Должно быть, священникам очень трудно, ведь богу служат не за деньги, но все же без денег очень тоскливо. А как ты думаешь? У тебя нет подобных желаний?
Я так и не подружилась тут ни с кем. Причина — мое слабое знание английского языка, из-за этого соученицы меня третируют. К счастью, начались практические занятия по уходу за больными и обслуживанию пассажиров, тут уж я кое-что смыслю.
Итак, моя одинокая жизнь скоро кончится. Боже, как я рвусь домой! Я буквально считаю дни. Приеду — и прямо к тебе в объятья! Но я, наверное, разревусь, как только тебя увижу.
Слова молитв, которыми всегда кончаются твои письма, мне особенно приятны. Я так благодарна тебе, что ты наставил меня на путь истинной веры. Я очень счастлива.
Все уже спят, а я пишу тебе письмо. Скоро и я заберусь под одеяло. Перед сном стоит мне только закрыть глаза, я вижу твое ласковое лицо и слышу твой нежный шепот. Спокойной ночи, дорогой. Да будет над нами благословение божье».
И Торбэк отвечал:
«Я безмерно счастлив, что ты чувствуешь себя хорошо, дорогая! Очень рад, что, продав марку, ты смогла доставить себе немного удовольствия.
С тех пор как ты улетела, прошло уже несколько недель. Я, как и прежде, каждое утро молюсь, а затем занимаюсь, работаю. И постоянно думаю о тебе.
Ты огорчена, что тебе с трудом дается английский язык, но ты же сама пишешь, что уже объясняешься на нем. Это меня утешает. Во всяком случае, будь смелее. Бог всемогущ, его помощь безгранична. Гак что унывать не стоит.
Я тебя очень люблю, один только господь знает, как эта любовь сильна. Она глубока, как горное озеро. Жизнь без тебя — это жизнь в пустыне.
Но, слава богу, твое обучение подходит к концу. Поверь, я тоже жду встречи с тобою с большим нетерпением. Как хорошо, что тебя радует слово божье, которое ты находишь в моих письмах. Я тоже пишу тебе, когда все уже спят. Лишь один я бодрствую и сердцем нахожусь с тобой, хотя ты и далеко от меня. Верю, что бог ниспошлет на нас свою благодать.
Шлю тебе привет, да пребудет всегда с тобой всемогущий наш господь. Благословенна ты в женах!»
21
И снова Сэцуко пишет Торбэку:
«До окончания курсов осталось ждать совсем уже немного.
Спасибо за все присланные вещи, на каждой из них я чувствую тепло твоих рук. Твою любовь, твои заботы я ощущаю всем сердцем.
Сегодня в день окончания занятий нам показывали Лондон.
Но я не получила особого удовольствия, потому что мы ездили все вместе, а мои соученицы ведь по-прежнему меня сторонятся.
Лондон — старинный город, в нем очень много древних зданий, и все они из красного кирпича. Это очень похоже на старую часть района Маруноути в Токио.
Я так рада, что буду скоро ходить по улицам нашего Токио! И рядом с тобой, милый Торбэк! В то же время мне становится грустно при мысли, что скоро я распрощаюсь с Лондоном. За последнее время я уже привыкла к чужому языку. Запас слов, необходимый для стюардессы, небольшой, и я теперь его уже знаю. Так что меня больше не трогает заносчивость моих подруг.
И душевный покой я обрела только благодаря твоей постоянной заботе, твоим письмам. Ты вселил в меня бодрость и смелость. Большое тебе спасибо!
Когда я прилечу в Японию, встречай меня прямо в аэропорту. А вдруг туда приедут и дядя с тетей? Ведь увидев тебя, я, наверное, не смогу сдержать слез, а мне не хочется, чтобы они их видели.
Здесь я поняла многое и, в частности, что любовь проверяется разлукой.
До скорого свидания, мой милый».
Торбэк тут же ответил на это письмо:
«Любимая моя Сэцуко!
Я знаю, что тебе осталось совсем немного до окончания курсов. Ведь и я считаю дни, когда ты снова будешь со мной.
Как хорошо, что ты поборола свое малодушие! Ты пишешь, что в этом есть и моя заслуга. Я очень рад, что мои слова утешения помогли тебе. Всевышний не обошел нас своим участием. Он услышал мои молитвы и ниспослал тебе успокоение.
Как я мечтаю коснуться твоих рук! Если бы ты была в Токио, я, пожалуй, не испытывал бы такого нетерпения, даже если бы мы не встречались целую неделю. Но когда ты так далеко и с тобой нельзя увидеться, меня охватывает ужасное нетерпение. Кажется, я больше не вынесу ни одного дня без тебя.
Я обязательно встречу тебя в аэропорту. Конечно, твои родные тоже будут тебя встречать. Но если ты даже запретишь мне прийти, я все равно буду там — где-нибудь в толпе встречающих.
Когда увидишь меня, пожалуйста, постарайся не заплакать. Улыбнись мне и помаши рукой. Конечно, никто не должен догадаться о наших отношениях. Считай, что тебя встречает патер Торбэк из церкви святого Гильома, и приветствуй меня как священнослужителя. Я тоже постараюсь держаться как можно спокойнее. По приезде тебе, вероятно, дадут несколько дней отдыха. Мы снова будем вместе. Как жаль, что мы не можем открыто любить друг друга! Этот строгий запрет церкви существует уже века, и, если я его нарушу, меня лишат сана.
Я всем сердцем предан господу нашему, но люблю и тебя. Я не считаю, что моя любовь может осквернить мое служение церкви, но что поделаешь, церковь строго блюдет эту заповедь.
Если меня лишат сана, это будет тяжелый удар для моих близких. Они очень гордятся тем, что я священник и распространяю слово божие здесь, в Японии, и мне не хотелось бы огорчать их. Пожалуйста, помни это, и тогда наша любовь будет вечной.
Наверное, это письмо последнее — ведь ты скоро будешь дома.
Я постоянно думаю о нашей вере, о нашей трудной любви и о терпении господа нашего Иисуса Христа.
Да будет мир и благоволение божье над тобой.
Торбэк».В зале ожидания аэропорта Ханэда было полно народу.
Особенно много было встречающих. Преобладали на сей раз родные и близкие девушек, учившихся на курсах стюардесс в Англии.
В Лондоне училось не более двадцати пяти человек, а встречать их пришло человек двести. Будущие стюардессы были за границей всего два месяца, но встречающие так волновались, словно разлука длилась долгие годы.
Торбэк пришел в черной сутане и постарался смешаться с толпой.
Огромный зал ожидания напоминал по размерам городскую площадь. Тут все говорило о далеких межконтинентальных путешествиях. На стене висела гигантская карта земного шара, испещренная красными линиями воздушных рейсов. Лондон, Гонконг, Нью-Йорк, Осло, Карачи — эти пункты были отмечены мигающими лампочками.
В микрофоне то и дело звучала английская речь: сообщали о лондонском рейсе или о посадке на caмолет, идущий в Вашингтон, и диктор перечислял фамилии пассажиров.
Одна стена в зале стеклянная. Сквозь стекло видно огромное летное поле, усеянное огоньками. В сумерках отчетливо видны ряды этих огоньков. Между ними, словно катера в морском порту, снуют машины с зажженными фарами. Под крыльями у выстроившихся в ряд самолетов тоже горят маленькие огоньки. На небе уже выступили первые звезды, и лишь над горизонтом еще играют последние отблески потухающей зари.
Стрелки часов подползли к шести. Тут же заговорили репродукторы:
— Через десять минут прибывает самолет из Лондона! К сведению встречающих: пассажиры — ученицы курсов стюардесс задержатся в конторе аэропорта минут на сорок для прохождения таможенного досмотра, проверки прививок и оформления документов. Просим встречающих ожидать в зале.
Все зашумели. Большая толпа хлынула по длинному проходу, ведущему на перрон. Торбэк затерялся в ней. Стараясь не привлекать к себе внимания, он смиренно следовал за людьми, но на его лице не гасла светлая улыбка.
Через несколько минут самолет совершит посадку. У Торбэка бешено стучало сердце. Среди встречающих были и близкие Сэцуко, но, по-видимому, никто из них так не волновался, как Торбэк. А Сэцуко, наверное, ни с кем так не хотела встретиться, как с ним.
Чтобы немного успокоиться, Торбэк прошел в небольшой зал ожидания, в котором были установлены стереоскопы с цветными видовыми открытками для детей. Детям они очень нравились. Перед каждым из них всегда был маленький пассажир.
У одного из аппаратов, где показывались виды Лондона, нетерпеливо вздыхая и морща личико, стоял десятилетний мальчуган. Ему очень хотелось посмотреть Лондон, но к окулярам уже давно приник какой-то высокий европеец в синем берете и плаще.
Торбэк решил помочь мальчику.
— Простите, — обратился он к мужчине, — этому мальчику очень хочется посмотреть Лондон. Не уступите ли вы ему аппарат?
Мужчина обернулся, и Торбэк чуть не вскрикнул от удивления.
— Господин Ланкастер!..
— Вы очень добрый человек, Торбэк.
Торбэк остолбенел.
— Ладно, пусть мальчуган смотрит! — Ланкастер шагнул в сторону и подтолкнул Торбэка в спину. — Мне нужно кое-что сказать вам.
Они отошли в сторонку.
Они отошли в сторонку.
— Через минуту прибывает самолет. Так вот, я вашу Сэцуко еще не видел. А мне бы хотелось посмотреть на нашего голубя. И так, чтобы она этого не знала.
Торбэк испуганно посмотрел на коммерсанта.
— Не путайтесь, — рассмеялся Ланкастер, — я не прошу меня представлять. Вы с ней поздороваетесь, она ответит, и этого будет достаточно.
В небе послышался звук моторов. Толпа ветре «чающих зашумела. Вскоре из темноты, мигая огоньками, вынырнул идущий на посадку самолет.
— Ну вот она и прилетела, Торбэк! — Ланкастер хлопнул Торбэка по плечу. — А представите вы ее мне в другой раз. Да, да, обязательно. Думаю, мы найдем для этого подходящий случай. Сегодня я только мельком взгляну на нее.
На трапе показались первые пассажиры. Среди иностранцев замелькали молодые японки. Все они были в новой синей форме и шли почти шеренгой. На лацканах их костюмов блестели новенькие значки авиакомпании ЕАА.
Встречающие бросились к девушкам. Вокруг каждой образовался круг. Сэцуко тоже окружили. Ее тетка что-то ей возбужденно говорила, дядя стоял рядом, на его красном лице сияла улыбка. Тут же были и подруги Сэцуко.
Торбэк не отрывал от нее глаз. Но на своем затылке он явственно ощущал взгляд Ланкастера. Он чувствовал этот взгляд почти физически.
Сэцуко что-то отвечала на вопросы окружающих, а глаза ее блуждали по сторонам. Тогда Торбэк шагнул вперед. Его будто подтолкнул взгляд коммерсанта.
Наконец Сэцуко его заметила. Она вздрогнула, и тотчас же лицо ее осветилось какой-то восторженной улыбкой.
— Отец Торбэк! — Она подошла к нему.
— С благополучным возвращением, Икута-сан.
Торбэк ласково улыбнулся, но ничем не выдал обуревавших его чувств. Здесь был только священник церкви святого Гильома.
— Благодарю вас! Наконец я снова дома.
Широко раскрыв глаза, Сэцуко смотрела на Торбэка. Ее лицо было немного бледным, но сейчас на нем вспыхнул яркий румянец.
— С благополучным возвращением, — улыбаясь, повторил Торбэк, — слава всевышнему, вы живы-здоровы.
— Большое спасибо!
Сэцуко была растрогана, но никто не заметил, как изменилось выражение ее лица. Это увидел только Торбэк.
Все длилось не более минуты — Сэцуко тут же подхватили под руки ее родные. Торбэк скромно отошел в сторону.
Постепенно группы вокруг прибывших растаяли, и люди потекли к выходу.
Вдруг кто-то коснулся плеча Торбэка. Он обернулся — сзади стоял Ланкастер, засунув руки в карманы плаща.
— Ну, Торбэк, дело наше начинается. — Он посмотрел в сторону Сэцуко. — Из нее получится хороший голубь. Поздравляю вас, Торбэк. Она очень мила.
У Торбэка снова по спине поползли мурашки.
22
Прошел месяц. В Токио почти каждый день шел снег. Торбэк и Сэцуко встречались часто, и все в той же гостинице.
Их любовь стала еще более исступленной. Они будто хотели наверстать время, потраченное Сэцуко на занятия в Лондоне.
Она часто рассказывала Торбэку, как помогли ей его письма на чужбине.
— Я просто умирала от тоски, — шептала она ему на ухо, — сокурсницы сторонились меня. Все считали, что я попала по протекции, и презирали меня. Мне даже было жаль себя. Подумай только: одна в далекой, чужой стране, и рядом никого близкого. Все зверем смотрят. Иногда даже хотелось бросить все и удрать домой.
Рассказывая это, Сэцуко чуть не плакала.
— Но ты в письмах ободрял меня, и твои слова придавали мне силы. Я очень тебе благодарна! Если бы не ты, я в минуту отчаяния могла бы покончить с собой.
— Я очень рад, что помог тебе, — в волнении отвечал Торбэк, перебирая ее волосы своими длинными красивыми пальцами.
От этих прикосновений Сэцуко передавалось его волнение. Оно проникало сквозь кожу, будоражило кровь. И их любовь не знала усталости.
— Твои притчи из евангелия тоже мне помогали. Только в несчастье до человека доходит истинный смысл священного писания. Это не то, как когда в церкви слушаешь…
— Ты права. Силу божьего слова особенно остро чувствуешь, когда оказываешься в беде. Тебе помогла не только моя любовь, но и могущество божьего слова.
И, словно жалея Сэцуко, Торбэк нежно целовал ее в лоб, щеки, шею, грудь…
Но вот наступило время, когда Торбэк должен был сказать ей о ее будущей работе. Тут уж его любовь не могла ничем помочь, ему было трудно говорить об этом.
Мало того, что это могло ее огорчить, надо было сказать обо всем очень осторожно, но в то же время ясно, чтобы слова сразу достигли цели.
А иначе — катастрофа. Вся затея может лопнуть, и тогда… Нет, он боялся не за себя, он должен выполнить поручение Ланкастера, ибо от этого зависит благополучие церкви.
И это было даже не поручение. Это был приказ, а Торбэк, как простой солдат, должен был его выполнить. В противном случае не только его, но и Сэцуко ждут ужасные последствия.
Торбэк не находил себе места. Сэцуко не могла не заметить, что он чем-то взволнован.
— Бэк, милый, что с тобой? — как-то спросила она. — Ты ведешь себя очень странно. Ты со мной, но кажется, что думаешь не обо мне, а о чем-то другом.
Он слегка улыбнулся.
— Ты что-нибудь заметила?
— Конечно, заметила. Когда любишь, все замечаешь. Ты, даже когда ласкаешь меня, думаешь о чем-то своем. Тебя что-то мучает?
Торбэк любил Сэцуко. Не будь он священником, он, не задумываясь, женился бы на ней. Вот почему он не хотел говорить ей о поручении, которое могло привести к несчастью.
Однако дело зашло уже слишком далеко, и теперь от его желания ничего не зависело. Да, пожалуй, если б он и захотел, то ничего не смог бы предотвратить. Ему теперь не помогли бы все святые отцы церкви, ибо и они тоже не могли свободно распоряжаться собой.
Зазвонил телефон.
Как всегда, Торбэк первый подошел к аппарату.
— Торбэк?
Он мог не спрашивать, кто говорит. Он сразу узнал хрипловатый голос Ланкастера.
— Слушаю вас…
— Здравствуйте, — прохрипело в трубке.
Торбэк сразу понял, по какому поводу он звонит.
Торбэк ждал этого звонка и боялся его.
— Вы с ней говорили?
Обычный вопрос, но это было как удар бичом.
— Нет еще… — выдавил Торбэк.
Трубка молчала.
— Алло, алло!
Но трубка продолжала молчать, и Торбэку стало страшно. Чтобы услышать голос коммерсанта, Торбэк заговорил сам:
— Алло, я еще не говорил, не представился случай. Боюсь напугать.
— Послушайте, Торбэк! — В тоне Ланкастера почувствовалась угроза. — Мы не можем больше ждать. Подходящий случай дело, конечно, хорошее, но вам придется поспешить. Ведь с этим никто, кроме вас, не сможет справиться. Только у вас есть право приказывать ей. Но ваша медлительность начинает внушать тревогу.
Голос Ланкастера был спокойным, но за этим спокойствием чувствовалось раздражение. Более того, Торбэку казалось, что господин Ланкастер едва сдерживает ярость.
— Потерпите, пожалуйста, еще немного. Ну, пару дней… Я все сделаю.
— Надеюсь. Откровенно говоря, у меня назревают большие неприятности. Если вы не справитесь со своим поручением в самый кратчайший срок, нам всем придется туго. От вашего ответа зависит мое последнее решение.
— Можете не беспокоиться, — машинально выпалил Торбэк, — меня послушают, можете быть уверены. До сих пор мне ни в чем не отказывали.
— Это приятно слышать. — Голос Ланкастера стал мягче.
— Да, я уверен.
— Ладно. Запомните только одно — больше ждать нельзя.
— Понимаю, я постараюсь.
— Даю вам три дня. Я уже говорил, появились непредвиденные обстоятельства. О них я не могу говорить по телефону. Скажу только, что положение очень серьезное, необходимо, чтобы девушка начала работать немедленно.
Все. Голос умолк. Торбэк тоже положил трубку. Ему стало холодно, но на лбу выступила испарина.
Сэцуко беззаветно любила Торбэка. В этом чувстве немалое место занимало ее уважение к его искренности и благочестию. Не последнюю роль играл тут, разумеется, и его сан. Правда, Торбэк нарушал одну из самых строгих заповедей, но ведь нарушал он ее во имя любви к ней, и это ее не очень огорчало. Напротив, это как бы подтверждало силу его любви. На первый взгляд тут было явное противоречие, но, возможно, в этом и проявлялся женский эгоизм.
Женщина считает любовь самым святым чувством. Сэцуко не осуждала Торбэка за нарушение одного из церковных запретов. Она верила в благочестие Торбэка как священнослужителя и поэтому не могла порицать его за нарушение обета, вызванное любовью к ней.
Торбэк вытер платком лоб.
Что ему ответит Сэцуко? О, медлить больше нельзя! Он видел перед собой холодный взгляд коммерсанта.
И, будто откликаясь на его мысли, позвонила Сэцуко. Словно она знала, что Торбэк только что разговаривал с Ланкастером.