Я усмехнулся. Взвесил все «за» и «против», глядя, как пальцы правой руки барабанят по столу. Решился:
– У меня есть идея получше. Использовать другую эмуляцию. Я сам ее разработал в последние месяцы. Короче говоря… только не шибко ругайте меня, ладно?
Мы забились в виртокамеру, Сунь с Тези Ябубу занесли пацаненка, пока я снимал со стены виртокостюм.
– Не мешкай, – предупредил капитан. – Парень скоро проснется.
– Только две минуты! – Расстегнув молнию, я всунул ноги в штанины. Затем натянул костюм до плеч, прямо поверх комбинезона. – Я программировал эту эмуляцию и знаю, что делать. Не забудьте раздеть мелкого.
Ну вот и все. Продел руки в рукава, наспех засовывая пальцы в перчатки, рывком застегнулся и под напряженные взгляды напялил шлем.
Темнота. Инициация входа… меню… выбор: «Эпихроний»…
Я в пустыне. В груди заныла ностальгия, едва я огляделся. Надо же, оказывается, успел соскучиться по изломанному рельефу безжизненных скал, по застывшим бурунам песчаного моря, по пронзительно-голубому высокому небу…
Но вот солнышко уж слишком припекает. Конечно, подвальной частью сознания я понимаю, что на самом деле это всего лишь пластины шлема нагреваются батареями и можно подрегулировать температуру до вполне комфортного уровня, но… лучше этого не делать. Я так чувствую. Почему – долго объяснять. Даже себе.
Надо спешить! Сбрасываю оттягивающие плечо мехи с водой, бегу к скалам. Туда, где стоит келья. Темно-серая коробочка с окошком… Только сейчас ее почему-то не видно. Что такое?
На бегу, не сбавляя темпа, верчу головой. Что же это? Куда делась келья? Ведь по параметрам задан вход в пределах видимости… Неужто я перепутал… забыл… заблудился… или?..
Стоп. Останавливаюсь. Утираю лоб рукавом, пытаясь совладать с одышкой. До рези в глазах вглядываюсь в окружающий пейзаж. Камни, песок, песок, камни… Внутри ужом сжимается страх, тянет все сильнее… Где же она? Господи, помилуй! О Боже, только бы не… Вот! Нашел!
Скорее! Бегу, отталкиваясь ногами от вязкого, осыпающегося песка. Келейка потихоньку растет впереди, как и скалы за ней, можно уже различить промазанные глиной пальмовые стволы, черный прямоугольничек окна. Забавно я сейчас, наверное, выгляжу там, перед ребятами – бегущее на ровном месте и мотающее из стороны в сторону головой чучело. Ладно, плевать, пусть повеселятся. Хотя вряд ли им сейчас до веселья. Ох уж этот проклятый песок, ноги так и вязнут…
До двери добежал уже взмокший. Надо будет потом в душевую сходить. Забарабанил кулаком, скороговоркой протараторил молитву. Едва услышав «Аминь», ворвался внутрь, в полутьму, и мимо удивленного Филиппа, сразу на колени, к старцу:
– Батюшка! Простите! Помогите! Мы сейчас к вам паренька пошлем. Он… не обычный человек. И не христианин. Но с ним очень нужно… Примите его, пожалуйста. Мальчик сделал нам вред, но мы не хотим наказывать, просто хотим узнать, зачем он так поступил и кто его надоумил. Простите, я понимаю, что это все неудобно, что у вас тут своя жизнь, корзины, молитвы, но… нам это очень надо. Поговорите с ним, пожалуйста. Он не хочет общаться с нами, вообще нас не любит…
– А есть за что? – не поднимая головы, тихо, совершенно без укора спросил старец.
Я замолчал, хлопая глазами, будто споткнувшись и разом растеряв весь ворох эмоций…
– Встань, Клаус, – снова тот же негромкий, с еле слышной печалью, голос. – Чего перед скриптом-то на коленях ползать? Да и друзья ведь твои смотрят на тебя.
Мороз продрал по спине. Мышцы обессилели, а из головы словно разом вытряхнули все мысли. Не в силах подняться с колен, я осел вбок и замер, тупо глядя, как мозолистые пальцы старца неспешно сплетают прутья.
– Я просил тебя не приходить более, но ты пришел, – продолжал авва. – Я просил не играть с этим, а ты втянул в игру и друзей своих. Ты просил у меня совета и клялся исполнить. Исполнил ли?
Горло стянула горечь и стыд.
– Прости, авва, – только и смог я из себя выдавить.
– У кого ты просишь прощения? – Голос стал строже, а пальцы старца вдруг замерли, и мне стало страшно. – Ты все равно сделаешь по-своему, что бы я ни сказал. Но хотя бы запомни то, что скажу сейчас. Запомни хорошенько, Клаус. Ради Господа.
– Да, отче!
– Меня нет. Есть лишь ваши хитроумные приспособления, которые выкачивают знания из древних книг и составляют по ним мои речи и поступки. Ты обманываешься сам, а теперь вовлекаешь в обман и остальных. Химеры, порожденные этими приспособлениями, никогда не могут стать живыми, никогда не могут сказать «я» сами от себя. Если они говорят словами или поступками самостоятельное «я», это значит, что через химеры говорит кто-то иной, кто был «я» изначально. – Старец помолчал, а потом горько улыбнулся и покачал седой головой: – Ты все равно не слышишь.
И тут меня кто-то невидимый ударил в бок. Несильно, но ощутимо. Я аж подпрыгнул. А в ухо зашептали:
– Зеберг, ну давай быстрее, а то проснется!
– Авва… я запомню. Я не приду больше, обещаю. Хотя мне это очень нужно. Умоляю, помоги нам с мальчишкой!
Старец не ответил и снова принялся плести прутья. Я неловко поднялся, оглядывая келью. Перекрестился на икону.
– Прости, авва… и ты, Филипп… ой… прости, что… прошу прощения… я…
Я не вышел – выскочил из кельи, сгорая от стыда, проклиная свою затею… Захлопнув дверь, прислонился, с тоской глядя на высвеченные солнцем контуры скал. Внутри было больно и душно и впервые за много лет хотелось плакать. Я вдохнул поглубже раскаленного воздуха. Потом побрел в пустыню. Отойдя метров на двадцать, оглянулся на келью. Наверное, в последний раз. Да, моя рациональная часть говорила, что это лишь эмуляция, и если подчистить кое-что в памяти компьютера и задать иные параметры, то старец «забудет» об этом разговоре и о том, что ему предшествовало, и примет меня вновь, но…
Я понимал, что никогда этого не сделаю. И ничего не мог поделать с тем мучительным чувством, будто это меня выбрасывают из настоящего мира в химеру-эмуляцию тоскливой корабельной жизни на «Арксе». Все проблемы с поиском диверсанта и даже невозможностью вернуться на Землю показались сущей мелочью по сравнению с тем, что я теряю сейчас… И тем, что творится со мной…
– Зеберг, ну скоро ты? – нетерпеливо зашептали в левое ухо.
– Сейчас, сейчас. – Я обхватил руками шею, нащупал невидимые захваты и снял с себя шлем.
Перед глазами прокатилась граница, словно волной на пустынный пейзаж нахлынул унылый интерьер виртокамеры, бежевые стены, озабоченные лица, спящий подросток на полу… Отдав русскому шлем, я расстегнулся и быстро вылез из нагретого до уровня «пустынной атмосферы» виртокостюма. Затаскивали пацана они втроем: Сунь и Тези Ябубу осторожно поднимали, а Софронов натягивал штанины… Я вышел в коридор – в каморке стало слишком тесно.
Наверное, с минуту стоял, тупо глядя на голые стены и ряды бледных плафонов, слушал, как за спиной шуршат комбинезоном и пыхтят друзья, думал… Пытался думать, но мысли не шли. Только чувства. Чувство утраты, горя, ошибки и еще… чего-то ускользающего, такого ясного, и… Я глубоко вздохнул.
Слева из виртокамеры вышел Вася, нервно сжимая и разжимая пальцы. Следом за ним – сосредоточенный Тези Ябубу.
– Пойдем к экрану, – скомандовал он. – Сунь присмотрит за мальчишкой здесь. Быстрее! Нам нужно оперативно отслеживать эмуляцию!
– Да. – Я повернулся и зашагал в сторону кают-компании.
Магану проснулся оттого, что было очень жарко. Первое, что он увидел, – песок. Много песка, на котором он лежал. Настоящая, живая земля! Такая была с юга от Города и еще немного у реки, рядом с Южными воротами… Ой, неужели… А-723 сдержал слово и теперь он дома! Магану вскочил и тут же сощурился. Вокруг было очень светло. А если прикрыть глаза ладошкой и посмотреть сквозь щелочки между пальцами?
Задрав голову, мальчик замер.
Неба не было.
Вместо него оказалось что-то высокое и голубое. Скучное совсем. А вместо глаз Уту… Ой! Магану зажмурился. Он и не знал, что от света может быть больно. Подождав, отвернулся от яркого огня вверху и посмотрел перед собой. Невдалеке возвышались башни, но какие-то странные… Неровные, перекошенные, да еще и наваленные друг на друга, будто строили страшные неумехи. И на них не было садов. Кажется, Мелуххе рассказывал про мертвый город, что находится далеко-далеко, справа от заката, где люди не живут уже много шестидесятилетий и все башни стоят порушенные… Неужели он сейчас в этом городе? Что же теперь делать?
И куда могло деться небо? Магану вспомнил, как в Доме Табличек учитель говорил про редкие годы, когда зимою переливчатая пелена ненадолго расступается, приоткрывая однотонную высь и два глаза Уту сливаются в единое пепелящее око…
Надо же, как неудачно оказаться зимой, под палящим оком и в заброшенном городе! Как же попасть домой? Отчего так? Может быть, тогда, в странной комнате он нажал неправильный квадратик? На последних командах он клевал носом, хотя Узкий настаивал, что очень важно делать точно, как он велит… Или так и надо? Чтобы не сразу из коробки вернуть домой, а через мертвый город?
Надо же, как неудачно оказаться зимой, под палящим оком и в заброшенном городе! Как же попасть домой? Отчего так? Может быть, тогда, в странной комнате он нажал неправильный квадратик? На последних командах он клевал носом, хотя Узкий настаивал, что очень важно делать точно, как он велит… Или так и надо? Чтобы не сразу из коробки вернуть домой, а через мертвый город?
Магану не успел подумать над хлынувшим ливнем вопросов – он заметил почти прямо перед собой неровный куб, торчащий из песка. Чуть меньше, чем седьмой ярус на самых маленьких окраинных башнях. Мальчик сделал несколько шагов к диковинному ярусу. Оказалось, что куб сложен не из камней, а… из разломанных деревьев!
«Неудивительно, что у них исчезли все сады», – с неодобрением подумал Магану. Чувствовалось, что внутри куба есть люди. Он подошел и осторожно дотронулся до стены из мертвых деревьев. Стена не пропускала сквозь себя. Поразмыслив, Магану обошел здание и встал с другой стороны, в тени, где не было так жарко.
И тут короткая стенка отошла, как двери в тюрьме землян. Магану отпрянул, споткнулся и рухнул попой в горячий песок. За стенкой открылась темная комната, из которой выглянул мохнатый здоровяк в серый тряпках. Волосы у него росли даже внизу головы, совсем как у дваров на картинках Дома Молчания…
«Да это же двары!» – догадался Магану и внутри стало веселее. Он неуклюже поднялся. Все же лучше, чем эти бешеные тюремщики. Двары свои. Они доставят его домой, к отцу и маме…
– Заходи, – позвал плечистый двар. – Отец ждет тебя.
Сердце застучало сильнее. Неужели папа здесь? Он прилетел сюда, за ним! Неужели…
Магану забежал внутрь, в темноту. Здесь было приятно, не жарко, правда, пахло чем-то странным. Мальчик кинулся к сидящему на полу, но тут же остановился. Это оказался двар с еще большей бородой и совсем сморщенный, он смотрел перед собой, а в руках крутил ободок с дрожащими темными палочками. Видно, это и есть отец того плечистого, что открыл дверь. Волна разочарования затопила Магану.
Оказаться неизвестно где, с двумя дварами, которые к тому же еще и простолюдины, а может, и рабы, раз делают работу своими руками…
Плечистый здоровяк прошел в угол, там стукнул и зажурчал чем-то. «Не такой уж он и низкий, как болтал Мелуххе, – подумал Магану. – Опять наврал небось. Ну ничего, я ему таких теперь историй понарассказываю, что он мне на все годы вперед домашние задания делать будет». Высокий двар вернулся, неся в руках чашу с водой. Мальчик охотно осушил ее – после жаркой улицы и впрямь захотелось пить.
– Вы рабы? – спросил он, отдавая чашу здоровяку.
– Да. – Старый двар ответил столь спокойно, что Магану не побрезговал. Словно так и надо. «Даже двары-рабы лучше, чем эти тюремщики с Дальнего Дома», – подумал он и уселся напротив старика.
– Меня тоже хотели сделать рабом, – сообщил он, с интересом разглядывая темную комнатку. – Но я убежал от них.
Старик ничего не ответил, продолжая теребить в руках разрезанные веточки, однако и молчание его не казалось обидным, будто двар не решался непрошеной репликой нарушить речь свободного. «Как и положено рабу», – вспомнил Магану.
– Они хотели увезти меня в свой край. А я взял и сломал их коробку. – Он рассмеялся, было радостно наконец кому-то все рассказать и похвастаться. – Теперь меня вернули сюда. А где я?
– В комнате грез. – Старик, не поднимая глаз, начал сгибать переплетенные ветки в круг.
– Смешное название. За мной скоро придет отец. Я ему все про этих тюремщиков расскажу. Они меня заставляли жить в конуре, которая меньше, чем дом самого последнего раба на Агане. – Магану запнулся, сообразив, что комната дваров, пожалуй, будет поменьше, чем его тюрьма. – Но я сбежал от них и жил в саду. А Энмеркар меня предал, он стал дружить с Волосатым Пузом и другими тюремщиками! Только Узкий приходил ко мне. Он тоже был рабом. От него я и узнал, какие злобные эти тюремщики. А потом я поломал их коробку и вернулся на Аган! Вы сообщили царю обо мне? Мой отец большой человек при дворе. Он хорошо вознаградит вас. Может быть, даже даст свободу.
– Нет, сынок, ты не на Агане. – Пальцы старика-двара замерли, и он, подняв голову, внимательно посмотрел на Магану. – И отец за тобой не придет. И тот, кого ты считаешь другом, не друг тебе, а те, кого считаешь врагами, – не враги. Скоро ты вернешься к ним. А пока…
Старик отложил сплетенные прутья и поманил его пальцем. Ошарашенный Магану, не раздумывая, встал и шагнул. Двар тотчас же протянул руку, схватил за пояс и ловко вытащил статуэтку Гун.
– А вот это лишнее. Совсем лишнее, – сказал он, глядя на мальчика. – От него-то и беды.
Магану не успел опомниться, как старик, не глядя, бросил статуэтку за спину и удивительно точно попал в маленькое окошко.
– Кто чем побежден, тот тому и раб, Магану. Посуди сам, что хорошего быть рабом напрасных обид? Да не горюй, – старичок улыбнулся и погладил его по голове, – все наладится, все будет как надо.
Тези Ябубу и Софронов возбужденно переговаривались, тыча в экраны.
– Идол! Да он протащил с собой идола! Надо связаться с Сунем, пусть…
А меня зацепило другое. Достав из-под стола шарики-наушники, я сунул их в уши и переключил свою грань экрана в инфорежим. Хорошо, что коллеги сидели напротив меня и не заметили этого. Меньше лишних вопросов. Кое-что хотелось проверить самому. Странно, что это не пришло в голову раньше.
Отыскав нужную панель, ввожу команды, фильтры, запускаю… Вспыхнула картинка – вид на оранжерею сверху из левого угла. В открытый проем зашел лысый пацаненок, таща за собой спальник. Распихивая горшки с цветами, залез внутрь, в заросли. Сквозь листья было видно немногое – как он тащится к дальнему концу, а потом копошится там. Я щелкнул по панели, переключая на следующий фрагмент. Я просмотрел, как в оранжерею зашел Вася и звал пацаненка, а тот бегал, скрываясь от него за кустами. Потом пришел второй, Энмеркар. Пришлось послушать, что они говорят. Разумеется, болтали на сангнхиле. Покуда Васины словарные наработки не интегрированы в транслят, мне осталось довольствоваться интонациями.
Было ясно, что пацанята ссорятся. Говорили на повышенных тонах, а потом Энмеркар ушел. Следующий фрагмент – вечерний, робот принес ужин. А вот уже на другой день – второй пацаненок снова пришел, они опять ругались, а потом даже подрались. Я видел, как Магану бросает тяжелый горшок вслед убегающему другу, а потом вытирает окровавленные пальцы о стену. Видел, как вечером он рвал листья, связывал их в узелки и играл с ними и пищевым контейнером, как в игрушки. Видел, как приносит раз за разом красноголовый А-723 завтраки, обеды и ужины. Видел, как Магану следит за нами, довольно неуклюже – это было известно всем.
А потом я наткнулся на кадр, где маленький сангнхит и робот разговаривают. Убрал ускорение, включил звук… Так и есть: они говорили на сангнхиле! Внутри зашевелились щупальца страха. Вспомнилось странное ощущение, которое я испытал, когда мы шли в оранжерею…
Нахмурившись, я отвел взгляд от экрана и тут увидел побледневшие лица друзей. Тези Ябубу и Софронов, как один смотрели вверх с таким видом, словно увидели призрака.
Я вытащил наушник и спешно переключил свой экран на эмуляцию.
В пустой келье сидел Эпихроний и смотрел прямо на меня. И говорил:
– …как следует. А ты, Клаус, вспомни, что я тебе сказал.
Слово пронзило меня, как стрела, достигло самых глубин сердца. Я понял.
– Да, отче, – сказал я, глядя на экран. – Спасибо!
Он лишь покачал головой в ответ, а затем подобрал с пола прутья и принялся сплетать их заново. Экран погас.
– А где Магану? – только сейчас сообразил я.
– Ты что, не смотрел? – Капитан обратил на меня ошарашенный взгляд. – Старец показал ему, как снять шлем и выйти из эмуляции. Что ты здесь навертел, Зеберг?
Оперевшись о столешницу, я встал.
– Вася, у тебя осталась та вода, которой ты нас крестил?
– Да. В каюте.
– Пойдем со мной.
– Куда вы?
– Капитан, мы сейчас вернемся.
А дальше все было как во сне. Конечно, я прекрасно осознавал то, что происходит вокруг, но вместе с тем сами события и невероятное нервное напряжение придавали ощущение ирреальности происходящему. И когда мне доводится вспоминать об этом, я всегда почему-то вижу те события как бы со стороны. Даже то немногое, что было сделано лично мной.
Мы зашли к Васе в каюту, чтобы взять воды, она у него хранилась в бутылке из-под сока. Потом перебрались в пустую каюту Бонго, и я вызвал по фонеру А-723. Когда робот ступил внутрь, на несколько секунд мы оказались наедине. Помню, было очень страшно, меня чуть не трясло и сам не понимал, откуда такой мандраж взялся, – вроде бы просто стоит напротив служебный робот, которому я подводил настройки еще на Земле и отвешивал подзатыльники в пути, а я аж взмок. Смотрю на его пластиковую рожу и не могу оторваться. А потом вошел Софронов и с ним Тези Ябубу, он догнал нас. Капитан закрыл дверь и запер изнутри. И тут началось что-то чудовищное. Робот, завидев коробку из-под сока, заметался по каюте, стал рычать, хохотать, подбежав ко мне, заговорил голосом моей матери, просил спасти… Вася стоял у входа и бормотал что-то на славянском, и я помню, как тряслась его рука, сжимавшая коробку с водой, а еще лицо Тези Ябубу – каменное и блестящее от пота. А-723 пронзительно завизжал, так что я схватился за уши, – казалось, кости трещат и раскалываются от этого звука. Софронов взмахнул, упало несколько брызг… и самое страшное закончилось.