Не требовалось быть ясновидящим, чтобы понять, что она раздосадована.
— Вижу, что вы ждете меня, — сказал Монтгомери.
Вероника не ответила, только встала, спустилась вниз по ступенькам, продолжая пристально смотреть на него. Но вместо того чтобы подойти к нему, она направилась в гостиную, не оглянувшись, чтобы удостовериться, что он следует за ней.
Монтгомери размышлял, не стоит ли отправиться в библиотеку и закончить составление списков необходимого оборудования, но отказался от этого. Со вчерашнего вечера, когда он решил, что лучше сохранить целомудрие, чем отправиться в постель к незнакомке, было ясно, что этого разговора не избежать.
Похоже, Веронику сердило такое решение.
Однако первый вопрос, который она задала ему, когда Монтгомери последовал за ней, оказался совсем иным.
— Вы возвращаетесь в Америку?
Монтгомери вошел в гостиную — просто, без изысков обставленную комнату, прямую противоположность той, где был заключен их брак.
Вероника сжала руки перед собой и подняла на него глаза.
— Вы берете меня с собой?
— Что заставило вас подумать, что я поеду в Шотландию без вас?
Облегчение отразилось в ее взгляде так мгновенно, что, если бы последние четыре года Монтгомери не изучал людей, находившихся под его началом, не заметил бы этой перемены.
— Когда мы отбываем? — спросила Вероника, прижимая ладони к бокам.
— Сегодня днем, — ответил Монтгомери, сознавая, что должен был сообщить ей об этом раньше.
Но он столько лет думал только о себе и так привык к этому, что ему еще предстояло усвоить: следует принимать во внимание и потребности окружающих.
— Поезд отправляется в два. Вы будете готовы к этому времени?
Вероника кивнула.
Монтгомери подошел к софе, стоявшей под прямым углом к камину. Обтянутая зеленой тканью с цветами, на его взгляд, она обнаруживала слишком женский вкус. Вполне возможно, что в Англии гостиная находилась в ведении женщин.
Вероника не села рядом с ним. Вместо этого она осталась стоять лицом к нему и повторила свой первый вопрос:
— Вы возвращаетесь в Америку?
— Почему вы спрашиваете?
Вероника шагнула к нему, потом еще раз и остановилась, только когда оказалась на расстоянии вытянутой руки от него.
— Почему вы обеспечили мое будущее?
Монтгомери не ответил, и она продолжала мрачно смотреть на него и стоять перед ним, как если бы он был мальчуганом в коротких штанишках, а она отчитывала его за провинность. А ему не особенно нравилось, когда его отчитывали.
Монтгомери откинулся на спинку софы, сложил руки на груди и посмотрел на нее.
— Вы очень хорошо позаботились обо мне, Монтгомери. Это на случай бегства?
— Бегства? — спросил он удивленно. — Я просто позаботился о вас, Вероника, — добавил Монтгомери. — И будьте этим довольны.
С минуту она внимательно изучала его лицо, будто не доверяя словам.
— Вчера вы не пришли ко мне, — снова удивила она его.
Монтгомери никак не мог привыкнуть к ее прямолинейности. Вероника даже не думала кокетничать. И не пыталась укрыться за двойственностью выражений. Она шла напрямик и говорила что думает.
Женская хитрость и ухищрения не действовали на него, зато такая прямота зачаровывала. Как и голос. Ее шотландский акцент и то, как она произносила слова, заставляли их звучать по-новому, будто он только начинал учиться английскому языку и понимать его.
Как, черт возьми, ответить на ее жалобу?
— Я не готов лечь в постель с незнакомкой, — сказал он, не пытаясь скрыть правду.
Вероника продолжала молча смотреть на него и только несколько раз моргнула.
Неужели она питала к нему какие-то чувства? Или, Боже упаси, он начинал верить, что она обладает каким- то «даром»?
— Разве мы не перестанем быть незнакомцами, если вы постоянно избегаете меня?
— Я не избегал вас постоянно, — сказал он. — Еще не минуло и дня, как мы женаты.
— Прошел целый день, — ответила Вероника, бросая взгляд на часы на каминной полке.
— Вы всегда такая спорщица?
Вероника обдумала его вопрос и ответила:
— Думаю, так было, когда я жила с родителями. Мой отец поощрял дебаты. И я часто начинала спорить с ним и высказывать противоположную точку зрения, только чтобы доставить ему удовольствие.
Прежде чем Монтгомери собрался ответить, она сделала еще один шаг к нему.
— Вы даже не поцеловали меня.
— К чему мне было вас беспокоить?
Вероника снова смотрела на него, недоуменно моргая.
— Вчера вечером вы сказали, что я вас беспокою.
— О Господи, Монтгомери! Вы американец. Вы так не похожи ни на кого, с кем я до сих пор встречалась. Вы чужак. И было бы странно, если бы меня это не беспокоило.
— И все-таки вы хотели, чтобы я пришел к вам в постель.
— Я новобрачная. И предполагается, что вы должны были это сделать.
— Неужели?
— А вы не знаете?
У Монтгомери возникло искушение продолжать поддразнивать ее, чтобы услышать, что она скажет. Она его забавляла, против всех его ожиданий.
— Поцелуй? Это все, чего вы хотите?
И, не давая ей возможности ответить, Монтгомери потянулся к ней, схватил за юбку и привлек к себе так, что она рухнула к нему на колени.
Мгновение ее руки трепетали в воздухе, пока он не обхватил ее за талию.
— И чем же я отличаюсь от других?
По-видимому, Вероника не была готова ответить на этот вопрос, поэтому просто пристально смотрела на него.
Монтгомери заставил ее запрокинуть голову и, сосредоточив все свое внимание на лице, увидел, как оно порозовело под его взглядом. Потом Монтгомери опустил голову.
— Я виргинец, — заявил он. — Вы не можете бросить вызов виргинцу и надеяться, будто он его не примет.
Ее глаза широко раскрылись.
— Полагаю, вы охвачены страстью. — Он наклонился и легонько поцеловал ее. — Или по крайней мере полны романтических чувств.
— Не думаю, что когда-нибудь испытывала романтические чувства, — сказала Вероника, когда его губы еще касались ее губ. — Или страсть.
Но уж теперь Монтгомери воспринял это как вызов.
Он убрал руку, и глаза Вероники раскрылись еще шире. Должно быть, их первый поцелуй не впечатлил ее. Монтгомери снова наклонил голову и нежно прижался губами к ее рту.
Его язык прошелся по нижней губе, улещивая ее рот.
Монтгомери заставил ее приоткрыть его, а потом вторгся внутрь. Вероника произвела какой-то горловой звук. Было ли это протестом или поощрением? В эту минуту он не знал этого, да и не заботился о том, чтобы узнать.
Поцелуй оказался для него сюрпризом. Вероника затрепетала в его объятиях. Его рука взметнулась и погладила ее по спине. Другая скользнула к корсажу, и большой палец оказался под грудью.
Когда его рука сделала движение, она подавилась воздухом, но этот протест был столь слабым, что Монтгомери не был уверен, оскорблена ли она его действиями или просто удивлена. Он проверил впечатление, обхватив ладонью ее грудь.
Вероника резко отпрянула, и ее лицо стало пунцовым.
— Это не было поцелуем, — сказала она.
— Значит, у вас нет никакого опыта?
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Опыта? — спросила она. — Конечно, нет. — И голос ее звучал возмущенно и потрясенно. — Думаю, достаточно того, что я знаю, как это бывает. У нас были кошки и лошади. И они ничуть не стеснялись совокупляться.
Монтгомери испытал искушение улыбнуться, но, если бы уступил ему, она бы поняла его неправильно. Он не находил эту ситуацию смешной, а испытанная к ней нежность стала для него неожиданностью.
И вдруг его воздержание показалось бесполезным и ненужным. Монтгомери пожелал свою жену, столь внезапно явившуюся шотландскую жену, столь невинную и невежественную, говорившую о себе, будто она обречена и подчиняется року, сумевшую удивить его своей прямотой.
Она была как быстро меняющийся ветер, как поток воздуха.
Ему бы следовало встать, извиниться и приняться за работу. Но вместо этого он снова наклонился и поцеловал ее.
— Я не думаю, что целоваться в гостиной, достойно, — сказала Вероника, отстраняясь от него при последней попытке поцеловать ее.
Судя по улыбке Монтгомери, она его, вероятно, насмешила. У нее не было времени подумать об этом, потому что он снова наклонился и опять поцеловал ее.
Монтгомери слегка изменил угол наклона головы, и этот поцелуй стал чем-то совсем иным. Вероника почувствовала головокружение. Его дыхание проникло ей в рот, и это показалось таким интимным актом, какого она никогда не испытывала ни с одним живым существом.
Муж поцеловал ее крепче, и она перестала думать о том, что достойно, а что нет. К тому же покорность, как ей было известно, — свойство хорошей жены.
Конечно, ее покорность продолжалась только до тех пор, пока он не начал расстегивать корсаж. Вероника шлепнула его по руке, однако он продолжил свое занятие. Когда Монтгомери повторил попытку, она прервала поцелуй и возмущенно воззрилась на него. Вероника в третий раз шлепнула его по руке, и он покачал головой.
— Я не собираюсь раздеваться донага в гостиной, Монтгомери Фэрфакс.
— Не донага, Вероника, а чуть-чуть. Ну, скажем, чуть расстегнем корсаж?
— Вы уже достаточно его расстегнули. Благодарю вас.
— Вспомните, что вы новобрачная.
Монтгомери уже дошел до четвертой пуговицы, и она прикрыла рукой кожу, которую он успел обнажить. Вероника заподозрила, что он продолжит расстегивать корсаж, но оказалось, что она и так уже обнажена до пояса. Вероника вцепилась в отвороты корсажа и попыталась стянуть их на груди, но и это ничуть не отпугнуло его.
Вместо того чтобы прекратить свои действия, Монтгомери продел руки под ее ладони и принялся работать над корсетом.
Это было уже слишком.
— Прекратите, Монтгомери, — одернула его Вероника.
— Очень хорошо, — сказал он и прикрыл ладонью ее грудь.
О Господи!
Очень осторожно, почти нежно его большой палец коснулся соска, и тотчас же по ее телу пробежал жар. Вероника покачала головой, пытаясь стряхнуть наваждение, потом обеими руками вцепилась в его запястье, останавливая его.
Муж снова поцеловал ее, не обращая внимания на сопротивление.
Ее нижняя сорочка была завязана спереди лентами, образовавшими бант. Монтгомери потянул его за один конец, и его пальцы скользнули по коже и прекратили свой танец, только коснувшись груди.
Интересно, о какой части Европы ей следовало сейчас думать? Вероника предпочла бы думать о Шотландии, испытывая глубокую благодарность за то, что скоро ей предстояло туда вернуться, невзирая на все обстоятельства. Она будет думать о своей деревеньке Лоллиброх и о той радости, что испытывала, живя там. Она не станет думать о том, что Монтгомери вытворяет своими пальцами.
Но как она могла думать о чем-либо, когда он так крепко целовал ее?
Вероника застонала, потянулась к нему и обеими руками вцепилась в его сюртук, сжимая ткань в кулаках, чтобы привлечь его ближе к себе.
Монтгомери коснулся ее щеки, и, прежде чем она успела подумать о том, что он делает, его пальцы начали перебирать пряди ее волос, портя тщательно уложенный ею узел.
По телу Вероники заструился жар, исходящий сразу отовсюду. Щеки ее запылали. Ей стало трудно дышать, и все мысли о Шотландии вылетели у нее из головы.
Монтгомери следовало бы носить на себе плакат с предупреждением о том, что он опасен. Кончики ее пальцев покалывало от желания дотронуться до его лица, погладить подбородок. Позволительно ли это? Допустимо ли?
Или это может быть сочтено непристойным? И чем непристойность отличается от пошлости?
Монтгомери целовал ее до тех пор, пока лицо ее не раскраснелось, а губы не припухли. Сердце ее забилось быстрее, и другие части тела завибрировали.
Никогда еще за всю жизнь Вероника не была так зачарована своими ощущениями.
Ее руки покоились на его плечах, а когда он сделал движение, чтобы поцеловать ее в шею, она откинула голову назад и предоставила ему возможность... делать все, что угодно.
Монтгомери поцеловал ее шею у начала груди, и Вероника дала ему воспользоваться тем, что корсаж оставался расстегнутым. Она услышала треск разрываемой ткани сорочки, и у нее на мгновение явилась бесстыдная и греховная мысль о том, что ей хотелось бы, чтобы он снял с нее и корсет. Ее пышные груди имели самый сладострастный и соблазнительный вид, и в целом она сама казалась себе порочной.
Когда Монтгомери поцеловал ее в грудь, она чуть не потеряла сознание, а когда забрал сосок в рот, острое наслаждение распространилось по всему ее телу. Он уделил внимание сначала одной, потом другой груди и принялся посасывать соски. Она погладила волосы на его висках, потом коснулась скул и подбородка, обводя их очертания. Монтгомери сделал движение разорвать их объятие, но она удержала его и прижала ладони к его затылку.
О Господи!
Его рука оказалась у нее под юбкой, и Вероника вздрогнула, когда его ладонь коснулась ее бедра. Монтгомери принялся развязывать бант подвязки, и это повергло ее в еще большее смятение.
Неужели он решил раздеть ее здесь?
— Монтгомери, — яростно зашептала она.
— Вероника, — отозвался он голосом, мягким, нежным и полным соблазна.
— Неужели следует это делать так? И здесь?
— Нет, — ответил он. — Не следует.
И все же не остановился. Его пальцы начали восхождение вверх по ее ноге.
Никто никогда не предупреждал ее, что может случиться что-нибудь подобное. Никто никогда не предостерегал ее о том, что ее могут совратить в гостиной.
Монтгомери гладил ее кожу, будто изучая каждый дюйм ее тела.
Ей следовало попросить его перестать. Но вместо этого она, как это ни было непристойно, хотела бы сорвать с себя одежду, чтобы такое препятствие, как корсет, нижние юбки и обручи, не отделяло их друг от друга.
— О, прошу прощения, ваша милость.
Монтгомери замер.
Вероника, не открывая глаз, затаила дыхание. Потрясение повергло ее в полную неподвижность. Ее щека прижималась к щеке Монтгомери. Если она не видела домоправительницу, значит, ее здесь и не было.
— В чем дело, миссис Гардинер? — спросил Монтгомери, прижимая ладонь к верхней части ее бедра. Его пальцы затеяли такую пляску на ее коже, что ее это привело в ужас.
Неужели он продолжит растлевать ее на виду у миссис Гардинер?
Монтгомери положил другую руку ей на спину и прижал Веронику к себе.
Может быть, миссис Гардинер не видела, что ее корсаж расстегнут, а грудь обнажена и соски влажны от поцелуев Монтгомери?
— Я приготовила корзинку с провизией для вашего путешествия, лорд Фэрфакс. Могу я сделать что-нибудь еще?
«Уходите! О ради Бога, уходите!»
Никогда в жизни Вероника не испытывала такого смущения и замешательства.
Минуту назад ей хотелось, чтобы ею овладели на полу гостиной. Теперь же хотелось провалиться сквозь этот самый пол и исчезнуть.
— Благодарю вас, миссис Гардинер. Больше нам ничего не требуется.
Вероника все еще не двигалась. Монтгомери отвел ее волосы с лица и прошептал ей на ухо, при этом голос у него был веселый и насмешливый:
— Она ушла.
— Ее вообще здесь не было, — ответила Вероника. — Ее здесь не было, Монтгомери.
Она отвела его руку, застегнула корсаж и тут с ужасом заметила, что другая его рука так и покоится у нее под юбкой.
Его пальцы снова начали играть с ее подвязкой, и она, потянув его руку, заставила вынырнуть из-под своей юбки.
— Прекратите!
— Вы правы, — согласился Монтгомери, но глаза его весело блестели, а от улыбки на щеках появились ямочки, о наличии которых она подозревала раньше.
— Остальное может подождать, Вероника.
У нее снова замерло дыхание, а пульсирующая боль усилилась. Ей хотелось дотронуться до него, провести ладонями по его груди и рукам.
Но и Монтгомери следовало быть при этом полуодетым.
С чувством сожаления Вероника отстранилась от него и стояла теперь, тщательно оправляя и разглаживая юбку, и не спускала взгляда со своих рук. Она решила, что не станет смотреть на него.
Что произошло? Было ли это совращением?
Потому что если это так, то она поняла, почему к ней были обращены все предостережения и увещевания, как к любой незамужней женщине. Если бы она знала, если бы все они знали, на что похоже совращение, пали бы, стеная, в объятия своих соблазнителей, моля о том, чтобы их совращали снова и снова.
Глава 10
К моменту, когда они достигли Инвернесса, Вероника уже была в ярости, причиной которой стал ее молодой муж.
Долгие часы она просидела рядом с Монтгомери в купе первого класса в компании с еще дюжиной людей, процветающих граждан. Их шотландский выговор звучал для нее как приветствие родины, и чем ближе они были к цели, тем большую благодарность она чувствовала к Монтгомери за то, что он сделал возможной эту поездку. Однако благодарность ее не перевешивала раздражения.
Монтгомери оставался молчаливым, если не прямо неприступным в течение всей их поездки. И каждый раз, когда она делала попытку пробить брешь в этом молчании, он бросал на нее такой взгляд, что она тотчас же умолкала.
После двадцати часов в поезде они наконец оказались на станции Инвернесс и в центре бури.
Звук дождя, молотившего по высоким остроконечным крышам и потолочным окнам, был оглушительным. Десятки арок и переходов вели с одной платформы на другую, и каждая была полна народу, направлявшегося к пункту назначения.
Вероника ждала, пока Монтгомери закончит свои дела, а когда он присоединился к ней, они наняли карету.
— Мне пришлось встретиться с начальником станции, — сказал он, когда они сели в карету. — Сундук с зеркалом должен был прибыть на станцию Инвернесс.
— И смог он что-нибудь сказать?
Усаживаясь напротив нее, Монтгомери покачал головой.
Завтра их путешествие должно было закончиться в Донкастер-Холле, но нынче вечером им предстояло остаться в Инвернессе и переночевать в отеле, как сообщил ей Монтгомери перед отъездом из Лондона.