А подписывался я довольно однообразно: «Твой преступный, но исправляющийся брат», «химик физического труда», «твой брат (за что прости)», «порочный брат, крестьянствующий пролетарий» и всякое тому подобное. Почти в каждом письме я благодарил Дода за присланные деньги. Они были очень кстати: как только я из лагеря попал в этот посёлок и стал работать, на меня пришёл в контору весьма забавный счёт. Я должен был оплатить все судебные расходы того неправедного суда, где двое подонков по заказу оболгали меня. Так что половину моей и без того невзрачной зарплаты у меня целый год, как не больше, ежемесячно отбирали. Забавно, что в бухгалтерии это шло в графе «алименты». Деньги, присылаемые братом, были ещё неким вызовом тем невидимым людям, что меня сюда упекли (кстати, не могу не похвастаться: расшифровка аббревиатуры КГБ как Конторы Глубокого Бурения принадлежит лично мне, ведь я недаром был братом знаменитого геолога-буровика). Дело в том, что, как только меня посадили и началась в печати свистопляска вокруг моего имени, у Давида пошли жуткие неприятности. От кого-то очень-очень сверху (настолько, что даже министр геологии всей советской империи не мог его защитить) поступило ему подлое ультимативное предложение: либо он каким-то заметным образом отказывается от позорной родственной связи (дескать, давно в разладе и не видимся, и знать он меня не хочет), либо его снимают с руководства этой сверхглубокой (много лет уже его любимое детище, ибо он – и автор проекта) и переводят в какую-то мелкую подмосковную лабораторию. Спас его местный партийный вождь (кажется, секретарь Мурманского обкома партии) – он позвонил куда-то в это очень-очень наверху и категорически заявил, что такого руководителя он из своей области не отпустит. И Дод продолжал работать.
Он пробурил самую глубокую в мире скважину – двенадцать с чем-то километров, и результат этот занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Если ещё добавить, что работали они только на советском оборудовании, то совершён был чистой воды подвиг (и об этом вспоминали на панихиде, сравнивая успех Дода с одолением космоса). И недаром стал он доктором наук и академиком – вся научная картина устроения нашей старенькой планеты разлетелась, чтобы сложиться по-иному. А ещё и миф родился (до сих пор гуляет он в печати), будто бы добурились они до преисподней и услышали однажды стоны-крики грешников, томящихся в огне. С научными докладами Дод объездил много стран, но прежде всего учёные коллеги его спрашивали именно об этом. А родился миф из первоапрельской утки какой-то мелкой финской газеты, но мгновенно облетел полмира.
А потом случилась перестройка, на науку наплевали, и куда-то стали деньги пропадать, и ещё два года брат потратил на хождение по высоким инстанциям: объяснял, уговаривал, просил и спорил. Всё было напрасно. А ведь Дод (из воспоминаний его коллеги) «умел вести диалог на любом уровне, всегда находил нужные аргументы, был убеждённым полемистом и блестящим докладчиком на совещаниях и конференциях». И даже крайняя идея, что это ведь готовый музей чрезвычайной исторической и научной ценности, никак не срабатывал. Все обильные металлические конструкции скважины срезаны были автогеном и проданы в утиль, чтобы выплатить последнюю зарплату буровикам. И свои последние годы брат не жил, а доживал.
Приятель мне прислал недавно маленькое кино. Телевизионщики приехали на Кольский полуостров в этот город Заполярный и прихватили с собой нескольких старых сотрудников Дода. По снегу добрались они до бывшей буровой и послонялись по лабораториям и мастерским. Везде следы не то чтобы разгрома, но какого-то поспешного бегства, при котором брошены приборы, книги, множество обломков и остатков. И бомжи уже тут ночевали, и обрушиваться сверху начала главная башня, внутри которой была некогда сама буровая вышка. Старики и журналисты, раскидав лопатами глубокий снег, обнажили массивную металлическую плиту, она закупоривала первую в мире сверхглубокую скважину. Но имя человека-первопроходца ни разу упомянуто не было.
Не огорчайся, Мироныч, если тебе откуда-то из небытия видно человеческое скотство, ведь остались горы бесценных материалов об этой уникальной скважине, их ещё используют с благодарностью потомки, занятые строением нашей планеты. А у нашего с Татой сына и его жены Кати год назад родился мальчик, и его назвали Давидом.
Обратная связь
Очень, очень я люблю записки. Впрочем, иногда слова и реплики читателей доходят до меня и устным путём. Так, мне как-то рассказал один городской импресарио: некая средних лет дамочка приобрела два билета, а через полчаса взволнованно позвонила с вопросом: «А сам-то Губерман, он будет на концерте?» А ещё в письме мне рассказали: некий человек в каком-то российском городе прочёл мои стишки своей соседке, вострой старушке. Ей понравилось, она спросила, жив ли я и где я живу. Услышав, что в Иерусалиме, очень удивилась: почему? Ей объяснили – потому что еврей. И вострая старушка непритворно изумилась: «Какой же он еврей, если он пишет русским матом?» Я даже друзьям порой завидую, когда им пишут примечательное что-то. Саша Городницкий, например, такую получил записку на своём концерте: некая явно интеллигентная женщина длинно написала ему, какой теперь повсюду беспредел и безобразие, как тяжко нынче жить простому человеку, а закончила прекрасной фразой: «Какое счастье, Александр Моисеевич, что вы не дожили до этого времени!»
Люблю я и случайные устные реплики моих читателей. Со мной после концерта часто просят сфотографироваться несколько зрителей и стоят тесной группкой, ожидая своей очереди. Ко мне подошли сразу две девчушки, я их обнял, а к одной кокетливо склонил на плечо голову. И какая-то массивная тётка, стоявшая рядом, громко не без одобрения сказала: «Седой-седой, а шалун!»
Когда писать лень или не хочется, зрители пользуются антрактом. Так однажды ко мне подошёл старый человек, много лет прослуживший на подводной лодке. В первом отделении я читал стишки, прославляющие дружеские пьянки, и ему захотелось поделиться заветным воспоминанием о долгой жизни под водой. «У нас на лодке всегда была в достатке выпивка, – сказал он с законной гордостью. – Мы заливали перед рейсом водку во все огнетушители». Я искренне удивился такой рискованной беспечности, и он мне сразу объяснил: «Если на лодке что случится, то огнетушитель не поможет».
Одну историю мне рассказали – чисто лингвистическую, она в семье любимая, эта история. Сын женщины-рассказчицы сюда, в Израиль, приехал совсем маленьким, так что русский язык у него по большей части выученный. И было ему уже семнадцать лет, когда мать решила пойти куда-то учиться. А экзамен там был очень сложный, и в тот день с утра она изрядно волновалась. А сын очень мать любил, и волновался вместе с ней, и в конце дня позвонил ей, чтобы спросить, сдала ли. Вроде бы сдала, сказала мать. И сын тогда спросил: «А экзамен был письменный или оральный?»
Так как-то получилось, что в последние гастроли я не раскладывал записки по городам, они смешались, и поэтому я их в том беспорядочном порядке приведу, как они лежат в большом конверте.
Самой первой тут содержится записка, которую я со значением прочёл жене немедля по приезде: «Игорь Миронович, а вы женаты? Ряд 18, место 29, Оля».
А теперь подряд что попадётся.
«После прочтения Ваших книг считаю, что неразумно и неприлично приходить на встречу с Вами трезвым, чем вступаю в антагонизм с женой. Кто прав? Кстати, у меня с собой. Окажите честь. Алексей, ряд 14 (не еврей)».
«Игорь Миронович, посвятите мне, пожалуйста, гарик! Только приличный, а то мама расстроится! Катя».
«Уважаемый Игорь Миронович! Однажды, читая Вас, выпив перед этим 150 грамм, я понял, что и я – еврей. Решил вторые 48 лет прожить счастливо, развёлся с женой и так далее. С благодарностью, Дима».
«Добрый вечер, Игорь Миронович! И спасибо Вам большое. За стихи, за книги, за оптимизм и глубину. Хочу поделиться двустишием, которое несколько лет назад написал один хороший человек. По-моему, она может считать себя Вашей духовной внучкой: ‘‘Пришла весна, запели птички, набухли почки и яички’’.
«Большое спасибо Вам за стихи! Хочу рассказать историю. Два года назад я ехал в метро и читал Ваши ‘‘гарики’’. А позади меня стояла великолепная красотка. Как потом выяснилось, она их читала первый раз в жизни, подсматривая сзади. Вдруг я услышал смех… и познакомился. Мы с ней до сих пор вместе. Спасибо!»
«Что бы Вы спросили у Бога?»
«Скажите, Вы Вашим ртом ещё и едите?»
«Когда я собиралась на концерт, предложила своему другу пойти со мной. На что он сказал: ‘‘Даже смотреть не хочу на этого плагиатора – столько мыслей у меня из головы украл!’’»
«Игорь Миронович, сколько у Вас детей, о которых Вам известно, и поддерживаете ли Вы с ними отношения?»
«Когда я собиралась на концерт, предложила своему другу пойти со мной. На что он сказал: ‘‘Даже смотреть не хочу на этого плагиатора – столько мыслей у меня из головы украл!’’»
«Игорь Миронович, сколько у Вас детей, о которых Вам известно, и поддерживаете ли Вы с ними отношения?»
«Игорь Миронович, когда будет конец света?»
«Игорь Миронович, можно ли сказать, что мы сегодня культурно провели вечер?»
«От южных гор до северных морей, от Волги-матушки и до Тунгуски вы заебательский еврей и нехуёвый, впрочем, русский. С уважением».
«Игорь Миронович! Как, скажите, найти мужа в такие тяжёлые кризисные времена? Заранее спасибо Вам. Татьяна».
«Игорь Миронович, скажите, что делать девушке с двумя детьми, которая хочет замуж за еврея?»
«Спасибо Вам за Ваше творчество, наш ребёнок, ему 14 лет, слушая Ваши стихи, решил почитать Пушкина…»
«Неужели вы до сих пор бухаете? И как сохраняете бодрость духа? И есть ли Бог? Спасибо».
«Игорь Миронович! Мой муж – еврей. Я ему часто говорю: все нормальные евреи – врачи, инженеры, а ты – милиционер. Я права?»
«Детская история. Грустный Антон приходит из детского сада. Мы спрашиваем: что случилось? – Плохо кормили. – А что давали? – Молоко, блядь, и дыню».
«Игорь Миронович, как Вы потеряли девственность?»
«Как хорошо на самом деле мне жить в родной стране! Но почему же в этом теле и почему в говне?»
«В Интернете мы прочитали заметки Дины Рубиной о Вас. Интересно! А хули Вы о ней ничего не напишете?!»
«Как приручить зятя?»
«Я армянин, а женюсь в третий раз на еврейке, к чему бы это?»
«Игорь Мироныч, какой стих Вы вспоминаете, чтобы не плакать? Спасибо. Плаксивая девушка».
«В антракте позвонил знакомой. Ты где? – спрашивает она. На вечере Губермана – был мой ответ. Ой, как здорово! – с неподдельным восторгом завидует она. И продолжает: а это кто такой?»
«Игорь Миронович, что для вас женский оргазм?»
«Уважаемый И.М.! Однажды, года три назад, попал в уфимский СИЗО (следственный изолятор) – всего на неделю. И в камере в качестве разрешённой литературы обнаружил Ваши ‘‘Тюремные гарики’’. Книга была общая – камерная (разве что инвентарного номера не имела). Она мне очень помогла в первые дни, они ведь самые тяжёлые! Знаете ли Вы подобные случаи? С уважением, Сергей О.»
Нет, я подобных случаев не знаю, но какова гуманность уфимской милиции! Зато знаю множество других размещений моего высокого творчества.
«Игорь Миронович, не обидит ли Вас, что Ваша книга лежит у нас в уборной? Именно благодаря Вам мы проводим там значительно больше времени. Спасибо!»
«Я – полковник авиации в отставке. В детстве, в армии и на гражданке меня все называли евреем, хотя я русский. Как уехать в Израиль на постоянное место жительства? Виктор».
«Игорь Миронович! Вот такая история. Внуку 3,5 года, провожает прабабушку домой. ‘‘Поцелуй бабу Галю’’, – говорит его мама. Правнук отвечает: ‘‘Что-то не больно я люблю старух целовать!’’
«Кто с языком и словом дружен, тому тогда и хуй не нужен! Пенсионер».
«Игорь Миронович, правда это, что миром правят евреи, или всё-таки их жёны?»
«Игорь Миронович, я вас хочу слышать ежедневно, что делать?»
«Игорь Миронович! Жги! Да не угаснет русский запал в недрах еврейской души!»
«Скажите, на Ваш взгляд, чего не хватает России? Только не говорите, что евреев».
«Игорь Губерман, если Вы друг Иосифа Кобзона, помогите нам встретиться!! Очень Вас прошу! У вас наверняка есть сотовый телефон, позвоните Иосифу Давидовичу! Хочет он со мной встретиться?.. Извините, я покажусь назойливой, но, быть может, у Вас появится возможность приехать ко мне завтра по адресу:…»
«Игорь Миронович! Моя девушка смотрит на Вас с восторгом. Что нужно сделать, чтобы на меня она смотрела так же?»
«Игорь Миронович! Как у вас рождаются стихи – утром, в обед, вечером? Вы становитесь в позу или ходите? Или они потоком льются? Или вы напрягаетесь?»
«Выйду замуж за еврея любой национальности! Игорь, помогите! 6 ряд, 20 место».
«Игорь Миронович, как Вы думаете – Бог юмор понимает?»
«Игорь Миронович, слышно ли Вам, как смеётся на балконе моя мама?»
«Дорогой Игорь Миронович! 1. Не можете ли Вы на мне жениться? Мне давно уже хочется большой и чистой любви. Могу прислать фотку. 2. Вы не храпите?»
Если эту главку вы, читатель, одолели, то легко поймёте, за что я так люблю записки.
А по фразе, услышанной мной от давнего приятеля, можно понять о старости побольше, чем из иной психологической статьи. Он мне сказал: «Послушай, интересно, я сейчас подумал: что это сегодня вы у нас так засиделись? А потом смотрю: ведь это мы у вас в гостях!»
Закончить эту маленькую главку я хочу царским подарком художника Саши Окуня: на этот день рождения он написал мне длинный стих, и глупо было бы его не напечатать.
Триумф поэта, или Губерман на Олимпе(ко дню рождения указанного поэта 7 июля 2012 года)Восьмой дневник
* * *Хоть мы увяли, но живём ещё,
взирая сумрачно и праздно,
как несусветное уёбище
цветёт вокруг разнообразно.
* * *Будет вечер памяти меня
в зале, где ничуть не будет тесно;
льющаяся патокой хуйня
мне уже сейчас не интересна.
* * *Блажен, кому дано проснуться
до петушиных кукареков
и блядству мира ужаснуться
первее спящих человеков.
* * *Темнота моя уютна, как пальто,
много знаний человеку ни к чему,
знать полезно человеку только то,
что положено по разуму ему.
* * *Но если крикнет Русь святая:
«Вернись, тебя я награжу!» –
то я, душою сладко тая,
«избави Господи» скажу.
* * *Подобные слепым несчастным нищим,
вокруг себя руками жалко водим;
не в том беда, что смысла в жизни ищем,
а в том беда, что изредка находим.
* * *Вчера во время шумной вечеринки
подумал я, бутылку наклоня,
что скучными получатся поминки
по мне из-за отсутствия меня.
* * *Я подлинный, наверно, литератор,
поскольку никакая не богема,
а рьяный и тупой эксплуататор
загадочно доставшегося гена.
* * *Я всё живу, как будто жду чего-то.
События? Известий? Благодать?
С утра уже томит меня забота
не просто жить, а слепо ожидать.
* * *Как будто я повинность отбываю,
как будто я копаюсь в нудном томе,
как будто я вколачиваю сваю…
А я сижу в гостях в культурном доме.
* * *Я чувствовать начал и стал понимать,
что кроме отсутствия сил
я всё, в чём меня родила моя мать,
дотла на себе износил.
* * *Чтоб легче было старость пережить
и сутки ощущались не пустыми,
нас годы научают дорожить
житейскими привычками простыми.
* * *Чтобы смешной не быть фигурой
среди людской душевной стужи,
мы все припудрены культурой,
но кто – внутри, а кто – снаружи.
* * *Недаром я пою хвалу Творцу:
такие сочинил он организмы,
что в душу могут нужному лицу
втереться сквозь отверстие для клизмы.
* * *Думаю, что видят уже многие
признаки грядущего конца:
ширятся успехи технологии
и ужесточаются сердца.
* * *Бездельник, шалопай и лоботряс,
не думая о грустных перспективах,
по-моему, умней во много раз
ровесников усердных и ретивых.
* * *Когда по всей Руси кресты с церквей
срывали под азартный шум и смех,
везде в такой толпе стоял еврей,
и он тянул канат сильнее всех.
* * *Сократ, поднимающий чашу с цикутой,
легко завершающей трудные годы,
весьма наслаждался, наверно, минутой
последней, уже совершенной свободы.