В умелых руках маленький Магану-узелок лихо наподдал злым тюремщикам и выходил победителем при любом раскладе, покидал коробку и прилетал обратно на Аган, где в награду царь дарил ему собственный летатель, а вдобавок навсегда освобождал от посещения Дома Табличек.
Но потом травяные узелки подвяли, растрепались и начали осыпаться. Да и попросту надоели.
Когда захотелось пить, мальчик прокрался, постоянно оглядываясь, в пустой коридор, а там вышел к дождевой комнате, где из трубки текла вода. Он был очень осторожен и не встретился ни с одним из мерзких землян, пока возвращался в сад.
Вернувшись – просто валялся на полу, глядя на потолочные плиты, и думал. Теребил память. Особенно про последние дни. Как досадно, что он все проспал! Сон вспоминался все реже и как-то блекло. Магану понял, что он победил анаким сам. Прогнал. Но во время Сна подлые земляне подобрались к нему и сделали что-то… что-то такое гадкое, отчего даже отец и мама отказались от него. Ну конечно, пока он спал, земляне напали на город. Вон каким ужасным стало поле у ворот – изрытое, запачканное, опоганенное… Даже стены им удалось пробить! Наверное, царю пришлось сдаться. И тогда чужаки забрали их, как рабов и заложников. О таком рассказывали в Доме Табличек, из древних историй…
Но он не раб! И никогда не будет им!
Мальчик встал и вытащил из поясного кармашка статуэтку Гун. Подарок отца. Внимательно осмотрел, вертя в руках. Грубо вырезанные из дерева глаза, длинное лицо, как у того чудища, что приносило сюда мясные шарики, сцепленные на груди руки…
– Вечерняя еда! – проскрежетал кто-то сверху.
Магану вздрогнул и одним движением спрятал Гун за пояс. Перед ним стоял тот самый Узкий, опять с пищевой шкатулочкой в тонких руках. На мгновение показалось, что это огромная копия статуи Гун возвышается над ним.
– Я снова принес вам еду. Спасибо, что съели обед. Пожалуйста, угощайтесь.
С этими словами чудище поставило серый брусок на пол и, отойдя вправо, подняло распотрошенную шкатулку с засохшим соусом и сложило в нее разбросанные травяные узелки.
Дождавшись, пока Узкий уйдет, Магану попробовал сам открыть новый брусок. Тот был горячим, не сразу поддался, а когда мальчик нащупал тонкую полоску, раскрыл так неудачно, что расплескалось что-то желтое и обожгло руку. Отпрыгавшись, наругавшись на глупого раба, тюремщиков и даже Энмеркара, Магану снова вытер пальцы о шершавую стену и наконец попробовал желтое. Оно было похоже на кашу, но совсем другого, вязкого вкуса. Еще в шкатулке лежали две розовые палочки. Мясные! Они понравились куда больше, но кашу мальчик тоже доел, впрок. И сладкую пастилку. И кусок хлеба. А то неизвестно, принесет ли чудище еду завтра. Или придется унижаться перед предателем Энмеркаром.
Когда лампы наверху стали тусклее, Магану понял, что настала местная ночь, залез в одеяло среди зарослей и, закутавшись, постарался уснуть. Сон долго не шел, вспоминались ярусные сады Дома Молчания, поросшие осокой плиты на берегу реки, играющие в воде рыбки…
Песчаные буруны, будто застывшие желтые волны. Солнце печет в затылок, ряса со стороны спины раскалилась, словно от утюга. Передо мной качается тень. Моя. В такт шагам. Слева из песка растут скалы, будто гигантские куски небрежно разломанной халвы, только камень и камень, ни травинки, ни кустика. Все безжизненно, статично, куда ни брось взгляд. Ни малейшего ветерка. Горячий воздух обжигает горло, дышать тяжело. Пот льется градом. Кажется, роговица глаз пересыхает, приходится моргать чаще. Становится страшно.
Хорошо, что идти недалеко. В тени скал уже различима черная избушка. Надо бы поднажать – перехожу на бег. Скорей бы уж! Ноги глубоко впечатываются в раскаленный песок, глубже подошв сандалий, песчинки противно забиваются меж подкладкой и подошвой.
Пока я добрел до глинобитного домика с плоской крышей из распиленных пальмовых стволов, успел вымотаться. Грудь ходит ходуном, перегоняя через легкие сухой воздух. Рука трясется, пока стучусь в дверь. И голос почему-то дрожит и скачет, когда выговариваю:
– Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
Это обязательно, когда к монаху стучишься. Иначе могут и не открыть. Потому что бывали случаи, когда к ним под видом людей являлись черти. И только так можно отличить. Не столь уж мне важно, бывает ли такое на самом деле, если тот, к кому я иду, считает, что бывает. Но, по правде говоря, в этой испепеляющей пустыне уже после пяти минут веришь – здесь может случиться и не такое!
– Аминь, – отзывается из-за двери молодой голос, скрипит деревянный засов.
Чуть ли не по-змеиному вползаю в приоткрывшуюся щель. О тень! Благословенная прохлада! Запах размоченных веток, старой ткани. Поначалу глаза почти ничего не различают здесь, по контрасту со слепящим светом снаружи. Единственное крохотное окошко почти не дает света. Но зрение быстро привыкает и в полумраке проявляются широкоплечий парень с рубленым лицом напротив меня, стопки плетеных корзин чуть поодаль, неровные рукописные книжки у окна и силуэт сидящего на полу старика. Старца!
– Отдохни, брат. – Парень показывает на циновку, а сам отходит в другой угол.
Подобрав полы рясы, неуклюже сажусь на пол, прикрытый символичной плетенкой. Приваливаюсь спиной к стенке. Уф-ф. Кажется, усталость понемногу отпускает. Приглядываюсь.
Старец сидит в правом углу, почти под иконами. Смуглый. Борода спускается по заношенной темно-серой хламиде. Склонив голову, неподвижно смотрит вниз, себе на руки, которые будто сами, перебирая пальцами, плетут что-то из разрезанных мокрых прутьев. Из левого угла слышится глиняный стук, журчание воды – ученик наливает из кувшина воду. Для меня, наверное. Что ж, весьма кстати.
А старец-то даже не оглянулся на гостя. Видно, весь ушел в молитву. Я читал про таких, углубляются в духовные сферы так, что по многу часов не замечают материального мира.
Ученик молча приносит грубо слепленную кружку, подает. Благодарю, выпиваю одним долгим глотком. Ух, благодать!
– Куда путь держишь, брат? – негромко спрашивает плечистый монах, глядя мне под ноги.
– К вам. Сюда. К отцу Эпихронию. – Имя я сам выдумал, чтобы не задеть экспериментом кого-нибудь из реальных святых древности. – Ищу назидания для души моей.
Парень молча кивает и, получив от меня пустую кружку, так же степенно относит ее обратно в угол, где темнеют горшки и кувшины. Затем возвращается.
– Как твое имя, брат?
– Николас, – произношу на греческий манер.
Замешательство мелькнуло на тесаном лице, видно, что монах желал спросить что-то еще, но воздержался. Вместо этого повернулся к старцу и с поклоном проговорил:
– Авва, к тебе брат Николас пришел. Что скажешь?
С минуту сгорбленный ветхий монах молчал, с удивительной ловкостью сплетая кругом прутья, а затем, не поднимая взгляда, молвил:
– Филипп, подложи-ка прутьев. А то эти уже почти все вышли.
Ученик поклонился еще ниже и неторопливо полез куда-то за корзины, вытащил ворох веток и опустил их в большую миску с водой, что стояла подле ног наставника. Да еще и примял прутья сверху. На то время, пока монах выполнял это нехитрое дело, я для него словно перестал существовать. Мне оставалось лишь хмуро наблюдать. Что ж, быть может, так и положено. Откуда мне знать?
Окончив один круг, старец вытянул из миски два намокших прута, аккуратно расщепил их маленьким ножичком и снова принялся вплетать в круг, наращивая стенки будущей корзины. Ученик тем временем вспомнил про гостя и, обернувшись, кивнул мне. Выглядел он тоже озадаченным. Или мне показалось?
Демонстративно прочистив горло, я перебрался поближе к старцу, благо, в крохотной келье это было нетрудно. Поразмыслив, начал с вопроса, классического для всех патериков:
– Авва, скажи мне, как спастись?
Молчание. Будто меня здесь нет.
Слева присел Филипп, принялся прутья обстругивать. Ну да, не стоять же делу. Вот так прием! Вот тебе и добродетель странноприимства!
Через пять минут я повторил попытку заговорить. А потом еще раз.
С тем же успехом я мог бы обращаться к корзине, которую плел старец.
Давно я себя так по-дурацки не чувствовал.
Спустя час я поклонился и буркнул:
– Спасибо, авва, за то, что ты показал мне, как плести корзины. Помолись обо мне, грешном.
Снаружи неистовствовало все то же пекло. Солнце висело в зените. Сухой раскаленный воздух обжигал горло. Сзади зашуршали шаги. Я обернулся. Увидел Филиппа.
– Николас, может быть, подождешь еще, пока зной спадет?
– Да ладно, – не могу скрыть горечи. – Пойду. Пора уже.
– А воды, хочешь принесу? У тебя и мехов-то нет. Как же ты через пустыню шел?
Махаю рукой, смутившись:
– Ничего, все в порядке. Слава Богу за все. Жаль, что с аввой не поговорил.
– Поверишь ли, в ум не возьму, что это значит. Я со старцем уже четыре года, и никогда он так никого не принимал. Может, подождешь еще?
– Лучше пойду… надо проверить скрипты и по-новой все перезагрузить…
– Что?
– Прости, Филипп, это я… на своем наречии… Заговариваюсь уже. Ну… до свидания.
– С Богом! Ангел в дорогу!
– Спасибо.
Я решительно зашагал по песку в сторону скал. Через десять шагов оглянулся. Почему-то не хотелось выходить на виду у Филиппа. Глупо, а все же… Но он уже скрылся в келье. Еще бы, на такой жаре без толку стоять не будешь.
Вызываю меню: «новая миссия», «примерочная», «выход». Жму на «выход». Жар спадает. Пустыня темнеет… Досада…
На следующее утро, когда Магану проснулся, рядом с ним сидел Энмеркар. Сначала мальчик обрадовался другу, но потом вспомнилось о вчерашнем разговоре и настроение сразу упало.
– Что тебе? – спросил он, откидывая одеяло и поднимаясь с пола.
– Принес завтрак, – ответил предатель, показывая на лежащий на полу брусок. Видно, положил туда, чтобы не обжигать руки. Уже небось все остыло.
– Ну и что? Мне может носить еду Узкий.
– Кто?
– Раб тюремщиков. Такой костлявый, с неживым лицом.
– А, это «рубо», – важно кивнул Энмеркар, выговаривая чужое слово. – Они ненастоящие. Это как дварские машины. Не могут думать сами.
– Рабу и не надо думать. Мне достаточно того, что он приносит еду. – Магану усмехнулся. – Теперь ты стал их рабом, если разносишь еду своими руками?
Энмеркар насупился.
– Я принес тебе еду как друг.
– Если ты мне друг, то почему водишься с тюремщиками?
– Они не тюремщики! Я же объяснял тебе много раз! Они спасли нас! И тебя тоже!
– Ага! Забрали меня из дома, лишили матери и отца, заперли в коробке, издеваются, обращаются как с рабом!
– Твои мать и отец сами прислали тебя с Нарам-суэном, я видел…
– Лжешь! – Магану вскочил, сжав кулаки. – Их заставили! Это твой отец от тебя отрекся, а мой никогда бы этого не сделал!
– Пойдем спросим вместе у Васи-ана! Он теперь может говорить по-нашему. Сам узнаешь все!
– Волосатое Пузо, которому ты прислуживаешь? Иди сам верь его бредням! Когда я вырасту, приду и врежу ему за то, что поносит моих родителей! А тебе врежу прямо сейчас, если еще раз такое скажешь!
– Не смей обзывать его! Он спас тебя из Сна! Ты что, все забыл? Как мы тогда сидели на башне, ходили на речку, я тебе бессонное зелье носил, помнишь? А потом ты заснул, и они прилетели в тот же день и…
– Напали на наш город! Что, и этого, скажешь, не было? Я видел своими глазами, когда летел с Нарам-суэном!
– Им пришлось так сделать, потому что Глава Контактеров убил одного из них и хотел убить всех остальных! И меня тоже! А Васи-ан спас меня и тебя разбудил, поэтому твой отец…
– Он не отказывался от меня! Не лги! Я помню его лицо, когда он прощался со мной!
– Их никто не заставлял, и тебя сюда земляне не брали!
Магану замолчал, глядя исподлобья. А потом сухо проговорил:
– Я тебя предупреждал, – и с размаху залепил в ухо Энмеркару.
Тот отступил, схватившись за ухо и недоуменно моргая. В глазах мелькнул гнев, и он с места вмазал обидчику кулаком в нос. От удара голова мотнулась, дыхание перехватило и стало больно до слез. Магану машинально отер намокшую верхнюю губу и увидел на пальцах кровь.
А Энмеркар кричал, отскочив в сторону:
– Как ты мне! Как ты мне, так я тебе!
Магану ничего не ответил. Он внимательно огляделся, подошел к цветочным горшкам и, вытащив один, замахнулся. Энмеркар тут же убежал в проход, с криком:
– Ты что, совсем сдурел?
А Магану молча вынырнул из листвы вслед за ним. Энмеркар помчался прочь, к двери. А он замахнулся и швырнул в него горшком. Грохнувшись, горшок треснул и засыпал пол землею и листьями. Энмеркар остановился у двери:
– Мазила! Мазила! Дурак! Ну и сиди здесь, как зверь! Один! Дурак!
И убежал в коридор. А Магану опять вытер нос, и на пальцах стало еще больше крови.
Однажды с ним такое уже было. Совсем давно, когда он играл с няней в трапезной и нечаянно с разбегу врезался носом в угол стола. Тоже пошла кровь, но рабыня тут же отнесла его в комнату, положила на циновку и сказала, что нужно лежать носом кверху, чтобы кровь успокоилась. Долго тогда пришлось лежать, но Саима принесла ему кусочек финиковой пасты, рассказывала смешные истории и гладила по головке…
Магану вытер испачканные пальцы о стену и лег на спину. Задрав голову, стал ждать, изредка шмыгая носом, глядя на потолок с рядами светильников и размышляя. Почему-то обиды на Энмеркара совсем не было, будто она испарилась. Но не было и сожаления. Так, разве что совсем малое. Нужно придумать себе занятие. Сидеть здесь одному действительно скучно.
И лежа на холодном полу, сглатывая противный солоноватый привкус, Магану придумал себе занятие.
Неделя кропотливого труда ушла на проработку эмуляции, пришлось состряпать даже несколько специальных программ. Загрузить патерики, лавсаики, «собеседования», «луги духовные», «истории боголюбцев» и еще целую прорву из литотсека. Сколько ушло на подводку анализатора! И вот теперь облом. Сижу у себя в конуре и два часа кряду выверяю все цепи конфигурации Эпихрония… никакого сбоя нигде. На всякий случай задал императив обязательного ответа на ключевую фразу. Ту самую, классическую.
Но после этого на душе как-то склизко. Откинулся в кресле, скривившись.
Может, дело в моем имидже? Вроде взял я себе образ типичного монаха. Что-то не так? Филипп вон удивился, что мехов на мне нет. Надо глянуть, что он имеет в виду… а, мехи! Бурдюки для воды. Ладно, добавлю себе, чтобы не вызывать подозрения. А то вдруг он меня за нечистого духа принял? Но и это тоже как-то… не то.
Стоп! Давай-ка глянем материал. Бывает ли, что старцы не отвечают гостям? Ну-ка… обрабатывается запрос… Нашел! Точно!
Брат пришел однажды к авве Феодору Фермейскому и пробыл при нем три дня, прося у него наставления. Но авва не отвечал ему – и брат пошел печальный. Ученик аввы говорит ему: авва, почему ты не сказал брату слова? он пошел с печалью. Старец отвечал ему: правда, я не сказал ему слова, но потому, что он торговец и хочет прославляться чужими словами.
Вот, значит, в чем дело. Да, так и слышу, как Филипп это спрашивает.
Мудро, что я не стал там задерживаться больше часа. Вон оно как – три дня! Не хило. Но с чего Эпихроний решил, что я такой любитель «торговать чужими словами»? Может быть, к своему виртуальному имиджу побольше годков прибавить? Бороду нарастить? Нет, глупости. Не здесь собака зарыта. Видно, в самом старце дело, то есть в виртуальной личности, воссозданной на основе агиографического материала. Переписать всего Эпихрония – уж слишком много мороки, да и глупо, пока неясно, в чем именно причина девиантного отношения ко мне. Пока ограничимся тем, что зададим обязанность ответа на вопрос гостя. А там беседа сама пойдет.
Отлично!
Осталось перезагрузить эмуляцию и опробовать снова. Я записал ее вместо «прогулок по столицам мира», а ту нудотину стер. Что может быть бредовее этих дебильных прогулок? Пришло же в голову какому-то идиоту на Земле вставить ее в корабельную виртуалку. Хорнекену, небось. Или даже целый консорциум идиотов принимал столь глубокомысленное решение. Сюда бы этих умников на месяцок, поглядел бы я, что они предпочтут – прогулки по Риму или «веселый дом в Праге»? Ладно, довольно с них. Загрузка завершена, пора в виртокамеру.
Я сорвался к выходу и тут буквально в шаге от люка услышал жужжание зуммера.
– Открыто! – огрызнулся я.
Опять эти пластиковые болваны притащили очередной обед или ужин, что там сейчас по распорядку?
В отверстие сунулось бородатое Васино лицо.
– А, это ты. Привет.
– Здравствуй, Зеберг. Я, в общем, хочу извиниться перед тобой.
– Ну извиняйся.
– Я виноват. Мне нельзя было так поступать с тобой. Решать за тебя. Навязывать пост. Прости меня.
– Хорошо. Я прощаю тебя. – Он, наверное, ожидал, что я тоже извинюсь?
– Спасибо. Можно войти?
– Ну заходи.
Вася протащил кое-как внутрь свои обильные телеса. Однако эк его в последний месяц-то разнесло! И пост, кажется, совсем ему в этом деле не помеха. Еще бы – нажираться можно и постной пищей. Ох уж мне этот фанатизм…
– Знаешь, я хотел поговорить с тобой, – надо же, глядит мне под ноги, совсем как Филипп. – Много думал в последнее время над твоими словами. Все правда. Я строю из себя незнамо кого. Прочел пару десятков книжек, сложил винегрет в голове и всем его навязываю… Хотя… мои фантазии о христианстве совсем не обязательно должны быть тождественны ему.
– Отрадно наблюдать у тебя зачатки рефлексии, – усмехаюсь, а про себя недоумеваю: «Чего этот увалень хочет от меня?»
– Спасибо за понимание. Хочу с тобой посоветоваться, – вздыхает. – Знаешь, до сих пор не по себе, когда я вспоминаю Аган. Мысли всякие, сны еще дурацкие… Все кажется, что это может повториться. В любую минуту. Будто я иду по кромке пропасти с завязанными глазами и от любого неосторожного шага вот-вот свалюсь. Не знаю, что и как нам нужно делать…