А за спиной Бернарда Уильямса, как выяснилось позже, происходило также много интересного. Пока я играл с бойцами Первого и Прибалтийского отрядов в кошки-мышки, брат Вольф взялся окончательно разрешить проблему с малорослым, но больно грозным пулеметчиком. Гигант появился на чердаке исключительно своевременно – магистр Конрад уже заканчивал заряжать в лентоприемник очередную ленту. Не рискнув сворачивать члену ордена голову, он просто-напросто оглушил коротышку легкой (по своим критериям легкости, разумеется) оплеухой и, взвалив обмякшее тельце недомерка на плечо, понес его к Бернарду: дескать, ты командир, а потому сам решай – казнить или миловать...
Но во дворе Циклопа уже поджидал пренеприятнейший сюрприз...
Не в правилах Михаила было отказываться от дармовых подарков, тем более прямо-таки летящих ему в руки. Ловко изловив брошенный мной нож, он, однако, не стал бахвалиться им перед каждым встречным, а разумно припрятал тот в рукав, так сказать, «до лучших времен». Все это осталось для Охотников незамеченным, поскольку всем им было сейчас не до покалеченного одного и скрученного намертво второго пленников. Оба моих друга остались лежать посередине двора без охраны – весь личный состав Мясника, кроме усмирителя грозных магистров Циклопа, очертя голову кинулся на отлов рассвирепевшего от некорректного обращения Стрелка, или, если угодно – Мертвеца.
Михаилу страсть как не хотелось держать оружие без дела, но на расстоянии вытянутой руки, к сожалению, ни одного зазевавшегося врага не оказалось. И тогда Михаил предпринял единственно возможное в его положении – спустил с цепи лютого Зверя...
Подползя к рычащему и дико вращающему глазами Гюнтеру, русский разрезал веревки на его руках и ногах и, за неимением в арсенале ничего другого, передал нож ему. Германец издал боевой клич и вскочил с земли, горя лишь одним желанием – убивать.
В качестве первой жертвы нелегкая подсунула ему под руку брата Николаса, видимо, вернувшегося во двор за новыми автоматными магазинами. Николас намеревался было поднять тревогу, но из его глотки не успело вылететь ни звука. Одна рука подскочившего Гюнтера зажала Николасу рот, а вторая распластала ножом его горло от уха до уха, не перерезав разве что шейные позвонки. Пылающее ненавистью ко всем обидчикам воплощение языческих Богов Войны Ареса и Тора в одном лице обильно обагрило руки жертвенной кровью...
Циклоп появился во дворе с коротышкой на плече и замер при виде склоненного над практически обезглавленным Николасом Гюнтера. Пауза, во время которой гиганты смотрели друг на друга, продлилась лишь секунду, однако и тот, и другой поняли, что кому-то из них вот-вот предстоит отправиться, как говаривал Кеннет О'Доннел, в Великое Никуда.
Гюнтер перехватил нож за клинок и размашистым движением метнул его в такую отличную мишень, по которой и слепой бы, владей он техникой метания режуще-шанцевого инструмента, не промахнулся...
Он и не промахнулся. Но вот незадача: нож Гюнтера угодил не в сердце Циклопа (хотя изначально германец целил именно туда), а в нечто абсолютно иное, быть на том уровне никак не должное...
Лежавший поперек левого плеча Вольфа магистр Конрад, получив в задницу десять сантиметров заточенной стали, моментально пришел в себя и взвыл на все близлежащее пограничье...
Германец чертыхнулся: да, толстячок-магистр не вызывал у него симпатий, но не настолько же, чтобы делать в его тыловой части лишнюю дырку! А Циклоп же, позабавленный столь смешным, на его взгляд, казусом, стряхнул пронзенного Конрада с плеча словно птичью какашку – легким мановением правой руки – и, видя, что утративший оружие противник все равно полон решимости сражаться, не спеша извлек из ножен свой явно сделанный на заказ полунож-полутесак. Циклоп понимал – на этот раз ему достался оппонент, действительно способный на равных противостоять его немереной мощи. Двое бывших сослуживцев не сводя друг с друга свирепых взглядов медленно пошли на сближение...
Первая пуля зацепила мне плечо, когда я перебегал к очередному укрытию. И хотя задела она меня лишь вскользь, но выпущенная с довольно близкого расстояния, заставила-таки споткнуться и упасть, не дав достигнуть намеченного убежища – караульной будки западных ворот гарнизона.
Крик ликования долетел до моих ушей откуда-то из-за камней – тот, кто попал в меня, находился гораздо ближе, чем я предполагал.
«Лежи! – остановило мою попытку подняться немедленно что-то интуитивное. – Сейчас ты на мушке. Одно движение – и он пришпилит тебя к этим камням уже навечно...»
– Молодец, брат Робин! – Голос Мясника раздался отчетливее, чем раньше – вероятно, главнокомандующий двигался теперь вместе с основной группой. – Ну-ка, добей его, боец! Пока Мертвец жив и с пистолетами, он опаснее самой ядовитой змеюки!
Я осторожно повернул голову и скосил глаза в сторону говоривших. C автоматом на изготовку Робин опасливо выходил из-за укрытия, готовясь произвести контрольную очередь...
Робин был из тех, кого мы с Саймоном подранили во время нашего первого залпа из окон главной казармы. Его разрезанная на бедре штанина демонстрировала тугую, пропитанную кровью повязку, и даже из моего положения было заметно, с каким трудом давался ему каждый шаг. Припадая на больную ногу, Робин перевалил через кучу обломков и, то и дело осматривая почву у себя под ботинками, дабы не споткнуться, принялся неуверенно спускаться ко мне.
Я терпеливо дождался, пока взгляд его снова обратится от меня к грешной земле, а затем вытянул незадетую руку с пистолетом и произвел три выстрела...
«Восемь! Теперь их всего восемь!..» – стучало у меня в висках, когда я, стараясь не особо загребать раненой рукой, полз по-пластунски в сторону караульной будки (я не знал, что уже не восемь, а семь – Гюнтер незадолго до этого расправился с Николасом).
И лишь только я перевалил через подоконник этого строения, как на том самом месте, где я так успешно притворялся мертвым, ударил разрыв ручной гранаты... Что ж, бернардовцы и так долго играли по моим правилам и вот теперь доходчиво намекали на то, что переходили на свои, более бескомпромиссные и суровые...
Великая битва Богов с Титанами (думаю, нет смысла разъяснять, кто в ней кем являлся) протекала бурно и яростно. Циклоп перебросил несколько раз тесак из руки в руку и на выдохе совершил стремительный выпад, не больно-то и опасаясь невооруженного противника. Гюнтер уклонился поворотом корпуса, но широкое лезвие сумело-таки прорезать на нем плащ, едва не зацепив ребра.
Являясь, по сути, универсальным, нож Вольфа мог с одинаковым успехом и колоть, и рубить, тем самым выгодно отличаясь от того же мачете брата Фернандо, которое не было приспособлено для колющих ударов из-за утяжелительного расширения на конце своего лезвия. Циклоп предпочел не церемониться со взбунтовавшимся пленником, а потому стал атаковать его всеми возможными способами, чередуя как выпады рапириста, так и диагональные – наиболее трудные для уклонения – рубящие удары саблиста. Все движения великана выдавали в нем умелого фехтовальщика: он не проваливал вес своего тела вперед и этим исключал возможность поймать себя на обезоруживающий прием. Да и существовал ли тот прием, которым можно было свалить этого человекомонстра?
Плащ Гюнтера украшали все новые и новые порезы, кое-где показалась кровь. Может, кто-то другой и пал бы духом от невозможности одолеть эту гигантскую мясорубку, но только не наш германец. Вид собственной крови лишь усугубил и без того свирепый настрой Гюнтера, но все же не настолько, чтобы без оглядки бросаться на разящее лезвие ножа. Головой в бою он предпочитал прежде всего думать, а в качестве оружия использовал ее в исключительно редких случаях.
Быстрым движением сорвав с себя изрезанный плащ, Гюнтер зажал его в руках и принял позу испанского тореадора, да и сходство с ним подчеркивали габариты противостоящего ему чудовищного врага.
Циклоп решил не обращать внимания на какой-то жалкий кусок кожаной тряпки и ринулся в очередную атаку, имевшую целью нанизать Гюнтера на нож, как рождественскую индейку на вертел...
...И самым унизительным образом для такой, как он, колоритной фигуры попался даже не на коварную, а скорее на по-детски элементарную уловку. Гюнтер подцепил носком ботинка немного песка и швырнул его Циклопу в лицо, лягнув ногой словно большой разгневанный ребенок, изгоняемый сверстниками из песочницы. На руку германцу сыграло и то, что соперник его был лишен одного глаза. А дабы сберечь единственный, Вольф крепко зажмурил его и инстинктивно прикрылся рукавом плаща. Само собой, атака гиганта сорвалась...
Гюнтер напоминал разъяренную кошку, которая бросается на свирепого дворового пса, когда буквально в один шаг сократив расстояние до Циклопа, прыгнул на него и накинул ему поверх лысины плащ, а после этого, обхватив обернутую голову великана, повис на плаще всем телом. Вольф не удержал равновесия, но, падая, успел ударить тесаком наугад и пропорол германцу плечо. Однако Гюнтеру удалось поймать нож прямо за клинок, а затем, рассекая в кровь ладонь, вывернуть оружие из руки Циклопа. Нож Вольфа мог бы теперь с успехом помочь германцу прикончить бывшего хозяина, но разрезанная до кости рука Гюнтера выронила тесак, не сумев удержать его ни секунды. И тогда, не раздумывая, германец обхватил толстенную шею Циклопа поверх накинутого плаща и принялся душить гиганта.
Гюнтер напоминал разъяренную кошку, которая бросается на свирепого дворового пса, когда буквально в один шаг сократив расстояние до Циклопа, прыгнул на него и накинул ему поверх лысины плащ, а после этого, обхватив обернутую голову великана, повис на плаще всем телом. Вольф не удержал равновесия, но, падая, успел ударить тесаком наугад и пропорол германцу плечо. Однако Гюнтеру удалось поймать нож прямо за клинок, а затем, рассекая в кровь ладонь, вывернуть оружие из руки Циклопа. Нож Вольфа мог бы теперь с успехом помочь германцу прикончить бывшего хозяина, но разрезанная до кости рука Гюнтера выронила тесак, не сумев удержать его ни секунды. И тогда, не раздумывая, германец обхватил толстенную шею Циклопа поверх накинутого плаща и принялся душить гиганта.
Вольф очутился в столь позорном положении, наверное, впервые в жизни. Он вырывался из захвата, перекатываясь с боку на бок и пытаясь если не сбросить, то хотя бы подмять под себя вцепившегося в него врага. У Гюнтера же от колоссального перенапряжения перекосило лицо, а на лбу и шее вздулись вены...
Несмотря на явное свое преимущество, Гюнтер ослабевал – сказывались многочисленные раны и особенно колотая в плечо, которая не давала германцу согнуть и сжать как следует левую руку. Хватка Гюнтера становилась все слабее и слабее. Еще минута, и противник вывернется из его смертельных объятий...
Я поздно понял, что совершил глупость, прельстившись таким добротным укрытием, как караульная будка. Под чутким руководством Мясника Охотники не мешкая взяли меня в полукольцо, оставив открытым тот сектор, который выходил на святоевропейский участок перешейка. Но вроде бы широкое поле для маневров оказалось мнимой удачей, и вот почему: где-то на подходе уже были свежие силы, состоявшие, видимо, из нескольких объединившихся по дороге патрулей. У меня не имелось при себе рации, но можно было и так догадаться, что Мясник давно связался с ними и обрисовал ситуацию. А теперь, когда я так выгодно для себя, но, как оказалось, еще выгодней для Бернарда, засел между ним и его подкреплением, тому можно было и не лезть больше на рожон, а спокойно дожидаться, пока мышеловка захлопнется сама...
Еще две гранаты разорвались возле моего убежища: одна не долетела десяти метров и ухнула на безопасном расстоянии, а вторая стукнула о стену будки и, разорвавшись, заставила содрогнуться ее стены. Но спасший меня от осколков простенок, к счастью, выстоял.
«Значит, они уже совсем рядом, – оценил я свое незавидное положение. – Метрах в тридцати-сорока...»
Наверное, потенциальным покойникам, как и дуракам, тоже сопутствует некоторое везение. Для меня оно выразилось в том, что я отправил к Создателю еще одного преследователя и мало того – даже умудрился ранить самого Мясника!
Если по-честному, то ранило его совершенно случайно. Я высунул нос из оконного проема и сразу же заметил шевеление по правому флангу. Через мгновение из-за обломков вынырнул один из бернардовцев и замахнулся, намереваясь угостить меня очередным взрывоопасным «яблоком». Мне пришлось отказаться от такого щедрого дара и послать ему в ответ три девятимиллиметровые «горошины», тем более что близкая дистанция это позволяла. Вкусив их, Охотник замер с занесенной рукой, после чего пластом повалился назад и уронил гранату под ноги...
Бернард, как оказалось, находился неподалеку и, не успев отскочить, угодил под брызнувшие в разные стороны осколки. Он был невидим мне из-за преграды, но я четко расслышал его хриплые сдавленные ругательства и стоны.
Известие о ранении главнокомандующего привело окружавших меня Охотников в неописуемую ярость. Очереди ударили одновременно со всех сторон и, благодаря этой плотности огня, сумели-таки нанести мне кое-какой ущерб.
Одна из пуль срикошетила от стены и ударила меня в левый бок. Ранение было, видимо, неглубокое, но заставило меня на какое-то время потерять сознание.
Когда я очнулся и, скрипя зубами, заставил себя взять пистолеты, то заметил в выходившее на заставу окно, как вверх по склону ковыляет повисший на шее помогающего ему бойца Мясник. Судя по опущенной на грудь голове и болтавшейся, как плеть, правой руке, Бернард чувствовал себя очень скверно, а потому один из братьев выводил его с поля боя для оказания медицинской помощи.
Тем не менее, несмотря на все вражеские потери, ловушка моя вовсе не стала менее опасной. По моим прикидкам, огонь велся из трех стволов с трех разных сторон, так что единственное направление, куда я мог еще убежать, было на запад, то есть прямиком в лапы приближавшихся патрулей.
Я вытащил из кармана последние две обоймы и положил их рядом с собой. Что ж, прощальные гастроли Стрелка удались на славу: враг изрядно потрепан, его командир ранен – для достойной смерти большего и не надо... Значит, теперь настало время для выхода на поклон под оглушительные свинцовые аплодисменты... Вот только обидно, что не получилось поквитаться за Саймона и за свой сломанный нос – сейчас-то Вольф уже не нарисуется пред моими очами, а будет с братьями держать меня в этой клетке до подхода подкрепления. Ну а затем нашпигует мое бренное тело свинцом из десятка стволов, словно пекарь сдобную булку изюмом. Проклятая одноглазая сволочь Циклоп, чтоб тебя разорвало, мерзавца двенадцатипудового!..
И, будто отвечая на мое пожелание со двора, откуда я и начал свой Вояж Обреченного, грянуло эхо гранатного разрыва...
Гюнтер, душивший Циклопа, чувствовал, что тот через секунду вырвется. С запада Гюнтеру были слышны выстрелы и разрывы, говорившие о том, что я, по крайней мере, еще жив, а следовательно, продолжаю активное сопротивление.
Циклоп что-то мычал через наброшенный на голову плащ, но явно не молил о пощаде. Обхватив его шею, Гюнтер попытался крепче зацепиться ногами за торс гиганта, чтобы ни в коем случае не дать тому подняться с земли и тем самым лишить себя этого последнего преимущества. Внезапно ищущее куда бы упереться колено германца нащупало на поясе у противника нечто такое, что обычно не используют для поединков подобного рода. Однако Гюнтеру выбирать не приходилось: он медленно, но верно проигрывал, причем проигрывал не на кадетских соревнованиях, где призом всегда являлась внеочередная увольнительная...
Не имея лучшего решения, германец как алкоголик за дармовую стопку ухватился за то, что оставалось. Он выпустил шею Циклопа из объятий и, получивший свободу, гигант тут же попытался вскочить. Лишившись возможности удержать его, Гюнтер тем не менее уже напоследок уперся коленом ему между лопаток, а сам при этом, взявшись за рукава своего плаща, затянул те на затылке Вольфа прочным двойным узлом.
Циклоп вскочил наконец на ноги и сбросил германца со спины, который грохнулся в пыль тут же подле него. Одноглазый великан с туго завязанным на голове плащом был слеп словно трехдневный котенок, а потому, резонно опасаясь немедленной атаки противника, нанес наугад перед собой серию сокрушительных ударов руками и ногами.
Поднырнув под летающие туда-сюда кулаки-кувалды и уклонившись от таранообразного удара ногой, Гюнтер сократил дистанцию с Вольфом до расстояния вытянутой руки. Уже рассчитав в уме порядок дальнейших действий, он ухватился за брючный ремень Циклопа, нашарил на нем две пристегнутые гранаты и одновременно вырвал у обеих предохранительные чеки. А далее, не медля ни мгновения, что было духу кинулся прочь от ставшего взрывоопасным гиганта.
По пути германец прихватил за шиворот лежавшего здесь же подраненного Конрада. Пребывающий в шоке магистр однако нашел в себе силы высказать все, что он думает о меткости своего «косоглазого» друга.
Вольф так и не догадался о том, что случилось и, нанеся еще парочку ударов в пустоту, наконец-то сорвал с головы эту сооруженную Гюнтером злосчастную чалму. Первое, что он увидел, как прозрел, и одновременно последнее, что ему довелось наблюдать в оставшейся жизни, были два рычажка задержки гранатных взрывателей, со звяканьем отскочившие от его пояса и означавшие лишь одно – взрыватели гранат только что сработали...
Именно их грохот и долетел до меня, лежавшего на осколках кирпича в караульной будке. Удвоенный по мощности взрыв разрубил Циклопа пополам аккурат на уровне поясницы. Верхняя половина его туловища взмыла в воздух, разбрасывая по двору кровавые ошметки внутренностей, а нижняя, состоявшая из двух столбообразных ног и обломка позвоночника, еще конвульсивно шагнула вперед, после чего замерла и плавно завалилась на бок. Человек, служивший правой рукой Бернарда Уильямса, отныне перестал существовать...
Разумеется, все случившееся во дворе я видеть не мог. Сквозь автоматные очереди окружавших меня Охотников до моих ушей долетел крик Михаила, но вместо боли в нем слышалось прямо-таки животное ликование. «Надо же, они еще живы! – подумал я. – И вроде бы кого-то даже завалили!».