— Ну, насколько Чаликова с ними в сговоре, это еще вопрос. Степень ее участия нам предстоит установить. Поэтому вы должны вспомнить все — и о чем рассказывали Чаликовой, и чем она особо интересовалась.
Минутку помолчав (и, видимо, мысленно советуясь с богами Индийского пантеона), Гераклов ответил:
— Знаете, Василий Николаич, если бы на вашем месте был кто-то из наших милицейских инспекторов, а тем более из людей Коржикова, то я бы не стал ничего говорить. Но о вас я слышал как о честном и порядочном человеке, и потому расскажу вам все, что знаю. — Гераклов еще немного помолчал, беззвучно шепча мантры. — Собственно, никакого интервью Чаликова у меня не брала, во всяком случае, диктофон не включала и ничего в блокнот не записывала. Мы просто побеседовали, но, как говорится, не для протокола. Она, помнится, более всего интересовалась путчем и арестом Разбойникова.
— A вы?
— Ну, я ей все рассказал — и как строил баррикады, и как арестовывал лидера путчистов, и как потом наши распрекрасные власти свели на нет все, что было хорошего и светлого в Кислоярской мирной революции.
— Ну хорошо, а о чем она еще расспрашивала?
— Еще о бывших руководителях здешнего КГБ и прокуратуры — Железякине и Рейкине.
— Так-так, — задумался Дубов. — Значит, о Железякине и Рейкине… Дело приобретает опасный оборот.
Это замечание имело под собой веские основания — бывший прокурор Антон Степанович Рейкин был одним из активнейших членов той шайки, глава которой вот уже несколько лет сидел в Кислоярском централе. В августе 1991 года ему, в отличие от Разбойникова, удалось скрыться от правоохранительных органов, но с тех пор его присутствие все время так или иначе ощущалось — даже расследуя чисто уголовные преступления, и Дубов, и сотрудники милиции нередко сталкивались с его прямыми или косвенными следами.
— Константин Филиппович, как вы думаете — почему Чаликова обратилась именно к вам? — спросил детектив. — Неужели вам известно больше, чем другим?
— Другие не так болтливы, как я, — печально ответил Гераклов. — Язык мой — враг мой. Если бы я умел вовремя молчать, то сидел бы не здесь, а в Кабинете Министров!.. Но с вами-то я могу быть откровенным. Видите ли, в чем дело. В августе девяносто первого, когда мы переняли архив и картотеку КГБ, была создана специальная комиссия по их анализу. В нее включили и меня как представителя прогрессивной общественности.
— Да, я слышал об этой комиссии, — кивнул Дубов. Гераклов продолжал:
— Ну вот, когда мы начали разбор документов, то столкнулись с довольно странным явлением: с органами сотрудничали почти исключительно те кислоярцы, кто уже умер, или переменил место жительства, или давно отошел от дел. И мне сразу стало ясно — чекисты заранее предполагали, чем все кончится, и рассортировали материалы, причем наиболее ценную и взрывоопасную часть где-то припрятали.
— Железякин?! — воскликнул Василий.
— Не сомневаюсь. A с чего это он, как вы думаете, так шикует? Не с ресторана же своего, этого, как его, «Три яйца всмятку». Ясно, что он живет шантажом. Те из бывших агентов, кто вышел в бизнесмены, просто платят ему дань, депутаты проталкивают в парламенте нужные ему решения, судьи выносят соответствующие приговоры, ну и так далее. И все под угрозой, что он пустит в дело компрометирующие материалы. То есть я, конечно, не знаю, как все это происходит на самом деле…
— Ну, тут уж технология, отработанная веками, — заметил Василий.
— Видимо, так, — кивнул Гераклов. — Но один раз чекистский компромат все же был пущен в ход, и притом самым топорным способом. Вы помните самоубийство пресс-секретаря Президента — ну, того, кто был до Глухаревой?
— Да, что-то припоминаю. Он еще оставил какую-то путаную предсмертную записку в том смысле, что «не то я галоши украл, не то у меня галоши украли».
— Я могу вам рассказать, как все было на самом деле, — продолжал Константин Филиппович, — так как и сам, увы, оказался замешан в этом некрасивом деле. Если вы помните, сразу после путча было приостановлено издание целого ряда проимперских газет, в том числе «Красной панорамы». И шла дискуссия — закрыть вообще, или все-таки разрешить им выходить. Главным сторонником закрытия выступал как раз покойный пресс-секретарь. И вот буквально накануне принятия окончательного решения по «Красной панораме» я нахожу у себя в почтовом ящике учетную карточку агента КГБ с именем и фамилией пресс-секретаря Президента. A дальше следует длинный список сообщений агента с 1961 по 1991 год с пометками — «уплачено десять рублей», «уплачено двадцать рублей» и так далее. Мне бы сначала выяснить, что это такое и, как говорят у вас, криминалистов, «кому это выгодно», а я сразу побежал с этой карточкой в «чекистскую комиссию». Ну, разгорелся скандал, пресс-секретарь застрелился, а «Красная панорама» под шумок возобновила выход, хотя и без слова «Красная». Потом, правда, выяснилось, что эта учетная карточка была не то чтобы фальшивкой, но и не совсем настоящей. Оказывается, чекисты тоже занимались приписками и причисляли к завербованным агентам множество людей, которые об этом даже не подозревали, а донесения писали сами и гонорар за них клали себе в карман. Именно таким «агентом» и был будущий пресс-секретарь, а позже выяснилось, что его подписи — неумелая подделка. Так что они знали, как подкинуть компромат, чтобы самим не «засвечиваться».
Василий взглянул на часы:
— Кажется, поздно, а у меня нет времени — завтра Чаликова отправляется к Разбойникову. Поэтому последний вопрос. Постарайтесь припомнить, не заходила ли у вас речь о рекламном агенте Мешковском?
— Как же, заходила, — не задумываясь, ответил Гераклов. — Как бы невзначай госпожа Чаликова что-то спросила о сексуальной ориентации наших бывших руководителей.
— Кого именно?
— Кажется, Рейкина. Или даже самого Железякина… Нет, не помню.
— И что же вы?
— Ну, я ответил, что предоставляю каждому заниматься любовью в соответствии с его пристрастиями: гетеросексуальной любовью, гомосексуальной любовью, хоть скотоложеством — лишь бы другим не мешали. A если эта проблема так уж интересует госпожу Чаликову, то ей лучше всего обратится к Александру Мешковскому — он даст самые исчерпывающие консультации.
— A что же Чаликова?
— Ну, она кивнула и повернула разговор на другую тему.
— Ну что ж, Константин Филиппович, — сказал Дубов, — спасибо вам за помощь. Если что, я снова к вам обращусь. A пока позвольте откланяться.
* * *Ведя «Москвич» по вечерним улицам, Дубов переваривал полученную информацию:
«Что ж, теперь мне ясно, почему уцелела „Панорама“. Но это, конечно, детали. Разгадка самоубийства бывшего пресс-секретаря президента? Не думаю, что это дело стоит теперь ворошить. Здесь другое — зачем Феликс подкинул компромат, вместо того чтобы его просто пошантажировать? Ответ один — ему нужно было освободить должность для Анны Сергеевны. Хотя и здесь, наверное, все сложнее… Да нет, от Гераклова я узнал в основном лишь то, что и так лежало на поверхности. Чует моя душенька, что более ценные сведения раздобуду у Мешковского…»
* * *Утром Дубов отправился к рекламному агенту Александру Мешковскому, с которым был давно, хотя и не близко знаком и которого считал кем-то вроде своего общественного осведомителя. Правда, сам господин Мешковский об этом не догадывался. По роду своих профессиональных обязанностей и половых наклонностей Мешковский имел весьма обширный круг знакомств в самых разных слоях и всегда был в курсе событий, в том числе и скрытых от широкой общественности.
Для получения интересующих сведений Дубов обычно заявлялся к Мешковскому с бутылкой водки и, дождавшись вхождения рекламного агента в стадию среднего подпития, начинал расспросы. Правда, по опыту детектив знал, что успеть нужно в сравнительно короткий срок между наступлением средней стадии и тем моментом, когда Мешковский ставил на проигрыватель свою любимую пластинку с Пугачевой, Кобзоном или аргентинским танго и начинал танцевать, ритмично раздеваясь под музыку либо до нижнего белья, либо до полного обнажения — в зависимости от качества водки.
* * *Чтобы застать господина Мешковского, Василий отправился к нему с утра пораньше. Сыщику повезло — Мешковский был дома один и маялся «после вчерашнего». Увидев в руках гостя бутылку, рекламный агент очень обрадовался и тут же стал накрывать на стол.
— Ну, Сашульчик, я слышал, вами вчера интересовалась московская знаменитость? — приступил Дубов к расспросам после первой рюмки, которую Мешковский мгновенно опрокинул в себя.
— Да, интересовалась, — закусил соленым огурчиком Мешковский. — Очень милая дама. Будь я гетеросексуалом, то непременно за нею приударил бы.
— A если не секрет, о чем вы с нею говорили? — подлил Дубов Мешковскому еще пол рюмочки.
— O, ну она оказалась очень толерантной к моей сексуальной ориентации, не обзывала гомиком и извращенцем, как некоторые из наших с вами земляков. Тем более что и, так сказать, в высших сферах у нас распространены разного рода нетрадиционные виды любви. Помнится, госпожа Чаликова поведала мне об одном пикантном случае из московской хай-лайф, когда некий министр пришел на свидание к другому министру, а в это время известный транссескуал Марычев… — Хозяин опрокинул пол рюмочки и трясущимися пальцами потянулся за закуской. Воспользовавшись паузой в словоиспусканиях Мешковского, Дубов сказал:
— Ну да ладно, бог с ними, и с московскими министрами, и с Марычевым. Ведь госпожа Чаликова спрашивала вас о сексуальной ориентации некоторых представителей здешней политической элиты, не так ли? — Василий подлил еще пол рюмки. — O ком конкретно — о президенте Яйцыне, о майоре Селезне, о министрах, депутатах парламента?
Мешковский схватил рюмку, выпил и игриво взглянул на гостя:
— A отчего это частный сыщик так интересуется сексуальной ориентацией майора Cелезня? Учтите, душенька, я сам на него глазик положил и надеюсь когда-нибудь залучить к себе в гости.
— Обещаю, что и не посмотрю в его сторону, — клятвенно стукнул себя в грудь Василий. — Так о чем у вас спрашивала Чаликова? Постарайтесь вспомнить. — C этими словами детектив сделал движение, которое можно было понять так, как будто он собирается вернуть недопитую бутылку себе в портфель.
Именно так и поняв жест Дубова, рекламный агент засуетился и изобразил на лице глубокое напряжение мысли:
— Да-да-да… Она что-то спрашивала насчет сексуальной ориентации государственных мужей, но не нынешних, а прошедших.
— Кого именно? — напирал Василий.
— Ну, Рейкина, — нехотя ответил Мешковский.
— И что вы ей ответили? — Дубов налил полную рюмку.
— Ну, ответил все, как было. — Рюмка мгновенно опустела. — Рассказал ей о невинных забавах этого милого прокурорчика.
— И что же именно?
— Ну, то, что он, некоторым образом, коллега Марычева, только груди носит не поверх, а пониз одежды.
— В каком смысле? Откуда вы знаете?
— В том смысле, что Рейкин — типичный транссексуал, любит наряжаться в дамские платья. Помнится, этим еще грешил и незабвенный Александр Федорович Керенский…
Дубов подлил Мешковскому еще пол рюмки:
— Откуда у вас такие сведения?
— Ну, это общеизвестный факт, — выпил Мешковский.
— Что, транссексуализм прокурора Рейкина?
— Да нет, присяжного поверенного Керенского.
— A я спрашиваю о Рейкине. — Заметив, что хозяин уже поглядывает в сторону проигрывателя, гость налил треть рюмки.
— O, ну, с Рейкиным целая история. Еще в годы советской власти я был «голубым», а он — «трансом». Но он, кроме того, был прокурором, а я… — Мешковский безнадежно махнул рукой.
— Ну, ну, — поторопил его Дубов. — Он был прокурором, а вы?
— A я — простым педиком, которого могли в любой момент арестовать и посадить. И вот Антон Степаныч вызывал меня к себе и, угрожая возбудить уголовное дело, переодевался в женское белье и заставлял себя трахать, пардон за выражение.
— И что, все это вы рассказали Чаликовой? — изумился детектив.
— Да! — гордо ответил рекламный агент. — Теперь мне нечего скрывать. Это раньше я был поганым извращенцем, а теперь открыто могу смотреть всем в глаза! — C этими словами господин Мешковский поднялся из-за стола, поставил на проигрыватель пластинку Пугачевой и под песню «Ах, какой был мужчина — настоящий полковник» начал что-то отчебучивать ногами, одновременно скидывая с себя всю одежду. Поняв, что больше ничего от Мешковского не добьется, Дубов кинул в рот кусок соленого огурчика и тихо покинул квартиру рекламного агента, который этого даже не заметил, занятый танцевально-раздевательным процессом.
* * *От Мешковского Дубов отправился в сторону городской тюрьмы, где впервые должен был увидеть свою подопечную — Надежду Чаликову. Поскольку времени до полудня оставалось достаточно, Василий ехал медленно. Но мысль его работала не переставая:
— Рейкин… Бывший прокурор Рейкин… Находящийся в розыске Антон Степанович Рейкин — транссексуал? — Почувствовав, что интенсивный мыслительный процесс отвлекает его внимание от уличного движения, Дубов свернул в тихий переулок и остановил «Москвич» возле тротуара. Теперь он мог достать свой рабочий блокнот и сконцентрироваться на главном:
— Итак, Рейкин — транссексуал и любит наряжаться в женское платье. В настоящее время находится на нелегальном положении. — Василий перелистал последние несколько страниц записной книжки. — По словам Анны Сергеевны Глухаревой, ее вешали и насиловали трое мужчин, из которых она знает только Феликса Железякина, и с ними одна женщина. Так как глаза у Анны Сергеевны были завязаны, она определила мужчин по голосам, а женщину — по запаху косметики. Далее, Вероника, племянница генерала Курского, видела автомобиль, в котором ехал Железякин, а с ним — незнакомые Веронике женщина и мужчина. По времени наблюдения, по ремонту на дороге и некоторым другим приметам я уже установил, что речь идет об одной и той же группе людей. Вывод: Анну Сергеевну насиловали не четыре, а три человека — Железякин, кто-то еще, и бывший прокурор Рейкин в дамском платье и воняющий дамской же косметикой. — Василий перелистал еще несколько страничек назад. — Теперь ограбление сберкассы, в котором участвовала женщина. Думаю, не будет слишком фантастичным предположение, что и здесь женщиной был прокурор Рейкин. Тем более что для повязки на глаза Глухаревой использовали кусок инкассаторского мешка. Кто был ее, то есть его сообщником? Феликс Железякин? Нет, зачем ему самому грабить, если он легко может добывать деньги более простым способом — шантажом. A не был ли им тот третий человек, что участвовал в осквернении Анны Сергеевны? — Дубов взглянул на часы. — Ну хорошо, минут через десять поеду. Теперь вернемся к Чаликовой и попытаемся в свете последних сведений взглянуть на ее контакты в Кислоярске. Едва поселившись в гостинице, она отправляется к Гераклову, а от него — к Мешковскому. У обоих она интересуется участниками путча, в частности — их сексуальной ориентацией, а в особенности — сексуальной ориентацией Рейкина. Стало быть, госпожа Чаликова уже что-то знала, или о чем-то догадывалась. A вот еще интересный момент — едва она поселилась в номере, как вступила в контакт с другими постояльцами — профессором Иваном Петровичем Ольховским и госпожой Антониной Степановной Гречкиной… — Василий вновь глянул на часы. — Пора. — И он резко завел автомобиль.
* * *Чтобы добраться до Кислоярского централа, следовало миновать железнодорожный переезд и обогнуть Матвеевское кладбище по булыжной дороге (если на автомобиле), либо пройти прямо через кладбище — сразу за ним поднимались мрачные стены тюрьмы Анри Матисса. Никто в Кислоярске толком не знал, почему это заведение носит имя знаменитого живописца, а наиболее правдоподобным считалось объяснение, что название это пошло с тех пор, когда в нее заключили некоего художника, подделывавшего картины французских импрессионистов, в том числе и Анри Матисса. Имя фальсификатора давно все забыли, а название прижилось. Так это было или нет, но подобная версия вполне удовлетворяла кислоярцев, среди которых числилось немало деятелей и знатоков высокого искусства, или, по крайней мере, таковыми себя считающих.
Дубов оставил машину во дворе одного из домов перед переездом и дальше пошел пешком — его «Москвич» в городе изрядно примелькался, а ему не хотелось «засвечиваться». Неподалеку от входа в Централку детектива поджидал невзрачного вида господин с портфелем, в длинном плаще, шляпе и в темных очках — тот самый агент наружного наблюдения, который со вчерашнего дня «вел» Чаликову.
— Объект появится через пару минут, — деловито сообщил агент. — Давайте пройдем туда. — Он указал на неприметную скамеечку недалеко от входа, с которой неплохо проглядывались окрестности.
— Сегодня утром она вступала в какие-то контакты? — профессионально поинтересовался Дубов.
— Никак нет, — ответил агент. — Все утро провела у себя в номере… Да, вот это вам от инспектора Cтолбового.
— Что это за штуковина? — удивился Василий, глядя, как агент вытаскивает из портфеля два одинаковых предмета с антеннами.
— Переговорное устройство, — пояснил агент. — Для более оперативной связи… A вот и объект, — указал он на высокую молодую женщину, грациозно ступавшую на высоких каблучках по булыжникам, как по танцевальному паркету.
— Ах, какая красавица! — восхитился Дубов. — Такая женщина — и в одной шайке с этими головорезами!