– Брачная постель! – проговорила Марго, презрительно пнув ее. – Ну, мой друг, вот мы и достигли ее.
– Мне впору извиниться, что я претендую на брачное ложе рядом с тобой, потому что я здесь оказался отнюдь не по своей воле.
Марго склонила голову:
– Твоя откровенность меня радует. Надеюсь, это поможет нам избежать недоразумений.
– Хоть что-то во мне тебе нравится. Ура!
– Ну вот, твоя честность и закончилась. Тебе совершенно все равно, нравишься ты мне хоть чуть-чуть или нет.
Он присел на краешек кровати и посмотрел на нее, лежащую с рассыпавшимися по подушке волосами, сверху вниз. Перед ним была женщина, которую многие, в том числе Генрих де Гиз, считали первой красавицей двора.
– Полагаю, – промолвил он, – во мне что-то меняется.
– Надеюсь, не к худшему. Это было бы…
– Невозможно? – Он слегка дотронулся до ее груди.
Она смотрела на него из-под полуприкрытых век.
– Я этого не говорила.
– Возможно, я прочитал твои мысли.
– Это вызывает тревогу.
– Они так секретны?
Он наклонился над ней и взглянул ей в лицо; она почувствовала его нараставшее волнение.
– Ты занимался любовью со многими женщинами, – сказала она.
– А у тебя было много любовников.
– Я всегда считала, что опыт – вещь полезная.
– И я тоже. Он учит делать то, чего от нас ждут. Она изобразила вздох, но ее глаза начали поблескивать.
– Короли… королевы… они должны исполнять свои обязанности. – Она закрыла глаза.
Оба они по своей природе были такими, что им было трудно делить постель и оставаться холодными, не делая того, что предполагает супружество.
Молодожены не собирались предаваться любви со всей силой страсти, но когда наступило утро, между ними установились отношения, которые можно было назвать дружескими.
У них была одна общая черта – чувственность. Они понимали друг друга. Они будут королем и королевой, которым время от времени надо исполнять свои супружеские обязанности, но каждый будет с пониманием относиться к тому, что другой будет иногда искать приключений на стороне.
Между ними не будет сцен – только понимание.
Эти два человека смотрели на их брак одинаково и не могли быть им недовольными.
Для празднования такой свадьбы одного-двух дней было мало. Балы и пиршества шли чередой один за другим. Такого торжества в Париже не было давно. Но даже самые толстокожие люди чувствовали висевшее в воздухе напряжение, которое день ото дня лишь усиливалось. Гугеноты ходили по улицам только группами, их беспокоили окружавшие их мрачные люди. На перекрестке улиц Бетизи и Арбр-Сек, где жил Колиньи, всегда было многолюдно. Многие друзья советовали адмиралу уехать из Парижа, но он был твердо убежден, что его дружба с королем слишком важна для дела гугенотов, чтобы ее прерывать.
В ближайшую после свадьбы пятницу, к изумлению Генриха, к нему наведался его кузен Конде. Он гоже только что женился, и жизнь при французском дворе ему очень нравилась. Конде не замечал – или не хотел замечать – растущей напряженности.
Но на этот раз кузен, вне всякого сомнения, был сильно взволнован.
– Они пытались убить Колиньи! – воскликнул он.
Генрих вскочил и тревожно посмотрел на него:
– Как? Где? Ты уверен?
– Нет никаких сомнений. Он шел по улице Пули домой, когда раздался выстрел из дома рядом с Сен-Жермен-л'Озеруа.
– Адмирал ранен?
– Не опасно. Ему оторвало один палец. Пуля прошла через запястье и вышла у локтя.
– Это большое потрясение для старого солдата. Так ты говоришь, он вне опасности?
– Послали за лекарем, Амбруазом Паре, а у дома Колиньи собралась толпа людей – наших сторонников, гугенотов. Они говорят, что его хотели убить, потому что он – вождь гугенотов. Если это так, мой друг, нам надо быть настороже.
Генрих медленно кивнул:
– Нас пригласили в Париж на мою свадьбу. По-твоему, кузен, здесь может быть какая-то другая причина?
Конде пожал плечами:
– Должен же жених присутствовать на собственной свадьбе.
– Так-то так. Дом рядом с Сен-Жермен-л'Озеруа… Что же это за дом?
– Я слышал, что он принадлежит Пилю де Вилльмару, канонику собора Нотр-Дам. Он также был наставником Генриха де Гиза.
– Да? – задумчиво произнес Генрих. – Любопытно. Думаю, мой друг и кузен, на улице нам надо быть очень осторожными.
– Мне хотелось бы уехать из Парижа.
– А я при первой возможности заберу жену и увезу ее в Беарн. – И Генрих улыбнулся, представив, как молодая и элегантная королева Наварры оставит Париж ради сельских прелестей Нерака и По.
Он вспомнил, как его мать незадолго до смерти предостерегала его от жизни в Париже и говорила, чтобы после свадьбы он безотлагательно возвращался в Беарн, потому что жизнь при дворе полна соблазнов и там никак нельзя не испортиться.
Назад в Беарн! Но решить туда уехать было гораздо легче, чем на самом деле это сделать.
Кипящие яростью гугеноты захотели увидеть короля Наварры и принца Конде. Раненый адмирал лежал на улице Бетизи, но в Париже находились и двое молодых людей, которые считались их вождями.
Конде и Генрих вместе приняли делегацию, выслушали просьбу гугенотов постараться отомстить за покушение на жизнь адмирала.
– Как мы можем это сделать, – спросил Генрих, – если нам неизвестно, кто истинный виновник?
– Ваше высочество, – последовал ответ, – выстрел раздался из дома, который принадлежит слуге Генриха де Гиза. Поэтому совершенно очевидно, откуда исходил приказ и кто истинный виновник. Мы должны потребовать, чтобы Генриха де Гиза привлекли к суду.
Глаза Конде блестели от возмущения, и он твердо сказал, что они правы и эти подозрения нужно высказать королю.
Генрих хранил молчание. После смерти матери он сильно повзрослел, а Конде казался ему незрелым мальчишкой. Он знал, что у дома де Гиза собрались гугеноты и требуют отмщения. В Париж на свадьбу их приехало сотни. Но они забывали, что католиков тут тысячи.
Генрих не хотел умирать, а смерть буквально витала в воздухе. Колиньи просто повезло, что он остался жив. Если бы пуля попала на дюйм-другой правее, она пробила бы ему сердце, что, наверное, И было целью стрелка.
Генрих сказал:
– Мы окружены врагами. Откуда мы можем знать, что у них на уме?
Гугеноты обратили взоры к Конде. Они решили, что король Наварры слишком легкомыслен, у него на уме одни забавы, он думает только о женщинах, а не о борьбе за их дело.
Генрих почувствовал это отношение к себе, но вдруг ему показалось, что будет совсем неплохо, если такое мнение о нем сложится повсюду.
Колиньи попытались убить потому, что он был признанным вождем. И может, спокойнее будет житься тому, кто будет лишен качеств вождя?
Смерть витает в воздухе, а жизнь между тем так прекрасна!
Остаться в стороне ему было непросто. Он был королем Наварры, сыном королевы Жанны, бывшей уважаемым лидером гугенотов. И теперь, когда Колиньи лежал раненным, все смотрели с надеждой на него, Генриха.
Он устал, и ему хотелось отдохнуть, но члены делегации продолжали стоять у дверей его спальни. Они побывали у короля и королевы-матери, все им рассказали, потребовали арестовать Гиза.
– Ну и это сделали? – спросил Генрих.
– Нет, ваше высочество. Гиз все еще на свободе. Но королева-мать очень обеспокоена, а король, как кажется, вне себя. Мы заявили о нашей твердой решимости добиваться правосудия.
Генрих вздохнул. Он чувствовал, что они многого не понимают.
– Уже поздний час, – сказал он, позевывая.
Члены делегации обменялись взглядами. Как он может говорить о сне, когда их горячо любимого адмирала чуть не убили?! Ну что за человек этот Генрих Наваррский!
– Ваше высочество, нам надо выработать план действий. Мы хотим завтра собраться у дома адмирала.
– Завтра у нас будет много дел, так что сейчас самое время отдохнуть, – отстраненным голосом произнес Генрих. – Скоро должна прийти моя жена.
Но гугеноты не уходили, а стояли группами, и было ясно, что без прямого приказа они не уйдут. Он не был уверен, что такой приказ следует отдавать, потому что атмосфера в городе была крайне накаленной. Возникла напряженная тишина. В чем дело? Марго что-то слишком задержалась у своей матери, но скоро должна была появиться, и тогда гостям придется уйти.
Гугеноты продолжали горячо обсуждать попытку покушения на адмирала, в шоке оттого, что он едва не лишился жизни.
Как бы поскорее уехать в Беарн, думал Генрих. Сможет ли он объяснить Марго, что им надо покинуть Париж, а если она воспротивится его планам, не уехать ли ему одному?
Марго наконец пришла, заметно чем-то сильно встревоженная. Она бросила взгляд на собравшихся в покоях гугенотов, но едва ли по-настоящему поняла, кто это.
– Что-то случилось? – спросил ее Генрих.
– Я не знаю, – ответила она, и в ее глазах застыл необычный для нее испуг.
– Что-то случилось? – спросил ее Генрих.
– Я не знаю, – ответила она, и в ее глазах застыл необычный для нее испуг.
– Ложись спать, – велел он.
Марго зашла за портьеру, к своим служанкам, а Генрих вернулся к гостям. Он вдруг почувствовал, что совсем не хочет спать. Он прислушался к их разговору, потом присоединился к нему, но все его мысли были заняты не тем, чтобы привлечь виновных к суду, ему хотелось понять, что за всем этим стоит. Кое-что открыла Марго.
Когда Генрих понял, что она легла, он подошел и распахнул занавески. Она лежала с широко открытыми глазами и смотрела на него.
– Не знаю, но происходит что-то странное. Я чувствую, что-то не так. Все вокруг шепчутся, и я решила, что есть какой-то секрет, который скрывают от меня. Я пожелала доброй ночи моей сестре Клод, а она обвила меня руками и разрыдалась. Умоляла меня не уходить.
– Не уходить – куда?
– Сюда, в эти покои… к тебе.
– Странно.
– А зачем здесь эти люди?
– Они говорят о том, что случилось с адмиралом.
– Жаль, я не знаю, что происходит, – сказала Марго. – Утром потребую у Клод, чтобы она мне все рассказала.
– А сейчас тебе лучше заснуть. Я тоже постараюсь поспать… когда отправлю этих гостей.
Марго с беспокойством ждала, лежа за занавеской; но гугеноты продолжали говорить, а Генрих понял, что его сон как рукой сняло и присоединяться к жене ему не хочется. Он пообещал гугенотам, что, как только наступит утро, они пойдут к королю и на этот раз будут не просить правосудия, а требовать его.
Небо начало светлеть, и он сказал:
– Ложиться спать уже поздно. Скоро наступит утро. Давайте поиграем в жё-де-пом,[2] пока не придет время идти к королю.
Они вышли из покоев, но на их пути встал небольшой отряд стражников короля.
– Что это значит? – воскликнул Генрих.
– Ваше высочество, по приказу короля вы арестованы… и эти господа тоже.
– По какой причине?
– Нам приказано доставить вас в покои короля.
Они были на полпути к королевским апартаментам, когда тишину ночи разорвал звон колоколов, в которые били, кажется, во всем Париже.
Это был канун дня святого Варфоломея, и начиналось избиение гугенотов.
Глава 5 СОПЕРНИКИ
Утренняя заря дня святого Варфоломея осветила залитые кровью улицы, хотя бойня только начиналась.
Люди бегали по улицам, с их мечей капала кровь. Вопли преследователей и их дьявольский смех смешивались с мольбами о пощаде, а на крышах, на ступенях домов, в дверных проемах лежали тела мертвых или умирающих.
Повсюду в воздухе пахло кровью – такой резни Франция еще не знала.
Звонили колокола, люди кричали, падали на колени с мольбами о пощаде, но пощады не было. Не было ничего, кроме желания католиков покончить со всеми гугенотами в Париже.
«Это конец?» – задал себе вопрос Генрих. Взглянув на Конде, он понял, что тот думает о том же. Теперь стало ясно, зачем их вызвали в Париж. Свадьба была лишь ширмой, на самом деле решили заманить в Париж как можно больше гугенотов и перебить их здесь.
А они еще хотели потребовать наказания для покушавшихся на жизнь адмирала!
– Вчера мы были женихами, – произнес Генрих, – чтобы сегодня стать покойниками.
Конде ничего не ответил. Он молился, стоя на коленях.
В помещение, где были заперты Генрих и Конде, вошли король и Екатерина. Глаза Карла налились кровью, его одежда была в беспорядке.
– Вот они! – крикнул он. – Вот эти гугенотские свиньи!
Генрих решил, что настал его смертный час. Когда он со своими спутниками вышел из спальни, командир стражников сказал:
– Проводите короля Наварры и принца Конде в предназначенные для них помещения, а этих каналий отведите во двор, и пусть они получат то, что заслужили.
Генрих начал было протестовать, но ему сказали:
– Вы и месье Конде – пленники короля. И вам следует позаботиться о том, чтобы вас не постигла участь остальных гугенотов.
Зловещие слова. Когда же и с ними произойдет то же, что и со всеми гугенотами Парижа? Казалось, ждать осталось недолго.
– Вот они. Оба здесь! – крикнул Карл.
Он был похож на сумасшедшего, на губах у него пузырилась пена, на щеках играли желваки, а глаза были одновременно прекрасными и сверкали от ярости.
– Вы знаете, что там происходит? – воскликнул он.
– Боюсь, что резня, – ответил Генрих.
– Ты прав, брат. Ваши сторонники получают то, что заслужили все еретики.
– Ваше величество, задумайтесь, что все это значит.
– Задуматься? А разве я не думал обо всем этом последние дни… когда планировал это? Они умирают на улицах… умирают сотнями. Таков удел всех еретиков.
– Ваше величество, а Колиньи, которого вы так уважали…
– Колиньи! – воскликнул Карл. – Колиньи мертв. Я видел его голову. Ее принесли нам вместе с поздравлениями от месье де Гиза. А телом адмирала забавляются на улицах. Величайший вождь гугенотов! – Карл слегка всхлипнул, и его лицо сделалось почти детским. – Колиньи мертв, я вам говорю.
– Так они убили адмирала?
– Еретики! Гугеноты! – закричал Карл. – Они мертвы, все мертвы. Телиньи мертв. Ларошфуко мертв. Я не хотел, чтобы Фуко умирал. Я любил Фуко. Он был моим другом.
Королева-мать положила ладонь на руку Карла:
– Ваше величество забыли, зачем мы здесь.
– Нет, я не забыл. – Вся жалость с его лица пропала, и оно снова приняло сумасшедшее выражение. – Я пришел сказать: в моем королевстве не будет гугенотов. Ни одного. – Он схватил Генриха за руку и пристально посмотрел ему в глаза. – Брат, ты – гугенот, а гугеноты меня оскорбляют. Подойди к окну. Давай, иди сюда. Взгляни-ка, брат, и скажи, что ты видишь? Мертвые мужчины и женщины. И все они поражены праведным мечом католиков. Они умирают сотнями. Кузен Конде, подойди сюда. Взгляни. Я тебе говорю. Ты хочешь к ним присоединиться?
Генрих спросил:
– Так вы пришли нас убить?
В разговор вступила королева-мать:
– Король вовсе не намерен убивать своих родственников. Его величество просто хочет сказать, что он думает.
– А думаю я вот что! – крикнул Карл и вытащил шпагу. При виде блестящей стали глаза его засверкали. Он демонически засмеялся и приставил острие шпаги к горлу Генриха. – Месса, смерть или Бастилия. Делай выбор, кузен. Что?
Генрих инстинктивно отпрянул от шпаги. Сердце его колотилось. Он подумал: «О, Бог гугенотов и католиков, как я люблю жизнь! Разве я должен ее терять только потому, что не хочу слушать мессу?»
– Ваше величество, – проговорил он, – по-моему, вам следует немного подумать. Я ваш кузен, а после женитьбы стал вашим братом. Разве вам хочется, чтобы на вашей совести была моя кровь? Разве вам хочется, чтобы моя душа до самой смерти вас преследовала?
Карл убрал шпагу, стало видно, что он испугался. Карл боялся всего сверхъестественного, и слова Генриха о преследующей его душе возымели нужный эффект.
Он повернулся к Конде. Юный принц, потрясенный известием о гибели вождей гугенотов, твердо решил стоять на своем.
– Я предпочитаю умереть, но не предам мою веру! – воскликнул он.
Карл крикнул от ярости, опять поднял шпагу, но его остановил насмешливый взгляд Генриха Наваррского.
– Даю вам три дня, – заявил король. – Три дня на размышление, а потом мы с вами поговорим. Месса, смерть или Бастилия.
Генрих вздохнул с облегчением. Им дали отсрочку. Три дня жизни. О, гораздо больше. Стоит ли умирать за веру? У него ее и нет. Он верит исключительно только в себя и свое будущее.
Конде ходил взад-вперед по комнате.
– Что такое смерть, кузен? – размышлял он. – Если нам суждено умереть, мы должны встретить смерть достойно.
– Мы слишком молоды, чтобы умирать, – задумчиво ответил Генрих.
– Более достойной смерти нельзя и желать.
– По-моему, смерть никогда не бывает достойной.
– А смерть адмирала?
– Достойная? Застали врасплох в чьей-то спальне. Отрубили голову, а тело выбросили из окна. Как ты думаешь, кузен, что они делают с его телом? Вряд ли отдают ему почести. И ты это называешь достойной смертью?
– Колиньи погиб за веру. Он мог уехать из Парижа. Его предупреждали об опасности, но адмирал предпочел остаться.
– Он не мог предвидеть такого конца, кузен. А если бы мог его предугадать, возможно, предпочел бы уехать.
– Ты удивляешь меня.
– А ты меня – вовсе нет.
– Значит, ты пойдешь у них на поводу? Предашь истинную веру и станешь католиком?
– Если приходится выбирать между мессой и смертью, то я предпочитаю мессу. И ты тоже.
– Колиньи…
– Был стариком. А мы молоды. Когда я доживу до его лет, то, возможно, не стану так цепляться за жизнь. А сейчас я не хочу умирать. Я люблю этот мир и все, что он может мне предложить. Почему я должен бросить все это во имя догмы, которая, между нами, кузен, по-моему, не содержит ничего такого, из-за чего именно ей надо поклоняться. Я не религиозный фанатик, кузен. Я просто человек.