега на плато Бигхорн первого июня была более чем в два раза больше, чем в тот же день в прошлом году, — отозвался он, поигрывая камушком. — Какая-то неделя не сыграет тут большой роли.
Я кивнула, делая вид, что понимаю, что такое плато Бигхорн, или что это значит — что толщина снега вдвое больше, чем в прошлом году. Я чувствовала себя мошенницей, даже просто заводя этот разговор, как болельщица среди настоящих игроков. Будто они были настоящими туристами на маршруте, а я просто случайно рядом оказалась. Будто каким-то образом моя неопытность, незнание ни единой страницы, написанной Рэем Жардином, мой смехотворно медленный темп и моя уверенность в том, что упаковать с собой складную пилу — разумное решение, отменили то, что я действительно дошла до Кеннеди-Медоуз от перевала Техачапи. Будто кто-то принес меня сюда с собой.
Но я все-таки пришла сюда, и я не готова сдаться, отказаться от мысли увидеть Высокую Сьерру. Пока не готова. Это была та часть маршрута, которую я предвкушала и ждала больше всего, жаждая ее нетронутой красоты, превозносимой авторами моего путеводителя и увековеченной натуралистом Джоном Мюиром в книгах, которые он написал столетие назад. Это была горная цепь, которой он дал название «Хребет Света». Высокая Сьерра и ее трехтысячники и четырехтысячники, ее холодные, чистые озера и глубокие каньоны, казалось, и были смыслом всего похода по МТХ в Калифорнии. К тому же пропустить этот отрезок значило устроить себе логистическую путаницу. Если бы я пропустила Высокую Сьерру, то оказалась бы в Эшленде на месяц с лишним раньше, чем намеревалась.
Но я все-таки пришла сюда, и я не готова сдаться, отказаться от мысли увидеть Высокую Сьерру. Пока не готова.
— Я хотела бы идти дальше, если там есть хоть какая-то дорога, — проговорила я, небрежно помахивая перышком. Ноги у меня уже не болели. Они блаженно онемели в ледяной воде.
— Что ж, у нас есть примерно 65 километров, чтобы поиграться, прежде чем прохождение станет действительно трудным — отсюда и до перевала Трейл-Пасс, — сказал Дуг. — Там есть тропа, которая пересекает МТХ и спускается вниз к палаточному лагерю. Мы, по крайней мере, можем дойти до того места и посмотреть, как там дела — сколько там на самом деле снега, — а потом отступиться, если захотим.
— Что вы думаете об этом, Грэг? — спросила я. Что бы он ни сделал, я была готова тоже это сделать.
Он кивнул.
— Думаю, это хороший план.
— Именно это я и сделаю, — заявила я. — Со мной все будет в порядке. Теперь у меня есть ледоруб.
Грэг взглянул на меня:
— Вы знаете, как им пользоваться?
На следующее утро он преподал мне урок.
— Это — ствол, — сказал он, проводя рукой вдоль всей длины древка ледоруба. — А это — клюв, — добавил он, прикоснувшись пальцем к острому кончику. — А на другом конце — головка.
Ствол? Головка? Я старалась не расхохотаться, как восьмиклассница на уроке сексуального просвещения, но не смогла удержаться.
— Что такое? — спросил Грэг, охватывая ладонью ствол своего ледоруба, но я могла только покачать головой. — Вот, у вас есть две кромки, — продолжал он. — Тупая кромка, — это тесло, или лопатка. Ее используют, чтобы вырубать ступени. А другая, острая, кромка — клюв. Ее используют, чтобы спасти свою задницу, когда соскальзывают со склона горы, — он говорил тоном, который подразумевал, что я все это уже знаю, что он просто освежает основы, прежде чем мы начнем.
— Ага. Ствол, головка, клюв, весло… — подытожила я.
— Тесло, — поправил он. — Начинается с буквы «т». — Мы стояли на крутом берегу реки, это было самое близкое подобие ледяного склона, какое мы сумели найти. — А теперь давайте представим, что вы падаете, — продолжал Грэг, бросаясь вниз по склону, чтобы продемонстрировать наглядно. Падая, он воткнул клюв в глину. — Клюв нужно засадить в снег как можно сильнее, держась за древко одной рукой, за головку другой. Вот так. А как только вам удалось его заякорить, нащупывайте ногами опору.
Я уставилась на него.
— А что, если опоры не найдешь?
— Ну, тогда будете там висеть, — ответил он, перебирая руками по ледорубу.
— А что, если я не смогу висеть там долго? Я имею в виду, у меня же будет рюкзак и все остальное, и, честно говоря, я не настолько сильна, чтобы подтянуться на одной руке.
— Висите и держитесь, — проговорил он бесстрастно. — Если, конечно, не предпочтете скатиться со склона горы.
И я принялась за дело. Снова и снова я бросалась со склона, который становился все более рыхло-глинистым, представляя себе, что скольжу по льду, и снова и снова втыкала клюв своего ледоруба в почву, пока Грэг наблюдал, руководил мною и критиковал мою технику.
Ствол? Головка? Я старалась не расхохотаться, как восьмиклассница на уроке сексуального просвещения, но не смогла удержаться.
Дуг и Том уселись поблизости, притворяясь, что их это совершенно не интересует. Альберт и Мэтт лежали на брезенте, который мы расстелили для них в тени дерева подле Эдова грузовичка, слишком больные, чтобы двигаться куда-то, кроме туалета, куда им приходилось наведываться по нескольку раз в час. Они оба проснулись посреди ночи от болезни, в которой мы все начинали подозревать лямблиоз. Это недуг, спровоцированный водяным паразитом, который вызывает мучительный понос и рвоту, требует специальных медикаментов для лечения и почти всегда означает неделю или две воздержания от маршрута. Вот по этой причине те, кто идет по МТХ, проводят столько времени за разговорами о водяных фильтрах и водных источниках — из страха, что за одно-единственное неверное решение им придется дорого заплатить. Я не знала, где Мэтт и Альберт подхватили то, что они подхватили, но молилась, чтобы со мной не случилось того же. К концу дня все мы столпились над ними, бледными и безвольными, лежавшими на брезенте, убеждая, что сейчас самое время поехать в больницу в Риджкресте. Слишком ослабевшие, чтобы сопротивляться, они смотрели, как мы упаковываем их вещи и загружаем рюкзаки в кузов грузовика Эда.
— Спасибо за помощь — вы так помогли мне облегчить мой рюкзак, — сказала я Альберту, когда мы на минуту остались наедине, прежде чем они уехали. Он отсутствующим взглядом посмотрел на меня со своего брезентового ложа. — Я не смогла бы сделать это сама.
Он слабо улыбнулся мне и кивнул.
— Кстати, — продолжала я, — я хотела сказать вам… о том, почему я решила пройти МТХ. Я развелась. Я была замужем и не так давно развелась. А еще около четырех лет назад умерла моя мама. Ей было всего 45 лет, у нее внезапно обнаружили рак, и она умерла. Это был тяжелый период в моей жизни, и я вроде как сбилась с пути. Поэтому я… — Глаза его расширились, он внимательно смотрел на меня. — Я подумала, что если я пройду маршрут, это поможет мне отыскать свою суть. — Я сделала какой-то неловкий жест ладонью, внезапно лишившись дара речи и немного удивившись, что позволила себе выложить ему столь многое.
Пока я смотрела, как они уезжают, меня захлестнула мощная волна теплого чувства. Эд должен был вернуться через несколько часов, но очень вероятно, что Альберта и Мэтта я больше никогда не увижу.
— Ну, теперь-то ты отыскала свои ориентиры, правда? — сказал он и сел, и лицо его засияло, несмотря на тошноту. Он поднялся, медленно добрел до грузовичка и забрался в кабину, усевшись рядом с сыном. Я залезла в кузов вместе с их рюкзаками и коробкой с вещами, которые мне больше не были нужны, и доехала вместе с ними до универмага. Когда мы до него добрались, Эд притормозил на пару минут; я выпрыгнула из кузова вместе с коробкой и помахала Альберту и Мэтту, крича им вслед: «Удачи!»