Кинг невесело улыбнулся:
– В ту пору я покупал парных Тёрнеров. Сегодня нужда заставила меня прийти на званый обед к лучшим друзьям в потертом вельветовом костюме.
– В нем есть царственная бархатистость, – задумчиво проговорил Генри Джеймс, – и та прочность, что позволяет сказать: «Вельвет не подведет».
– Замените «вельвет» на «вельбот», и получится фраза, которую мог бы сказать капитан Ахав за миг до того, как Моби Дик увлек его в пучину.
Холмс вопросительно поднял бровь, и Джон Хэй объяснил:
– Лет сорок назад напечатали роман, на который читатели и критики почти не обратили внимания, однако Кловер горячо рекомендовала его друзьям. Все пять «сердец» любили эту книгу и часто ее цитировали. В ней рассказывается про Ахава, капитана китобойного судна, который одержим местью белому киту, много лет назад откусившему ему ногу.
– Отношение Ахава к белому киту стало в последние годы моим отношением к жизни, – сказал Кларенс Кинг.
– И что же это за отношение? – спросил Генри Джеймс.
– «…До последнего бьюсь я с тобой; из самой глубины преисподней наношу тебе удар; во имя ненависти изрыгаю я на тебя мое последнее дыхание»,[16] – наизусть продекламировал Кинг, смягчая ярость слов мальчишескою улыбкой.
Клара Хэй, которая несколько минут назад выскользнула из гостиной, теперь вернулась, сияя улыбкой и прижимая сцепленные руки к груди:
– Посланник Хельмер Хальворсен Воллебек с женою и дочерью прибыли. Здесь немножко тесно и жарко, так что предлагаю всем перейти в оранжерею. Повар заверил меня, что обед будет готов меньше чем через час.
Глава 17
У Генри Джеймса была знакомая старая герцогиня – быть может, самая злобная особа из всех, кого ему довелось встречать. В начале каждого лондонского сезона, возвращаясь после лета в Венеции, она устраивала у себя в особняке прием, какой могли бы измыслить Борджиа. Джеймса как-то пригласили на ее аутодафе, чтобы довести число холостяков до требуемого количества, а возможно, и в качестве стороннего наблюдателя на предстоящий кровавый ритуал, и он, хотя давно знал о гнусном характере старухи, согласился из чистого любопытства. Палаческая жестокость обеда, на котором присутствовал Джеймс, заключалась в том, что герцогиня позвала пять супружеских пар, занимающих в свете куда более низкую ступень, чем она сама, причем четыре женщины из пяти были замешаны в адюльтере по меньшей мере с пятью мужчинами за столом. Помимо холостяков (среди которых Джеймс выделялся и возрастом, и общественным положением), присутствовали пять незамужних дам, у каждой из которых сейчас или в прошлом был скандальный роман с кем-нибудь из присутствующих джентльменов.
Во всех случаях супруг или супруга не ведали об измене другой половины.
За тем обедом все были наэлектризованы ожиданиями и страхом, но Генри Джеймс был еще больше наэлектризован сейчас, за уютным обедом в воскресенье, 26 мая 1893 года, когда Хэи – быть может, добрейшие люди из всех, кого ему довелось встречать, – радушно потчевали своего старинного друга Гарри, мистера Сигерсона, Кларенса Кинга и норвежского посланника с женою и дочерью.
Господин Хельмер Хальворсен Воллебек не был послом Скандинавии в Соединенных Штатах лишь потому, что скандинавский король Оскар II постоянно держал в Вашингтоне двух дипломатических представителей – от Швеции и от Норвегии. Две страны, объединенные под его короной, по-прежнему гордились своей особостью. Сейчас официальным послом Скандинавии был шведский посланник. Через два года на этот пост предстояло заступить господину Воллебеку.
Ему было на вид лет шестьдесят, а вот его жене, Линнее (если Джеймс правильно расслышал имя во время церемонии представления), никак не больше сорока. Их дочь, юная Ода, только-только начала выезжать в свет и считалась самой очаровательной дебютанткой в Эмбасси-роу. Все трое говорили на английском практически безупречно.
Джеймс ощутил разочарование – а может быть, облегчение (он сам не мог разобраться в своих чувствах), – когда «Сигерсона» представили господину Воллебеку и оба, одновременно щелкнув каблуками и поклонившись, приветствовали друг друга по-английски.
Начало обеда прошло за непринужденными разговорами. Джон и Клара Хэй мастерски вовлекали в беседу всех присутствующих. Единственным упоминанием о политике стали восторги Воллебеков по поводу недавних иннаугурационных торжеств. Кроме того, все трое предвкушали поездку на Колумбову выставку – Всемирную выставку в Чикаго – в мае, перед тем как поехать на лето в Норвегию. Для мисс Воллебек главным событием были иннаугурационные балы четвертого марта и следующих дней.
– Ода в том возрасте, когда каждый бал – возможность встретить будущего избранника, – проговорила госпожа Линнея Воллебек со своим мягким скандинавским акцентом.
– Мама! – воскликнула Ода, заливаясь краской.
– Но ведь это правда! – рассмеялся ее отец и промокнул губы салфеткой. – Моей девочке скоро предстоит искать себе мужа.
Ода покраснела еще гуще. Клара Хэй сказала с улыбкой:
– У нас за столом присутствуют два самых завидных жениха Америки, ваше превосходительство.
Господин Воллебек вопросительно поднял бровь, и Клара продолжала:
– Юные дамы до сих пор тщетно состязаются в попытках заарканить мистера Джеймса и мистера Кинга.
– Неужели это правда, мистер Джеймс? Мистер Кинг? – спросил Воллебек тоном живой заинтересованности. – Вы оба по-прежнему холостяки?
Генри Джеймс ненавидел такие разговоры, ненавидел, когда в гостях над ним принимались подтрунивать на эту тему. Одни и те же шутки звучали десятилетиями, но, по крайней мере, он уже наизусть знал ответ.
Мягко улыбаясь и чуть наклонив голову, будто королева посвящает его в рыцари, Джеймс сказал:
– Увы! Я приближаюсь к пятидесятилетию – возрасту, когда слова «закоренелый холостяк» уместнее, чем «завидный жених». По всему выходит, что единственным браком в моей жизни будет брак с моим искусством. – Заметив недоумение в прелестных глазах госпожи Воллебек, он поспешил объяснить: – То есть с моим литературным творчеством, ибо я всего лишь бедный писатель, а в настоящее время – драматург.
– Мне кажется, дорогая, я говорил тебе, что мистер Джеймс – величайший из современных американских писателей, – сказал господин Воллебек.
Джеймс вновь склонил голову, выражая признательность за комплимент, однако заметил с улыбкой:
– Судя по продажам моих книг в последние годы, мои издатели – и, опять-таки увы, даже мои читатели – с вами не согласны. И все равно спасибо за лестные слова.
– А вы, мистер Кинг? Вы тоже обвенчались со своей профессией? – шутливо спросила госпожа Линнея Воллебек, подаваясь вперед, чтобы получше разглядеть Кинга. Супруга посланника была еще довольно молода, и кокетливый тон ей шел.
Кларенс Кинг поднял бокал:
– О нет, мэм. Моя беда в том, что меня вечно представляют самым очаровательным юным дамам Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона, включая теперь и вашу прелестную дочь Оду…
Кинг выпил. Бедная мисс Воллебек вновь залилась румянцем.
– Однако, как замечательно выразился наш друг Гарри, увы! – продолжал он. – Все первые красавицы Англии и Америки, да и Норвегии, удивительно белокожи, а некий каприз природы сделал моим идеалом красоты смуглых дев из Южных морей.
Джон Хэй расхохотался, и почти все за столом подхватили его смех.
– Вы бывали в Южных морях, мистер Кинг? – спросила госпожа Воллебек.
– Увы, нет, – с озорною улыбкой отвечал геолог. Ему явно нравилось поддразнивать Джеймса жеманно-женским словцом. – Однако Генри Адамс и Джон Ла Фарж года два путешествовали по Тихоокеанским островам и в длинных письмах расписывали мне прелести тамошних смуглых дев. – Он допил вино. – Чтоб им пусто было, паршивцам.
Джон Хэй кивнул слуге, и тот мигом вновь наполнил бокалы.
– Кларенс бывал на Кубе и на Карибских островах, – сказал Хэй.
– И в Мексике, и в Центральной Америке, и южнее, но… увы… – Кинг с притворной скорбью уронил голову.
– За то, чтобы мистер Кинг нашел свою смуглую красавицу! – сказала малышка Ода, поднимая бокал, и все, от души посмеявшись над ее юной дерзостью, выпили за здоровье Кинга.
Подали горячее. Волнение, что «Сигерсона» с минуты на минуту разоблачат, отбило у Джеймса всякий аппетит. Кроме того, он заметил, что подставляет бокал слуге чаще, чем было в его обыкновении.
Внезапно геолог вновь оказался в центре разговора: мужчины и даже Клара Хэй принялись наперебой рассказывать гостьям подробности Великой алмазной аферы 1872-го, разоблачение которой впервые прославило имя Кинга. Господин Воллебек в таких объяснениях не нуждался; как выяснилось, его родной дядя был тогда в Нью-Йорке и вместе с другими собирался вложить деньги в «сказочную алмазную гору» где-то на западе Колорадо. Кинг нашел ту самую столовую гору и вывел мошенников на чистую воду. Те накупили в Лондоне алмазов, рубинов и прочих драгоценных камней и закопали их на участке, в точности как другие мошенники «подсаливали» настоящим золотом отработанные рудники в Крипл-Крике и других местах. Тридцать тысяч долларов первоначальных вложений должны были принести миллионы. Кларенс Кинг спас дядю Хельмера Хальворсена Воллебека и десятки других миллионеров от неизбежных потерь.
– Но ведь, если не ошибаюсь, мистер Тиффани в Нью-Йорке подтвердил подлинность доставленных с горы камней и оценил их в целое состояние? – спросила госпожа Воллебек.
– Да, – ответил Кинг. – Но как выяснилось – и как я знал уже в то время, когда мистер Тиффани обнародовал свою оценку, – ювелир и его помощники совершенно не разбирались в необработанных камнях.
– Когда вы отыскали гору, мистер Кинг, как вы поняли, что камни подброшены? – спросила мисс Воллебек со своим очаровательным норвежским акцентом.
Кинг расхохотался так заразительно, что остальные подхватили, хотя еще ничего смешного сказано не было.
– Моя дорогая юная леди, – сказал он, отсмеявшись, – мы прибыли на так называемый Алмазный пик в начале ноября. Холод был такой, что виски замерз у нас в бутылках. Мы слезли с мулов на голом хребте ожелезненного бурого песчаника, где нельзя было сделать шага, не поддев башмаком алмаз или другой драгоценный камень.
Поначалу мы бегали, как дети под рождественской елкой, выискивая все новые камни, затем моя научная подготовка все же взяла верх. Я отметил, что мы не обнаружили ни одного камня в непотревоженной почве. Например, мы находили рубины в термитниках, но лишь в таких, у которых было два отверстия – одно, через которое сновали термиты, а другое, поменьше, напротив первого. Я понял, что камни затолкали в термитник палкой… Алмазы, рубины и другие драгоценные камни никогда не встречаются вместе в таком изобилии, мисс Воллебек. Чтобы доказать это людям в Сан-Франциско и в других городах, мы с товарищами выкопали шурф в три фута длиной и в десять футов глубиной в ложбине, где, будь это и впрямь Алмазный пик, нашли бы тысячи алмазов. Порода оказалась совершенно пуста. – Джон Хэй обеими руками взялся за бокал. – Так что следующие трое суток молодой Кларенс Кинг без сна и отдыха спешил в Сан-Франциско, чтобы не только сберечь потенциальным инвесторам их миллионы, но и не дать биржевым спекулянтам нажиться на коротких продажах. – Хэй поднял бокал. – За честного человека!
– За честного человека! – повторили все, кроме Кинга, салютуя ему бокалами.
Геолог покраснел так, что румянец проступил даже сквозь густой загар.
– А теперь, – сказал его превосходительство посланник Воллебек, когда все принялись за горячее и разговоры на время утихли, – я прошу прощения за невежливость, но мне бы хотелось минуту-другую побеседовать с господином Сигерсоном на нашем родном языке.
– О, разумеется! – воскликнул Хэй.
У Генри Джеймса, который как раз ставил бокал на стол, задрожали руки.
* * *Господин Воллебек подался вперед к Сигерсону – Холмсу и выдал залп довольно мелодичной норвежской речи. «Сигерсон» вроде бы собрался ответить, но промолчал. Воллебек присовокупил к сказанному еще несколько фраз.
Шерлок Холмс молчал.
Сердце у Джеймса стучало так, будто хочет вырваться из груди. Через секунду станет ясно, что человек, которого он ввел в круг ближайших друзей, – самозванец. И все поймут, что Джеймс это знал.
Или не поймут? Насколько его роль будет очевидна? Джеймс поймал себя на том, что рассматривает происходящее как сцену из собственного романа или рассказа. Как поведет себя «его персонаж» в ответ на разоблачение аферы, куда более сокрушительной для каждого за столом, чем та, конец которой положил Кларенс Кинг годы назад? Джеймс мог разыграть то изумленное негодование, которое все – а особенно Джон и Клара – выразят вполне искренне.
Однако в таком случае Холмс, вполне вероятно, изобличит его как пособника, и Джеймсу останется либо назвать «Сигерсона» лжецом… пистолеты на заре с двадцати шагов… либо рассыпаться в извинениях, объявить, что нынче же вечером уедет из Вашингтона, и поспешно откланяться.
У него мучительно заныло под ложечкой. Оправдывая свой обман, Холмс наверняка сошлется на необходимость расследовать «загадку смерти» Кловер Адамс, что станет для Хэев новым потрясением сейсмического масштаба. (Не говоря уже о потрясении, которое испытает Генри Адамс на следующей неделе, когда узнает обо всем от своих ближайших друзей и соседей. Адамс, который так мучительно переживал самоубийство жены, что в прошедшие семь лет не упоминал ни сам день, ни подробности трагедии.)
От выпитого вина и от напряжения у Джеймса плыло перед глазами: стол и внимательные лица людей колыхались, как на волнах. Он двумя руками уперся в белую скатерть, силясь побороть головокружение.
И тут Шерлок Холмс заговорил.
* * *На слух Джеймса, он говорил по-норвежски. Сперва медленно. Затем струйка вроде бы норвежской речи превратилась в бурный поток. Когда Холмс сделал паузу, господин Воллебек задал вопрос на еще более стремительном норвежском, и «Сигерсон» ответил ему такой же скороговоркой – несколько длинных фраз на языке, который никак не мог выучить за один-два урока.
Джеймс глянул на дочь и жену посланника. Те слушали заинтересованно, без удивления или недоверчивости.
Посланник Воллебек, видимо, задал какой-то вопрос. Норвежский исследователь – Шерлок Холмс – рассмеялся и ответил на быстром певучем наречии предполагаемой родины Яна Сигерсона.
Как писателю Генри Джеймсу случалось – сказать по правде, довольно часто – воспринимать происходящее отрешенно, со стороны. Он вырабатывал в себе умение подмечать всякую мелочь, и мир часто представлялся ему наброском вымысла, не самоценной явью. Однако в тот воскресный мартовский вечер он словно выплыл из тела и повис над столом: бесплотный призрак, наблюдающий, как его живые собратья беседуют на непонятном языке. А может, то было состояние зрителя на спектакле: с таким чувством он слушал, как английские актеры репетируют или даже разыгрывают его «Американца». Отстраненно, критически, ничуть не убежденный, но в некоем зачарованном оцепенении.
Только сейчас он был убежден и напуган.
Посланник Хельмер Хальворсен Воллебек, повернувшись к Хэям, Кингу и Джеймсу, сказал:
– Еще раз приношу извинения за то, что мы невежливо беседовали на родном языке, и благодарю всех за любезное терпение. Однако разговор с господином Сигерсоном убедил меня в том, о чем я до последних минут только подозревал. Касательно господина Сигерсона все обстоит не совсем так, как представляется…
У Джеймса перехватило дыхание, в горле стоял комок. Значит, речь Холмса все-таки его выдала. Да и как же иначе? Англичанин не может уверить норвежца, что он, англичанин, прирожденный скандинав. Джеймса просто ввела в заблуждение самоуверенность Холмса.
– …читали и слышали, что господин Сигерсон – один из норвежских исследователей, – говорил посланник Хельмер Хальворсен Воллебек. – Однако после недолгого разговора с ним я, моя жена и дочь убедились, что господин Сигерсон – самый выдающийся исследователь и гордость нашей страны. Лондонские и американские газеты писали, что господин Сигерсон… э-э… проник в некоторые горные области Индии, но мы не знали, каким удивительным было его путешествие по Тибету в последние два года. К тому же мы с господином Сигерсоном земляки и в более тесном смысле: уроженцы Лётена Хедмаркской губернии, поселка с населением менее ста человек. Господин Сигерсон в детстве знал моего дядю Кнута, который живет там и сейчас.
Холмс что-то коротко сказал на норвежском.
Господин Воллебек рассмеялся:
– Да, и мою тетю Оду, в честь которой названа наша дочь.
– Невероятное совпадение, – промолвил Джон Хэй.
– Я всегда говорю, что мир тесен, – подхватила Клара Хэй.
Джеймс чувствовал, что сейчас у него случится сердечный приступ. Грудь сдавило так, что он лишь усилием воли заставлял себя дышать.
– Я спросил господина Сигерсона про его фамилию, – продолжал Воллебек, – довольно необычную для Норвегии, по крайней мере в таком написании. Как я предполагал, предки господина Сигерсона были Сигурдсонами, однако его дед женился на немке, и они несколько лет прожили в Англии. Написание фамилии изменили для удобства – таким оно и осталось.
Мысли Генри Джеймса мешались. Очевидно было, что «Ян Сигерсон» – или «Сигурдсон» – не английский сыщик-консультант, выдающий себя за норвежского исследователя. Скорее Ян Сигерсон – Сигурдсон, настоящий норвежец, настоящий исследователь, по каким-то неведомым причинам (вероятнее всего, из-за сумасшествия) выдает себя за вымышленного английского персонажа Шерлока Холмса.
«Тогда с кем меня познакомили на благотворительном приеме у миссис О’Коннор три года назад?»
Самая логичная и даже единственная логичная гипотеза состояла в том, что это был Ян Сигерсон, вообразивший себя литературным сыщиком.
Однако в 1889 году рассказы о Шерлоке Холмсе еще не начали печатать в «Стрэнде».
Верно, подумал Джеймс; впрочем, ему смутно помнилось, что Госс или кто-то еще из одержимых Холмсом друзей упоминал роман (или повесть?) «Этюд в багровых тонах», опубликованный еще в 1887-м, а также… что там было за название?.. «Знак пяти»? «Знак четырех»?.. в «Журнале Липпинкотта» за 1889 год. Лишь после этого Шерлок Холмс стал регулярно появляться в «Стрэнде». Безумный Сигерсон – Сигурдсон наверняка много слышал о лондонском детективе и в Англии, и на континенте.