Я настолько замерз, проголодался и устал, что начинаю сомневаться, смогу ли убить его, если он подойдет ко мне. На какое-то время меня это перестает волновать.
Потом мне становится смешно – надо же, жду проницательности и хитрости от неандертальца. Проходит неуловимое мгновение, и он больше не кажется мне угрозой. Да, он не красавец, но и не демон, просто уродливый коренастый человек, одиноко сидящий в холодном лесу.
И еще я знаю наверняка, что не стану пытаться убить его. Не потому что он настолько страшный, а как раз наоборот.
– Меня послали убить тебя, – говорю я, показывая каменный нож.
Он не сводит с меня глаз. С тем же успехом я мог говорить на английском или санскрите.
– Но я не стану этого делать, – продолжаю я. – Вот главное, что тебе следует знать. До сих пор я никого не убивал, и не собираюсь открывать счет убийством совершенно незнакомого человека. Ты меня понял?
Он произносит что-то в ответ. Говорит он тихо и неразборчиво, но мне ясно, что язык его мне совершенно незнаком.
– Я не понимаю того, что ты мне говоришь, а ты не понимаешь меня. Так что мы в равном положении.
Я подхожу к нему на пару шагов. Нож все еще у меня в руке. Он не шевелится. Теперь я вижу, что он безоружен, и хотя он очень силен и наверняка способен за считанные секунды оторвать мне руки, я все же успею опередить его и ударить ножом. Я указываю на север, в противоположную от поселка сторону, и взмахиваю вытянутой рукой.
– Ты умно поступил, направившись в эту сторону, – произношу я очень медленно и громко, как будто так он поймет мои слова. – Уходи из наших мест. Иначе тебя убьют. Понимаешь? Capisce? Verstehen Sie? Уходи.
Сматывайся. Я не убью тебя, но другие убьют.
Я опять жестикулирую, пытаясь красноречмвой пантомимой указать ему путь на север. Он смотрит на меня. Смотрит на нож. Его огромные ноздри-пещеры расширяются и трепещут. На мгновение мне кажется, что я ошибся в нем как последний идиот, и он просто выгадывал время, чтобы прыгнуть на меня, едва я кончу говорить.
А потом он оторвал кусок мяса от жареной куропатки и протянул его мне.
– Я пришел убить тебя, а ты со мной делишься едой?
Он не опускает руки. Взятка? Или он умоляет не убивать его?
– Не могу. Я пришел убить тебя. Послушай, я сейчас повернусь и уйду, хорошо? Если меня спросят, то я тебя не видел.
Он помахивает куском мяса, и у меня начинают течь слюнки, словно мне предлагают фаршированного фазана. Нет, и еще раз нет. Я не могу лишить его обеда. Я тыкаю пальцем в него, потом на север и еще раз пытаюсь ему втолковать, чтобы он не попадался никому на глаза. Потом поворачиваюсь и делаю первый шаг. А вдруг он сейчас вскочит, набросится на меня сзади и задушит?
Пять шагов, десять. Я слышу, как он шевелится у меня за спиной.
Вот и все. Теперь нам придется драться.
Я резко оборачиваюсь с ножом наизготовку. Он смотрит печальными глазами на нож, а в руке у него все еще зажат кусок мяса. Он твердо решил отдать его мне.
– Господи, – доходит до меня. – Да ты просто одинок…
Он что-то тихо и невнятно бормочет на своем языке и протягивает мне мясо. Я беру его и быстро проглатываю, хотя оно еще полусырое. От спешки я едва не давлюсь. Он улыбается. Мне все равно как он выглядит, но если кто-то улыбается и делится едой, то для меня он человек. Я улыбаюсь в ответ. Зевс меня убьет. Мы садимся рядышком, ждем, пока поджарится вторая куропатка, потом молча делим ее пополам. Заметив, что ему трудно оторвать от тушки крыло, я протягиваю ему нож. Он неуклюже отрезает крыло и возвращает нож.
Когда все съедено, я поднимаюсь и говорю:
– Теперь я ухожу. И очень желаю тебе добраться до холмов быстрее, чем тебя поймают.
Потом поворачиваюсь и ухожу.
А он идет за мной. Словно пес, только что отыскавший нового хозяина.
Вот так я и прихожу с ним в поселок. Избавиться от него попросту невозможно, разве что избить, но этого я делать не собираюсь. Когда мы выходим из леса, по моему телу прокатывается волна тошнотворной слабости.
Сперва я думаю, что это просится обратно полусырая куропатка, но потом понимаю – нет, это самый обычный страх, потому что Стервятник явно намерен оставаться со мной до самого конца, а конец мне светит невеселый. Я уже представляю себе пылающие глаза Зевса, его гневный оскал. Оскорбленный вождь ледниковой эпохи в припадке ярости. А раз я не справился с делом, они закончат его за меня. Убьют его, а возможно и меня, потому что я продемонстрировал себя в роли опасного идиота, приводящего домой каждого врага, которого его послали убить.
– Придурок ты несчастный, – говорю я неандертальцу. – Зря ты за мной увязался.
Он вновь улыбается. Ты ведь ни хрена не понимаешь, верно, приятель?
Мы проходим мимо мусорной кучи, потом мимо бойни. Би Джи и его команда строят новый дом. Би Джи поднимает голову, видит меня, и его глаза блестят от изумления.
Он толкает Марти, Марти толкает Пола, а тот хлопает по плечу Дэнни. Они тычут пальцами в меня и неандертальца. Переглядываются. Открывают рты, но ничего не говорят. Перешептываются, покачивают головами. Слегка пятятся, потом окружают нас и пялятся, разинув рты.
Боже, начинается…
Представляю, о чем они думают. Они думают, что я окончательно свихнулся. Пригласил духа в гости пообедать. А если не духа, то врага, которого полагалось убить. Думают, что я законченный сумасшедший, полный идиот, и что теперь им придется самим завершать грязную работу, на которую у меня не хватило ума. И я гадаю, стану ли я защищать от них неандертальца, и если да, то как это будет происходить? Мне что, накидываться на всех четверых разом? А потом извиваться на земле, когда четыре моих закадычных приятеля навалятся и пришлепнут меня к вечной мерзлоте? Да. Если они меня вынудят, клянусь, я так и поступлю. И выпущу им кишки длинным каменным ножом Марти, если они попробуют сделать что-нибудь со мной или c неандертальцем.
Я не хочу об этом думать. Я вообще ни о чем подобном думать не хочу.
Потом Марти показывает пальцем, хлопает в ладоши и подпрыгивает на три фута.
– Эй! – вопит он. – Посмотрите-ка! Он привел с собой духа!
И они набрасываются на меня, все четверо – окружают, смыкают тесное кольцо, молотят. Я даже не могу пустить в ход нож, все происходит слишком быстро. Я делаю все, что в моих силах локтями, коленями и даже зубами. Но они лупят меня со всех сторон – ладонями по ребрам, руками по спине. У меня перехватывает дыхание, и я едва не падаю, когда на меня со всех сторон обрушивается боль. Я собираю все силы, чтобы не рухнуть, и думаю о том, как глупо умирать забитым до смерти пещерными людьми за двадцать тысяч лет до рождения Христа.
По после первых нескольких секунд я чувствую, как их азарт немного стихает, ухитряюсь немного их растолкать и даже от души врезать Полу. Тот катится по земле с разбитой в кровь губой, я разворачиваюсь к Би Джи и начинаю обрабатывать его, решив оставить Марти на закуску. И тут понимаю, что они больше не дерутся со мной, да и вообще, по сути, не нападали.
До меня доходит, что, хлопая меня, они улыбались и хохотали, что глаза их были полны веселья и любви, и что если бы они и в самом деле захотели меня убить, то шутя справились бы с делом за считанные секунды.
Они просто веселились. Может, и грубовато, зато от души.
Потом они расступаются, и мы все стоим, тяжело дыша и потирая ушибы и ссадины. Меня вновь мутит, но я сдерживаюсь.
– Ты привел с собой духа, – повторяет Марти.
– Не духа, – возражаю я. – Он настоящий.
– Не дух?
– Нет, не дух. Он живой. Он сам пошел за мной следом.
– Представляете! – восклицает Би Джи. – Живой! Пришел следом! Взял и пришел с ним прямо к нам! – Он поворачивается к Полу, глаза его блестят, и мне на секунду кажется, что сейчас они набросятся на меня снова. Если они это сделают, вряд ли я сумею отбиться. Но он говорит: – Сегодня вечером должна прозвучать новая песня. Тут особый случай.
– Надо отыскать вождя, – говорит Дэнни и убегает.
– Послушайте, мне очень жаль, – говорю я. – Я знаю, чего хотел от меня вождь. Но я не смог этого сделать.
– Что сделать? – спрашивает Би Джи.
– Ты о чем говоришь? – удивляется Пол.
– Убить его. Он просто сидел у костра, жарил двух куропаток, предложил мне кусок, и я… – Убить его? – переспрашивает Би Джи. – Ты собирался его убить?
– Разве я не должен был…
Он смотрит на меня выпученными глазами и собирается что-то сказать, но прибегает Зевс, а вместе с ним почти все племя, включая женщин и детей, и они захлестывают нас волной. Радостно крича, вопя и приплясывая, они с хохотом тузят меня, выплескивая свою радость. Потом окружают неандертальца и дружно размахивают руками. Да, это праздник. Даже Зевс ухмыляется. Марти затягивает песню, Пол ударяет в барабан, а Зевс подходит ко мне и стискивает в объятиях, словно большой старый медведь.
– Я все неправильно понял, так ведь? – спрашиваю я позднее Би Джи. – Вы мне, разумеется, устроили испытание. Но только не моих охотничьих способностей.
– Я все неправильно понял, так ведь? – спрашиваю я позднее Би Джи. – Вы мне, разумеется, устроили испытание. Но только не моих охотничьих способностей.
Он смотрит на меня непонимающе и молчит. И это Би Джи, чей разум архитектора схватывает все на лету?
– Вы хотели проверить, действительно ли я человек, верно? Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с незнакомцем так, как обращались со мной?
Пустые взгляды. Бесстрастные лица.
– Марти? Пол?
Они пожимают плечами. Постукивают себя по лбу: жест старый, как мир.
Меня что, разыгрывают? Не знаю. Но я уверен в своей правоте. Если бы я убил неандертальца, они почти наверняка убили бы меня. Вот в чем суть. Я должен поверить, что суть именно в этом. Я мысленно поздравлял их с тем, что они вовсе не такие дикари, какими я их представлял, а они все это время гадали, насколько силен дикарь во мне. Они проверяли глубину моей человечности, и я выдержал испытание. Наконец и они увидели, что я тоже цивилизованный человек.
Во всяком случае, человек-стервятник теперь живет с нами. Не как член племени, разумеется, а как своего рода священная игрушка, ручной шимпанзе.
Вполне возможно, он последний неандерталец – или один из последних, и хотя в глазах племени он существо придурковатое, грязное и вызывающее сочувствие, его никто не обижает. Для них он жалкий немытый дикарь, который приносит удачу, если с ним хорошо обращаться. Он отпугивает духов.
Черт, уж не из-за этого ли и меня приняли в племя?
Что касается меня, то я давно уже расстался с надеждой на возвращение.
Радуга Зеллера никогда не перенесет меня домой, в этом я уверен. Ну и пусть. Я уже изменился, и эти изменения меня устраивают.
Вчера мы закончили новый дом, и Би Джи доверил мне установить на место последний бивень – тот, который они называют костью духов, она не дает злым духам проникнуть в дом. Очевидно, мне оказали большую честь. Потом четверо мужчин спели «Песнь дома» – нечто вроде посвящения. Как и все их песни, она прозвучала на древнем языке, тайном и священном. Я не мог петь вместе с ними, не зная слов, но что-то подпевал, и, кажется, весьма успешно.
Я сказал всем, что когда мы построим следующий дом, я сделаю пиво и мы сможем отметить это событие как полагается.
Конечно же, они не поняли о чем я говорю, но вид у них был весьма довольный.
А завтра, как сказал мне Пол, он начнет учить меня другому языку.
Секретному. Который позволено знать только соплеменникам.