И спели. И до того хорошо спели, что Сашкины глаза превратились в узенькие щелочки, точно у кота в жаркий июньский полдень.
- Классно поете, ребята, - послышался откуда-то извне грубый прокуренный бас.
Народ вскинулся, уставясь на дверь. Там, в дверях, светился сержант Пенкин при всей своей двухметровой красе.
- Нет, правда, здорово. Даже прерывать жаль. А придется. Что поделаешь, работку вам привел. - Ну, давай входи, чего жмешься-то? обернулся он к кому-то.
И сержант легким пинком направил в комнату невысокого мальчишку в потрепанной школьной куртке и измазанных рыжей глиной брюках.
- Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, - продолжал Пенкин уже по-уставному. - Вот, пацана изловили. Дрых на товарном складе между контейнеров, грузчики там его обнаружили и сдали мне с рук на руки. Кто, откуда, не говорит. Так что фрукт по вашей части.
- Ясно, сержант, - коротко кивнул Сашка. - Можешь быть свободным. Да, Васильеву привет передай, не забудь.
...Сколько ни наблюдал Сергей _п_р_о_ц_е_с_с_, а все никак не мог привыкнуть. Вот только что сидели, пели негромко, и не было ни службы, ни лейтенантских погон, ни решеток на окнах, а была Песня, и они, четверо, в ней, и казалось, души их сплетаются и пробивают канал в сером облачном слое, возносясь в какое-то хрустальное измерение - и вот все как веником смело. Не друзья сидят на диване, а _с_о_т_р_у_д_н_и_к_и_, не гитарист Сашка, а старший лейтенант Кондрашев, и глаза у него быстро глупеют и стекленеют.
Сергей понимал - злится Сашка, что сержант песню услышал. Конечно, рапорт писать не будет, Пенкин парень вроде бы свой, но дурашлив и болтлив, ляпнет еще где не надо - и привет, пошло крутиться. Узнает Чачин, дойдет до Бугрова...
- Сережа, - обернулся к нему Кондрашев, - сделай милость, унеси гитару и сядь на свое место.
На свое место - это возле двери. Чтобы задержанный не попытался сбежать. Далеко, конечно, не ускачет, но считается прокол в работе Инспекции.
Усевшись на стул, Сергей вновь взглянул на пацана. Тот оказался весьма запачканной и оборванной личностью. Куртка его расходилась по швам сразу в нескольких местах, грязь въелась в штаны и неуклюжие, размера на два больше, чем следует, ботинки. Глаза у парнишки были светло-серые, а встрепанные волосы, ежели их хорошенько вымыть, наверняка приобрели бы соломенный цвет.
Следы от мальчишкиных ботинок мокрой цепочкой линией протянулись от самого порога.
- Опять уборщицы возникать будут, - нарушила общее молчание Марьяна.
- Весьма вероятно. Такая уж у них судьба, - холодно отозвался Кондрашев и некоторое время сверлил мальчишку глазами. Тот, опустив голову, переминался с ноги на ногу.
- Ну, голубь мой, - весело произнес, наконец, Сашка, - что скажешь?
- А что говорить-то? - невнятно буркнул пацан.
- Ну, поведай хотя бы, откуда ты к нам приехал такой обаятельный и привлекательный? А?
Мальчишка хлюпнул носом, но ничего не ответил.
- Ну что ж, подождем, пока ты с мыслями соберешься. Нам спешить некуда. Как говорится, солдат спит, а служба идет.
В комнате вновь повисла ватная тишина. Кондрашев продолжал сверлить парня глазами. Это у него был такой прием. Сперва надо объект слегка ошарашить, а потом измотать ожиданием неприятностей. Иначе со страху тут же наплетет с три короба, и весь этот бред придется сперва записывать в протокол, а потом долго и обстоятельно опровергать. А Сашка такого не любил. Он любил краткость.
- Ну, из Москвы я, - сказал наконец пацан. В голосе его не было слышно особой уверенности.
- Как интересно! - восхитился Кондрашев. - Столичная, значит, штучка. То есть получается, кореш, земляки мы с тобой? Любишь Москву-то?
- Люблю, - уныло подтвердил пацан.
- А не подскажешь ли, дорогой, как от Арбата к "Детскому Миру" пройти? - ангельским голосом осведомился Сашка.
Парень молчал, уставясь в бледно-зеленый линолеум пола.
- Зря смотришь, там ответ не написан. В общем, все с тобой ясно, ты такой же москвич, как я японский летчик-камикадзе.
- А что, Саша, в тебе есть что-то такое... самурайское, - некстати подала голос Марьянка.
Кондрашев посмотрел на нее точно удав на мышь и сухо обронил:
- Не знаю, не знаю, Марьяна Алексеевна. Этот вопрос мы с вами провентилируем после. А сейчас не надо отвлекаться. Ну так что? повернулся он к мальчишке. - Будем соловья баснями кормить? Или наконец честно все скажем?
Пацан внимательно разглядывал свои ботинки.
- Ну вот что, гвардеец, в ногах правды нет, ты присядь, распорядился Сашка. - Нет, не туда, диван у нас чистый. Вон, на стульчик, - кивнул он в сторонку. - Значит, так. Сейчас, друг мой, заполним мы протокольчик. Учти, чистых бланков у меня мало, за каждый отчитываюсь полковнику. Стало быть, придется писать правду. А то, юноша, сделается тебе очень хреново. Усек?
Сергей хмыкнул про себя. Вот ведь врет лейтенант, как булку режет. Немудрено, что его тяжеловесная супруга до сих пор убеждена в мужниной верности. Никаких специальных бланков в природе не существовало, были обычные листы бумаги, на которые Кондрашев нашлепал печать Инспекции. Приемчик, однако же, иногда действовал, некоторые малолетние на это покупались.
- Итак, понеслась. Начнем с твоего имени.
- Ну, Володька.
- Значит, пишем Владимир. Не Ильич ли часом?
- Нет, Николаевич, - неулыбчиво отозвался пацан.
- Итак, Владимир Николаевич, - протянул хищно оскалившийся лейтенант, - поведай нам фамилию свою.
- А зачем?
- Да видишь ли, хотел грибы засолить, да не уродились. Вот вместо грибов твою фамилию заготовим. Годится такая версия?
- Ну, Орехов.
- Орехов Владимир Николаевич, - четко продекламировал Сашка, наслаждаясь звучанием фразы. - Сколько же лет тебе, Владимир Николаевич?
- Четырнадцать скоро будет.
- Значит, пишем тринадцать, - уточнил старший лейтенант. - И откуда же ты родом?
Мальчишка не ответил.
- Зря запираешься. Ты не партизан, а здесь тебе не гестапо. Здесь тебе наша советская милиция, которая тебя, дурака, бережет.
- От кого это? - чуть ухмыльнулся пацан.
- От тебя же самого, - наставительно произнес Кондрашев. - В общем, не тяни, Вова, кота за хвост. Все равно узнаем. В отделение попадать случалось?
- Ну, было, - нехотя кивнул парнишка.
- Было. Значит, просвещенный. Знаешь, что с нашей системой лучше не шутить. Поэтому перейдем к делу. Откуда сбежал?
- Из Казани.
- Смотри, Владимир, я пишу, но не дай Бог, если придется из-за тебя протокол переделывать. Станет тебе мучительно больно и обидно за бесцельно... Кстати, - он очень натурально встревожился, - за разговорами про все на свете забудешь. Давай, Полосухин, произведи личный досмотр.
Сергей неохотно поднялся. Ужасно он не любил этого дела - обыскивать. Сперва, в прошлом году, его даже тошнить начинало, и он принципиально отказывался. Что еще за издевательство над человеком? Где декларация прав? И вообще, может ли порядочный интеллигент шарить у кого-то по карманам, проверять швы, подкладку? Стыдно и подумать.
Да, одно слово, желторотый он тогда был. Кондрашев и Семен Митрофанович с ним даже вроде и не спорили, а попросту показали коллекцию изъятых при обыске предметов. Имелись там и бритвы, и кастеты, и папиросы с травкой. Да, - сказал ему в тот день Сашка, - с точки зрения гуманизма, конечно, низ-зя. Пускай в КПЗ вены себе вспорет или наркотой травится. Пускай в детприемнике кого послабее перышком порисует. Это будет гораздо человечнее, Серый?
Да и просто болтались подчас в карманах "уличающие предметы", как пишут в протоколе. По ним, предметам, иногда и без документов можно было понять, откуда прибыл задержанный.
Сергей подошел к Володьке сзади и осторожно ощупал его бока. Пацан поначалу дернулся от прикосновения сильных натренированных ладоней, но потом покорился и обмяк. А Сергея, как всегда, окатило мутной серой волной. Впрочем, он уже неплохо умел преодолевать стыд.
Ножей и кастетов у мальчишки не оказалось. Нашелся лишь мятый автобусный билет. Кондрашев развернул его и громко зачитал вслух:
- Заозерскавтотранс... Вот как полезно оплачивать проезд в городском транспорте. Вижу, мальчик ты сознательный. От имени МВД выражаю благодарность. Да, такая вот у нас с тобой, братец, Казань получилась. Ведь чуяло сердце - даром бланк порчу. Да, зарвался ты, парень. Зарвался и заврался. А зря. Хуже от этого только тебе. Нарисовать дальнейшую перспективку?
Парнишка хмуро кивнул.
- Изволь. Значит, если не висит на тебе ничего, и ни из каких спецзаведений ты не сбежал, то поедешь к себе домой в Заозерск, к маме с папой в нежные объятия. Но не сразу. Поначалу надо все про тебя разузнать, личность установить. Придется уж, пока суд да дело, пожить в детприемнике. Если будешь в молчанку играть, то установление твоей немытой личности месяца на три затянется. А жизнь в детприемнике, доложу я тебе, медом не намазана. Ребятишки там всякие имеются, в том числе дылды и по восемнадцать. Косят под малолеток. Ох, и лупят они такую шелупонь, как ты... Я бы сказал, художественно лупят. Да и кое-чего похуже могут сделать. Так что смотри, прямой расчет. Чем быстрее все про тебя узнаем, тем меньше в этом детском крысятнике кантоваться будешь. Дошло до тебя?
Пацан кивнул, не поднимая глаз от пола.
- Ну так что же ты? Рассказывай.
Без толку говорил старший лейтенант. Задержанный молчал, все так же тоскливо разглядывал свои ботинки.
Кондрашев собрался было добавить что-то еще, но широко распахнулась дверь, и в комнату ввалились Миха с Иваном, ребята с электромеханического. Сергей познакомился с ними именно здесь, в Инспекции. И даже почти подружился.
Миха с Иваном были шумные, мокрые, и судя по всему, пребывали в прекрасном настроении.
- Разрешите доложить, шеф! - гаркнул Иван дьяконским басом. - Мафия явилась.
Кондрашев огорченно вздохнул и вылез из-за стола.
- Вот и славненько. Мафия сейчас бросит сумочки и в компании нежных дам, под моим чутким руководством отправится патрулировать вокзал. Так что напрасно радовались, снова гулять вам под дождичком в четверг, - он ухмыльнулся и, надевая плащ, кивнул Сергею.
- А ты, генерал Полосухин, останешься тут один. Мы явимся часика через два. То есть где-то к восьми. Ты, значит, чтобы не скучать, этого цыпленка еще раз допроси и представь мне протокол. Кстати, чем быстрее с ним разберешься, тем больше времени останется на теоретическое наследие классиков. Ну, творческих успехов.
И патруль под Сашкиным предводительством лихо прозвенел по лестнице вниз, в туманную морось.
Было тихо. Лишь ходики уныло тикали, отсчитывая долгие секунды, и внизу, на первом, шваркала тряпкой уборщица баба Маня. А вдали, сквозь визг электропил, едва пробивался механический голос радио: "Уважаемые пассажиры... Поезд сто пятнадцатый..." Дальше в динамиках что-то булькало, хрипело и захлебывалось невнятными звуками.
Сергей глянул на мальчишку. Тот сидел на стуле, слегка покачивал носком ботинка и сосредоточенно наблюдал за его траекторией. Молчанием своим он словно говорил - отвяжитесь, нет мне до вас дела. А еще лучше отпустите меня.
"Ну уж нет, - мысленно отозвался Сергей, - отпускать тебя нельзя. Ведь только хуже будет дураку." Но вслух он лишь заметил:
- Между прочим, лейтенант правду говорил.
После чего придвинул к себе конспект и принялся фразу за фразой сокращать Иркины бисерные строчки. Работа мало-помалу затянула его, и Сергей поначалу даже не расслышал хриплый, уже начинающий ломаться Володькин голос:
- Насчет чего он прав?
- Насчет детприемника. Так что в молчанку играешь зря. Я вот на тебя смотрю, - Сергей закрыл тетрадь и уставился на опущенную Володькину макушку, - смотрю я на тебя и думаю: ты хоть разговаривать-то по-нормальному умеешь, или как?
Пацан, прищурившись, поднял взгляд на Сергея.
- Вы что же, думаете, я дебил какой? - спросил он тихо, но в тишине этой Сергей явственно заметил и вызов, и какую-то затаенную тоску.
- Нет, я уж тут на дебилов насмотрелся, - успокоил его Сергей, стараясь говорить как можно небрежнее. - Ты не из их компании. Но, кажется, специально под дурачка косишь. Особенно перед лейтенантом. А зря. Он, Александр Михайлович то есть, мужик порядочный. И таким, как ты, только добра хочет.
- Ага. Все вы всегда добра хотите, - недоверчиво хмыкнул Володька. И Сергей едва сдержался, чтобы не цыкнуть на него. Мол, хвост не дорос еще рассуждать. Потом ему стало стыдно, словно он в чем-то был виноват перед этим оборванным пареньком, словно давно, уже много-много лет как повисло на его тренированной шее борца бетонное кольцо вины. И пускай его не увидеть глазами, не потрогать пальцами, но тяжесть гнет шею к земле. А кто повесил на него этот груз - неизвестно, и уж тем более неясно, как снять.
- Ты мне вон чего только скажи, - миролюбиво протянул Сергей, ответь на один лишь вопрос. Из дому деру дал, или из интерната?
- Из дому, - бесцветным голосом сообщил мальчишка.
Сергей слегка удивился - он не надеялся на скорый ответ и спрашивал лишь для очистки совести.
- И давно ты в бегах?
- Четвертый день уже.
- Ясно... Знаешь, дела от нас никуда не уползут, поэтому давай малость поедим. Сейчас самовар поставлю.
- Да не хочу я, - сумрачно высказался Володька.
- Зато я хочу, - заявил Сергей. - А одному мне почему-то скучно. Холодильник, между прочим, у нас тут недаром стоит. Так что возражения твои не принимаются.
Намазав масло на хлеб, и шлепнув сверху здоровый шмат колбасы, Сергей подвинул мальчишке бутерброд. После чего заметил:
- Давай ешь. И сахару сыпь, не стесняйся. Лейтенанту нашему сладкое вредно, зубы у него, понимаешь, болят. Так что действуй и за себя, и за того Сашу.
Сергей немного помолчал, сооружая собственный бутерброд. Управившись с этим делом, он переключился на другую тему:
- Ну вот что, Володя. Раз уж не хочешь толком ничего объяснить молчи. Я, между прочим, за разговоры эти деньги не получаю, и вообще тут, в Инспекции, сбоку припеку, иначе говоря, седьмая вода на киселе. Общественная нагрузка от института. Поэтому у меня из-за твоего запирательства неприятностей не прибавится. А вот у тебя - да. Вызовет лейтенант машину - и увезут в приемник-распределитель. Будут личность твою устанавливать, справочки всякие пересылать, запросики. Торопиться никто не станет, у них там работы выше головы. Может, и до Нового Года не управятся. А в приемнике и вправду блатные такой режим закрутили, что будь здоров, не кашляй. Лейтенант насчет этого не врал. Ну, сам смотри... Домой-то хочешь?
- Нет, - решительно заявил Володька и потянулся к блюдцу с колбасой.
- Логично, - кивнул Сергей. - Если уж драпанул, значит, было от чего. Поэтому давай договоримся так. Причины можешь не объяснять, дело тут, как я понимаю, тонкое. Дай только официальные сведения. Договорились?
Володька неопределенно крутанул головой - не то да, не то нет.
- Тогда вопрос первый, - Сергей предпочел понять его жест как согласие. - Ты на самом деле из Заозерска?
- Ну, - отозвался Володька.
- Твой точный адрес?
- Улица Красной Пехоты, дом 17, квартира 9.
- Телефон-то дома есть?
- Не-а, - махнул рукой Володька.
- Что ж так?
- А отключили за неуплату.
- Бывает, - кивнул Сергей. - Поехали дальше. В какой школе учишься?
- В 15-й. В 7-б.
- Надо же... Я вон тоже всю жизнь в "б" проучился. В школе-то как, ничего?
- Два года еще осталось, - невесело усмехнулся Володька. - Потом в путягу пойду.
- Ясное дело. К учебе пылкая любовь нам греет молодую кровь... Я, кстати, в школе географию терпеть не мог.
- А я русский, - Володька вздохнул и передернул плечами. - Русачка у нас сволочь.
- Это что же, имя у нее такое? - Сергею непонятно зачем вздумалось вдруг вступиться за честь педагогической дамы.
- Да нет, она вообще-то Марья Филипповна.
- Ладно, это так, лирика в кустах. Давай о деле. Маму как зовут?
- У меня нет мамы.
- Извини, - глухо проговорил Сергей. - Откуда же мне было знать?
Они вновь помолчали. И опять Сергей ощутил, как давит и гнет его шею бетонная тяжесть вины. Ну что с ней поделать? Спрятаться за расхожими фразочками типа "Жизнь есть жизнь" или "Все течет, все изменяется"? Глупо, да и нечестно как-то. Что-то уродливое, больное проступало сквозь привычный поток вещей, какое-то гнилое пятно, и не было на него пятновыводителя.
Вот сидит он, здоровый, уверенный в себе третьекурсник, будущий молодой специалист, и все тип-топ, трехкомнатная квартира, не старые еще родители, закручивается интимная лирика с Ленкой Кислицыной, в перспективе - семья, дети, старшее поколение поможет с кооперативом, вокруг полно друзей-приятелей, в шкафу - интересных книг, на балконе ждет весны разобранная байдарка. В общем, живи - не хочу. И однако же - Сергей сейчас каждой клеточкой кожи, каждым нервом чувствовал это - его жизнь только фон, нарядное покрывало, а там, где-то внизу, шевелится наглая гадость, лезет своими щупальцами куда только может дотянуться. Вот, в полуметре от него, благополучного Сергея, сидит одна из жертв, тот, кого уже коснулось ядовитое щупальце.
- Отец - Орехов Николай Павлович, - оборвал набухающую тишину Володька.
- Ну, а братья, сестры у тебя есть?
- Ленка есть, сестренка, только она маленькая совсем. Когда мама умерла, ей и двух не было. Сейчас-то уже четыре с половиной.
- В садик, небось, ходит?
- Понятное дело, - солидно кивнул Володька. - Не с папашей же ей сидеть.
- Ну вот что, парень, - решительно заявил Сергей, - я и так уже чувствую, что слишком глубоко влез. Дальше, наверное, не стоит. Главное-то я знаю, адрес твой, фамилию... Если все верно окажется - через неделю дома будешь. Так что давай на этом закончим. А для старшего лейтенанта Кондрашева я какую-нибудь сказку сварганю, наплету причин.
И снова они молчали, и лишь уныло щелкавшая стрелка ходиков, как ни в чем не бывало, прыгала по циферблату.
Потом вдруг спина и плечи у Володьки затряслись - он беззвучно плакал, уткнувшись лбом в спинку стула. Сергею хватило ума его не останавливать.
- Не буду я все равно там жить, - сообщил Володька, малость успокоившись. - Отец меня тогда совсем убьет. Он знаете как меня лупит, и маму бил, когда жива была. И сестренке достается. Ну, ее он пока не очень трогает, она маленькая, а меня так каждый день. Когда кулаками, когда ремнем. А в понедельник я пришел со школы, а он в комнате сидит злой, они с дядей Мишей гуляли в воскресенье, так ему похмелиться нечем, он мне говорит - вон, бутылки возьми и сдай, и чтобы как штык был. Ну, взял я эту сумку, пошел на пункт, на Пролетарскую, а там очередища здоровенная. Отстоял, в общем, деньги взял, обратно топаю. Ну, там ребят по дороге встретил, а они в кино шли, в "Отчизну", фильм там такой классный, "Пираты ХХ века", знаете, наверное? Они говорят, пойдешь?