– Как вы видели окончание войны?
– Я думал, что вообще все будет по-другому. Понимаете, для нас это не была шести-семилетняя война, которая началась в 1939 году. Для нас это была тридцатилетняя война, которая началась в 1914 году. Война, которая началась в 1914 году, была взрывом, при котором образовались все эти Польши, Чехии, Югославии и т. д., которых тогда не существовало, они принадлежали России, кайзеровской Германии и Австрии. Война началась с того, что убили представителя австрийского кайзера, и Германия была обязана оказать помощь. Но всегда Франция, Англия и Америка превращали эти относительно маленькие конфликты в мировые войны. Вторая мировая война была превращена в мировую войну Францией, Англией и Америкой. Это они нам объявили войну, а не мы им. В целом Америка думает только об экономике. Остальные страны слишком глупые, чтобы это осознать. Я мечтаю (в сегодняшней Германии это невозможно, в другой Германии) о том, что Россия вернула бы Германии Восточную Пруссию. При поддержке русских, которые сделают Польшу опять маленькой, Восточная Пруссия была бы опять немецкой. Это моя мечта.
– Когда вы поняли, что война проиграна?
– Мой отец был журналистом. Он всегда не боялся высказывать собственное мнение, и в начале 30-х годов, когда все стало национал-социалистическим, он попал под подозрение, что он против нацистов. После войны мы узнали, что моего отца должны были отправить в концентрационный лагерь, но у него был друг, который помог оттянуть отправку. Когда началась война, мой отец сразу ушел в армию, потому что с солдатом они ничего не могли сделать. Мне еще не было 18 лет, когда я решил пойти добровольцем, поэтому нужно было получить письменное разрешение от отца. Во время своего первого отпуска с фронта, это было, вероятно, в 1940 году, он со своей частью ехал из Польши в Италию и по дороге заехал домой всего на одну ночь вместе со своим командиром. Этот командир, майор, был в курсе, что я, идиот, хочу стать солдатом. Он мне сказал: «Слушай, я был такой же молодой, как ты, и я был такой же тупой, как ты. Пойми, война уже закончилась, она уже проиграна». Я не поверил. «Вот Россия – а Россия на моей школьной карте занимала полкарты. Они хотят на нас напасть. Русские превращены в рабов большевиками, они будут за нас». – «Это все неправда». С этого момента я в целом знал, что войну мы не выиграем, но еще этому не верил. Потом, в России, поверил.
– Как и к кому вы попали в плен?
– Я попал в плен к американцам в центральной Германии в районе Тогнгау?.. Цорнгау?.. в апреле 1945 года. Сначала нас везли на запад на автомобилях, потом на поезде в открытом сверху товарном вагоне. Я хотел сбежать по дороге, взобрался на верх вагона, посмотрел, а там сидит охранник. Он меня заметил и начал ругаться. Нас привезли в Майнц на Рейне. На вокзале наш локомотив взорвался, а нового не подали. Так мы простояли до ночи. Когда стемнело, американцы стали освещать вагоны прожекторами. Я выбрал момент, когда меня не было видно, вскарабкался наверх и выпрыгнул из вагона. Приземлился прямо в воронку с водой. Кое-как выбрался с вокзала. Среди разрушенных бомбежкой домов заметил один целый. Было непонятно, есть там американцы или нет. Я лег в развалинах и стал наблюдать. Американцев вроде не было. Вскоре туда пришли две женщины, я еще подождал и постучался в дом. Сказал: «Не пугайтесь, я немецкий солдат». Они сказали, что дом часто проверяют американцы, и посоветовали спрятаться на чердаке. Утром я спустился. Мне дали поесть, переодели в гражданское.
Я решил идти к знакомым крестьянам, которые жили недалеко на другой стороне Рейна. Познакомился я с ними еще до войны. Мне было 16 лет, когда мы всем классом поехали на велосипедах из Бреслау в Берлин. В Берлине мы хотели увидеть Геббельса и послушать его выступление. Потом мы на поезде поехали в Кобленц, а оттуда вверх по Мозелю, по направлению к Франции. Потом мы поехали в Нае (Nahe) и вернулись в Висбаден. Мы шли по Висбадену и удивлялись, почему на улицах темно и никого нет. Нас остановил полицейский, спросил, что мы делаем. Мы сказали, что возвращаемся домой. Он сказал, что мы сумасшедшие, сегодня началась война с Францией. Нас отвели на крестьянский двор, где мы прожили несколько денй. Вот к этим крестьянам я и решил податься.
Женщины мне сказали, что на окраине Майнца есть переправа через Рейн, но надо быть осторожным – там патрулируют американские катера. Когда я подходил к реке, меня остановил патруль. Я немного говорил по-английски – в школе учил, попытался им что-то сказать, они посмеялись над моим английским и отпустили меня. Я спустился к Рейну, там стояли лодки. Я подошел к одной лодке, попросил перевезти на другую сторону. Мне сказали, что не могут, у них были какие-то дела, но сказали, чтобы я шел к соседнему кораблю и там сказал, что я от них, и попросил перевезти меня. Я пошел. На втором корабле капитаном был прожженный тип, который потребовал не только денег за перевоз, но и пригрозил, что в случае если я ему не заплачу, то он сдаст меня американцам. Я вернулся обратно, рассказал эту историю. Они сказали: «Он такое сказал? Придут обратно немцы, он свое получит». Все-таки я нашел лодку, переправился на другую сторону Рейна. Переночевал в выброшенном на берегу голландском корабле. На следующий день я добрался до знакомого фольварка. Хозяева у меня настойчиво выясняли, не солдат ли я, потому что их бургомистр был коммунист, и у них могли быть из-за меня неприятности. У меня было мое военное удостоверение личности, так что я решил его не показывать. Четыре недели я прожил у этих крестьян. Война закончилась. Я решил идти пешком домой. Граница американской оккупационной зоны проходила по реке. Через реку был мост, взорванный еще немцами. Я огляделся, не увидел ни американцев, ни русских и по остаткам этого моста перелез на другую сторону реки. И тут увидел русского. Он сказал: «Немецкий товарищ, немецкий товарищ». Поскольку документы я показать не мог, меня как гражданского отправили на сборный пункт в Торгау. Некоторое время я там жил в казарме. Однажды ночью пришел пьяный русский. Я как раз умывался и был по пояс голый. Он выстрелил из пистолета в воздух и спросил: «Ты, ты был солдатом?» Я не мог соврать, потому что на теле были шрамы от ранений. – «Да». – «В России?» – «Да. Демянск». Он ушел, вернулся с бутылкой, и мы должны были выпить за наше здоровье. С русскими никогда нельзя угадать, что произойдет в следующую минуту. Этот русский мог меня застрелить, просто чтобы развлечься, но в итоге мы просто выпили водки. Таким было мое первое впечатление от русских – никогда не понятно, чего от них ждать. Вскоре меня отпустили, и я вернулся домой. Верхняя Силезия отходила полякам. Русские были победителями, а поляки делали вид, что они тоже победители. Это было злое время. Поляки были ужасны, я видел, как они убивали немцев. Первое время я прятался, поскольку в свое время я был молодежным руководителем района, меня все знали и могли выдать новым властям. Постепенно я перестал скрываться. Познакомился с одним польским офицером-пограничником. Я по-польски не говорил, мы с ним говорили по-английски. Однажды в субботу на танцах он мне сказал: «Николай, – меня зовут Клаус, значит, Николай. – У меня уже пару недель лежит приказ, арестовать некого Николая Диршку». – «Так это я». – «Да?! А я и не знал!» Я понял, что он мне дал шанс – надо немедленно уходить. Я поехал на перекладных в Нейсе. Город был полностью разрушен. Там находился демобилизационный пункт, где собирали немецких солдат, забирали у них все ценные вещи и на поездах отправляли в Германию. Вскоре мы оказались на другой стороне реки, в будущей ГДР. Мой отец тогда работал в администрации небольшого городка возле Мюнхена. Он немедленно прислал разрешение на жительство. Так я оказался в Западной Германии. После всего, что я пережил, я решил выступать против войны. Нужно все сделать, чтобы войн больше не было. Солдаты войну не делают, войну делают политики.
– Какие потери были у вас в отделении на русском фронте?
– Из всех, кого я знал, а это сотни солдат, осталось 19 человек. Не все они были убиты, многие ранены, но потери были очень большие… Теперь солдаты уже не те. Мир знает, что мы были лучшими солдатами в мире, не наци, а мы, старые прусские солдаты.
Динер Манфред (Diener, Manfred)
Материал предоставлен Мартином Регелем
Перевод записи – Валентин Селезнев
– Меня зовут Манфред Динер, я родился в Веймаре 10 октября 1927 года. Мои родители имели четкие национал-социалистические взгляды. Мой дедушка погиб на Первой мировой войне. Мой отец был членом НСДАП с 1925 года, был так называемый «старый боец». У него был золотой партийный значок и КО Adler (КО Орел), он был соратник Фрица Заукеля. У моих родителей была пекарня и лавка колониальных товаров. Я был единственный ребенок. Родители вставали в 3 часа утра, чтобы печь хлеб, ведь в 5 утра должны были быть свежие булочки. Иногда я жил у бабушки. Рядом с ней жил бывший лейтенант, участник Первой мировой войны. Я был очень воодушевлен его рассказами. Вообще все военное меня вдохновляло. Мой дядя Фриц дарил мне много военных игрушек: солдатики, танки, пушки, все возможное. Помню еще такой эпизод. Когда я жил у бабушки, коммунистический руководитель Фильхауэр повесил на трубе старого кирпичного завода красное знамя. Мой отец приехал меня навестить. Увидев знамя, он залез на трубу, сорвал его и повесил наш флаг. Позже я вам еще расскажу, как эти два антипода встретились в 1945 году.
В 1934 году я пошел в народную школу. Тогда четыре класса учились в одном помещении, и я всегда смотрел, какой материал будет в следующем году. Практически я учился на год вперед. Я был не самый плохой ученик. Когда мне было 10 лет, я поступил в Юнгфольк (младший Гитлерюгенд). Это не было принудительно, как иногда сейчас говорят, это было добровольно, но, с моральной точки зрения, это было необходимо. В Юнгфольк я был юнгшарффюрер, командир отделения, состоявшего из 9—12 товарищей. У нас были игры на местности, палаточные лагеря, нам это очень нравилось, это было прекрасное время.
В 1934 году бывшие ÄDÄ-генералы, генералы бывшего рейхсвера, которые потом нас предали, рассматривали СА как могучую силу, которая могла бы отобрать у них власть. Поэтому они повесили на Рема клеймо «гомосексуалист», и его, и многих верных ему товарищей из СА просто расстреляли в Бад Вииссее. Гитлер это практически разрешил, а потом говорил, что его самых верных товарищей расстрелял этот армейский сброд, эти генералы, ублюдки. Это мне рассказывал Рохус Миш [Rochus Misch], радист Гитлера, который с 1940 по 1945 год постоянно был с Гитлером.
Мой дядя был предводителем СА в Бад Кезен. Пришли люди из гестапо, арестовали моего дядю, арестовали моего отца. Моя тетя, жена барона фон Эберштайна, который тогда исполнял обязанности главы полиции Мюнхена, тоже имела большие проблемы. Но Фриц Заукель тогда спас моего отца. Вы должны это знать, как с самого начала вели себя генералы, эта прусская знать, которая с самого начала играла с Гитлером, предавала его. Мы проиграли войну только потому, что нас предали.
Когда мне исполнилось 14 лет, я добровольно вступил в Гитлерюгенд. В Гитлерюгенде мы проходили начальную военную подготовку. Изучали пневматическое оружие, потом мелкокалиберное оружие, делали упражнения с ручными гранатами, бросали их на дальность и точность. Кроме того, была хорошая спортивная подготовка. В Гитлерюгенде я тоже был командиром отделения [Rottenführer], «ротте», это 9—12 юношей Гитлера. В школе начиная с 1939 года я вел фронтовой дневник, отмечал каждый день изменение линии фронта. Я был очень увлечен военным делом и слушал все военные новости по радио, мне это нравилось. В 1942 году я окончил народную школу вторым в списке и, как выпускник народной школы, мог пойти учиться на банковского служащего. Первым был швейцарец (саксонская Швейцария. – Пер.), которого мы звали Колли. Он был лучше меня в спорте. У меня был большой недостаток – я не умел плавать, потому что река Ильм, которая текла рядом, для плавания была непригодна.
Один офицер СС мне сказал, что я могу стать фюрером СС. В армии были офицеры, в СС офицеры назывались «фюрер». Я тогда уже для себя определил, что я буду штабным офицером. У тех, кто записывался в СС добровольно, было большое преимущество, они уже через два года могли стать офицерами, кроме того, во время обучения они получали стипендию.
Я пошел в Имперский тренировочный лагерь СС для бывших командиров Гитлерюгенда, который находился в Чехии. Там нас очень, очень жестко муштровали. Эсэсовские офицеры сразу за нас взялись, но нам после Гитлерюгенда, после начальной военной подготовки, которую мы получили, было не так тяжело. Обучение продолжалось примерно восемь недель. После обучения я ехал домой через Прагу, и в Праге мы зашли в пивную на Карловом мосту. Мы были в униформе Гитлерюгенда и самым вежливым образом попросили пива. Представьте себе, пива нам не дали и еще и оскорбили! Был прямой приказ вести себя прилично, и мы без всяких комментариев вышли из пивной. Чехи во время войны жили лучше всех в Европе, исключая Швейцарию. Их не призывали в армию, их не бомбили, они все работали в оборонной промышленности и хорошо зарабатывали, продовольственное снабжение они получали по высшей группе А. Гейдрих, которого потом убили англичане, был, собственно, благодетелем чехов. Его убили, так как англичане боялись, что чехи солидаризируются с немцами. Чехия раньше принадлежала Императорской и Королевской монархии, была исконно немецким районом на протяжении сотен лет.
Я вернулся домой, в Ваффен СС можно было поступать только с 17 лет. На призывной комиссии в СС обнаружилось, что у меня недостаточный вес. Мне 17 еще не было, и я должен был работать на Имперское трудовое агентство. На комиссии сидел представитель Агентства, офицер люфтваффе. Он сказал врачу призывной комиссии: «Доктор, не беспокойтесь, мы его откормим». В Имперском трудовом агентстве я провел лучшее время в моей жизни. Я работал на аэродроме, снабжение люфтваффе было, разумеется, великолепным, кроме того, тем, кому не было 17 лет, давали дополнительный паек. Так и получилось.
Мы работали в ангарах, в которых самолеты заправляли и ремонтировали. Однажды наши истребители сбили бомбардировщик, он упал в лес, там был лесной пожар, и нам приказали его тушить. Я там отравился дымом и был отправлен в лазарет. Наконец мне исполнилось семнадцать. Я вернулся домой, моя мать меня сфотографировала, еще в униформе Имперского трудового агентства, но потом все эти фотографии были утрачены.
Вскоре пришла повестка прибыть в Нойцелле у Губена в учебный и резервный батальон 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова». К счастью, там было только военное обучение. Мы изучали карабин 98к и MG-34, а здесь были пулеметы MG-42 и штурмовой карабин 44/45, великолепное оружие, с магазином на 36 патронов, с укороченными патронами со стальной гильзой, того же калибра, как карабин 98к. Нас учили жить в свинарниках, на сеновалах, в окопах – это была хорошая практическая подготовка к фронту. Бывало, все наши вещи выкидывали из окон казармы, и мы в кратчайшее время должны были привести все в порядок. Вы знаете старую поговорку: пот экономит кровь, тяжело в ученье – легко в бою. Постоянные 25-километровые марши с полной выкладкой, постоянная муштра – это было действительно ужасно.
Я был кандидат в офицеры СС. Я отучился на банковского служащего, у меня была гарантия стипендии, я был доброволец. Я должен был учиться на штабного офицера, но командир роты перевел меня на полевого офицера, потому что многие товарищи были ранены или убиты. Я должен был пройти испытание на фронте, потом полгода школа юнкеров, потом опять полгода испытание на фронте. Во время испытания на фронте надо было получить или значок «Ближний бой», или Железный крест второго класса, или оно продлевалось еще на полгода. Большинство шли в жопу во время первого испытания на фронте. И в 19 лет я мог стать офицером, унтерштурмфюрером СС. Не имея права поступления в университет, даже не окончив среднюю школу, достаточно было только среднего профессионального образования. Такое было возможно только в Ваффен СС. У нас не было господ, мы обращались друг к другу не «герр», а только по званию.
Наше товарищество было великим. За кражу у товарища у нас немедленно была штрафная рота. В первый же день обучения в СС нам сказали, что, если кто-нибудь из наших командиров к нам безнравственно приблизится, мы должны немедленно об этом докладывать. Мы не поняли, о чем речь, но нам объяснили, что речь идет о гомосексуализме – одном из четырех смертельных грехов Ваффен СС.
Была проверка на храбрость. Ее проходили добровольно, и прошедший получал нашивку на рукав – тонкую полоску с вышитой серебряной Мертвой головой. Тогда девушки были не такие, как сейчас, когда солдат приходил домой в красивой униформе и с такой нашивкой, они на него бросались. Я тоже хотел иметь такую нашивку. Проверка на храбрость была ужасна, когда я сейчас об этом думаю, я понимаю, что мы были очень легкомысленными. Она состояла из трех частей: надо было спрыгнуть с 4-метровой высоты в полной выкладке – это самое простое. Потом надо было бросить ручную гранату в окоп с товарищем, а он должен был бросить ее дальше, пока она не взорвалась. А потом наоборот, я сидел в окопе, а товарищ бросал в меня гранату. Последнее испытание состояло в том, что надо было вырыть окоп, забраться в него, а танк должен был над ним проехать. Гранату я с первого раза прошел. Земля была очень твердая, и пока я рыл окоп, я потел, как бык, но танк не мог попасть гусеницей на окоп – это не засчитывалось. Три раза он надо мной проезжал! Начальство хотело знать, кто из нас трус, а кто нет. Я прошел проверку и получил эту нашивку на рукав. Я был очень горд собой!
Рождество 1944 года. Фронт уже был в Польше, в опасной близости от границы Германии. Почему нас не ввели в бой на Одере? Если бы все дивизии СС ввели в бой на Одере, русские бы его никогда не перешли! Это была гигантская сила, дивизии СС. Но нет, пришел поезд, и нас, 700 человек, отправили в Венгрию. Мы ехали через Прагу и выгрузились за Веной. Пришел мой будущий командир роты и выбрал 10 человек во вспомогательную роту. Я обычно был в первых рядах, когда намечалось что-то интересное, и в последних, когда интересного не намечалось, в плену, например. Остальные 690 человек были немедленно брошены в бой.