— Значит, он уже вернулся?
— Да, в прошлую среду, — сообщаю я.
— И где теперь обитает?
— У своей подружки.
— Она приняла его? Ну и дела, черт возьми!
— Я тоже офигел, — говорю я, вспоминая тот момент, когда Роланд рассказал, что опять живет с подругой. — Просил передать тебе привет.
— Угу. И чем он теперь занимается? — спрашивает Олли.
— Проходит в колледже идиотский курс «научись за десять занятий заполучить работу за два с половиной фунта в час».
— Он рассказал тебе, как погорел на той кассете?
— Не-а. Я ни о чем у него не спрашивал. Мы поиграли в пул, и все.
Я опустошаю кружку и заказываю следующую пинту пива.
— А надо было спросить, дружище. Я только что видел Зверя, он считает, что, когда копы явились за Роландом…
На протяжении последующих полутора часов мы разговариваем только о Роланде.
7 На коротком поводке
Люди считают, что если ты грабитель, то постоянно норовишь что-нибудь у кого-нибудь стянуть, что ни на минуту не позволяешь себе расслабиться. Как это ни иронично, точно такое же мнение бытует и о полицейских. Все убеждены, что эти ребята непрестанно пребывают при исполнении служебных обязанностей, потому и на вечеринки-то приглашают их крайне редко — боятся, что они всем испортят отдых, потому как обязательно посчитают своим долгом выйти во двор и проверить протекторы покрышек на всех автомобильных колесах. Людям кажется, что мы даже не знаем, как вести себя в приличном обществе, и по большому счету они правы, ведь для нас, грабителей, нет лучшего друга, чем оппортунизм.
Но исключения существуют из каждого правила.
— Ты хоть знаешь, который сейчас час? — нападает на меня Мэл, не дав возможности и из машины выйти.
— Движение просто сумасшедшее, я еле до вас добрался. На всех главных дорогах пробки, светофоры…
— Ладно, потом объяснишь, пойдем. Все уже собрались.
Я закрываю фургон, наклоняюсь, смотрю на свое отражение в боковое зеркало фургона и пытаюсь поправить галстук. Мэл легонько дергает меня за руку.
— Дай лучше я.
Я покорно выпрямляю спину, приподнимаю подбородок, опускаю руки, в общем, становлюсь в позу человека, которому хотят поправить галстук.
Мэл надушена до невозможности.
— Стой смирно, — говорит она.
— Эй, только не застегивай мне верхнюю пуговицу, я этого терпеть не могу!
Я с шумом вздыхаю, когда Мэл шлепает меня по руке, которой я хотел остановить ее. Рубашка, равно как и костюм, теперь размера на два мне мала, но я и не подозревал об этом до тех пор, пока сегодня утром их не примерил. На торжественных мероприятиях я не бывал уже целую вечность.
— Ты ведешь себя как ребенок, — говорит Мэл.
А ты пахнешь как шлюха, думаю я, но молчу.
— Вот. Теперь порядок.
Она хватает меня за руку и тащит в направлении церкви. Свободной рукой я пытаюсь опять ослабить галстук.
Пробираясь к своим местам, мы проходим мимо мамаши и папаши Мэл. Я отмечаю, что купаться в запахе дешевых духов обожают все женщины семейства Джонсонов. Мэл наклоняется вперед и что-то шепчет на ухо брату. Тот поворачивается и что-то отвечает ей. Возможно, «какого хрена ты приволокла сюда этого типа?». Хотя я могу и ошибиться.
Мэл садится рядом со мной, одаривает меня улыбочкой и переключает все свое внимание на торжественную часть мероприятия.
— Я тебе не верю, слышишь? Не верю!
— Но почему? В чем дело? — спрашиваю я, когда мы вместе едем на свадебное торжество. Мэл смотрит на меня так, будто я только что жестоко избил подружку невесты. — В чем дело?
— Тебе все это кажется смешным, правильно?
— Нет, я ведь сказал тебе.
— Кажется, я знаю. Ты смотришь на все, что происходит, как на веселую шутку, я права? Тебе так и хочется испортить праздник, поставить меня в дурацкое положение.
— О чем ты говоришь?
Я смотрю на подарок Филипу и Лесли на сиденье между нами. Подарок Филипу и Лесли смотрит на меня и негромко гавкает. Правильнее сказать, тявкает.
— Иногда я просто не в состоянии тебе верить, честное слово.
— Я думал, ты согласишься, что подарок, который я для них выбрал, просто чудесный: новый дом, новая жизнь и новая собака. Отличный подарок. Вот увидишь, они придут от него в восторг.
Я изо всех сил пытаюсь поднять ей настроение. Порой женщины превращаются в невозможных нытиков.
— Им не нужна собака. Если бы они хотели завести какого-нибудь породистого пса, то сами купили бы его.
— А что, если подобная идея просто еще не приходила им на ум? — спрашиваю я.
И ведь не исключено, что я прав. Если честно, эта мысль и в моей голове родилась только когда вчера вечером Парки пришел в кабак с коробкой, полной щенков.
— Если ничего подобного до сих пор не приходило им на ум, значит, они не хотят заводить собаку, — говорит Мэл.
Бред, думаю я. Ты ведь, когда, к примеру, попадаешь на вечеринку, о которой до последнего не знала, только радуешься неожиданно подвернувшейся возможности поразвлечься.
— В любом случае теперь слишком поздно что-либо менять. Им придется принять подарок, понравится он им или нет.
— О нет, ничего им не придется! Мы не будем дарить им эту собаку!
— Будем!
— Нет, черт возьми! — кричит Мэл, вспыхивая.
Мне кажется, мы просто должны спросить у Филипа и Лесли, нужен ли им этот щенок. Но когда Мэл в таком расположении духа, спорить с ней бесполезно.
— Что же тогда мы им подарим?
— Об этом не беспокойся: на следующей неделе я сама выберу для них подарок. Только о собаке они ничего не должны знать.
— А куда мы ее денем? — спрашиваю я. Тявканье щенка начинает действовать мне на нервы. — ЗАТКНИСЬ! — ору я на него, но щенок не обращает на меня никакого внимания.
Кстати, черт его знает, он это или она, вполне может оказаться, что сучка.
— А это твои проблемы. Ты привез собаку, ты и думай, куда ее девать.
— Ты шутишь? На кой черт мне эта псина? У меня для нее и места-то нет. Оставить ее у себя я не могу.
— А почему ты раньше об этом не подумал?
— Раз так, я выброшу чертову тварь в реку, — угрожаю я, хотя знаю, что на подобное просто не способен.
— Только попробуй! Если хоть пальцем тронешь этого песика, я заявлю на тебя в полицию!
— Этого песика? По-моему, минуту назад ты мечтала избавиться от собаки любым путем.
Я въезжаю в парк и ищу свободное место. Большая часть приглашенных на свадьбу гостей уже здесь, так что машин в парке тьма, и мне приходится останавливать фургон на приличном от входа в дом расстоянии.
— Я тебя предупредила…
— Хорошо, хорошо. Я не стану дарить им эту собаку. Я просто пошутил.
Мы вылезаем из фургона и идем через парк к дому.
— Не забудь после ужина принести ей водички и чего-нибудь из еды.
Некоторое время мы все стоим в холле в длинной очереди, готовясь войти в гостиную и пожать молодым руки. Вот двери раскрываются, мы продвигаемся вперед, здороваемся с новобрачными и их родственниками.
— Поздравляю, — говорю я.
— Спасибо, что пришел, — отвечает она.
— Отлично сработано. Как ты? — спрашиваю я.
— Спасибо, что пришел, — отзывается он.
— Привет, Джоан, — говорю я.
— Спасибо, что пришел, — произносит она.
— Эй, Тони! — восклицаю я.
— Спасибо, что пришел, — отвечает он.
— Желаю удачно толкнуть речь, — говорю я.
— Спасибо, что пришел, — произносит он.
— Красивое платье, — замечаю я.
— Спасибо, что пришел, — отзывается она.
— Поздравляю, Лесли! — говорю я.
— Спасибо, что пришел, — отвечает она.
— Ты хотел бы завести собаку, Филип? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит он. — Спасибо, что пришел.
Вот гад!
Гады! Толпа чертовых скупердяев! На свадьбу своих сына и дочери эти две семейки не раскошелились даже на мясо. На каждого гостя приготовили по три картошины, по чуточке консервированных овощей, а на десерт по персику. Хорошо еще, что я догадался по пути в церковь купить и съесть пачку чипсов, а то помер бы с голоду.
Мы с Мэл сидим за круглым столом вместе с многочисленными тетушками и дядюшками. Наверное, это предки Мэл додумались поместить нас именно сюда. А почему? Женится ее единственный брат, мы должны были занять более почетные места. Может, боятся подпускать меня близко к подаркам?
Тетушки, дядюшки и Мэл целый вечер распространяются о том, как прекрасна невеста и какое чудесное у нее платье. В мою сторону поворачиваются лишь тогда, когда я на десять минут раньше всех остальных расправляюсь с едой и закуриваю.
— Она восхитительна, не правда ли? Выглядит просто великолепно, — продолжают разглагольствовать мои сотрапезники.
А на мой взгляд невеста жирная, и у нее ужасная прическа, но мое мнение никого не интересует. Я осматриваюсь по сторонам, а тетушки, дядюшки и Мэл принимаются расхваливать жениха. Я понимаю, что мероприятие затянется и надоест мне до чертиков. Пару раз я делаю попытки встрять в разговор с весьма оригинальными замечаниями типа «У мамаши невесты отличная шляпка, правда? Как вы думаете, сколько такая может стоить?», но никто не трудится высказать даже предположение о ценности этой хреновины. В конце концов я плюю на все и в тот момент, когда начинают произносить речи, ухожу погулять с собакой.
Я должен был догадаться, каким станет для меня этот денек, еще когда мы вышли из церкви и фотограф принялся делать снимки. Я хрен знает как долго стоял в стороне вместе с остальными курильщиками, ожидая, что и меня наконец вовлекут в это чертово мероприятие, пока невеста, жених, священник, шафер, семья невесты, семья жениха, друзья невесты, друзья жениха, родственники с обеих сторон и все остальные придурки позировали перед объективом. В последнюю очередь сфотографировали «грязных прихлебателей, которых пригласили из вынужденной необходимости», и их половин, а после фотограф начал упаковывать свои причиндалы.
Я думал, мой образ должен был запечатлеться на одном из снимков с родственниками и гостями жениха, но Джоан, явно придерживавшаяся иного мнения, постоянно вежливо меня отпихивала, говоря, что я сфотографируюсь в следующий раз.
В какой это следующий раз? На следующей свадьбе?
Я знаю, в чем все дело: в предубеждении. Предки Мэл с первых дней нашей с ней связи относились ко мне предвзято. В ту пору я нередко выпивал в одном кабаке, в который постоянно наведывался и Тони, папаша Мэл, и немного общался с некоторыми из его корешей, тоже мусорщиков (да-да, Тони — обычный мусорщик, а еще смотрит на меня свысока).
Только не подумайте, что о своем занятии я трезвоню на каждом углу, конечно, нет. Но человека постоянно преследуют какие-нибудь сплетни, и я уверен, что те парни в кабаке с огромным удовольствием выдали Тони все, что когда-либо обо мне слышали. Естественно, в основном всякие небылицы, но они сделали свое дело. Я чувствую, что́ Тони про меня сейчас думает: что своей грязной репутацией я позорю его дочь, а сегодня еще и очерняю свадьбу его сына. Если бы не Мэл, я ни за что не приехал бы на этот дешевый спектакль, но она, чтобы заполучить возможность притащить меня сюда, даже поругалась со своими стариками.
— Если не позовете Бекса, я на эту свадьбу тоже не приду, — вот что она заявила.
Признаюсь, я был бы более счастлив, если бы в споре выиграли все же ее предки.
Я смотрю на собаку, обнюхивающую фонарный столб.
— Ты собираешься поссать или нет?
Пес не отвечает — даже не глянув в мою сторону, направляется к следующему столбу. Я тяну его за поводок, возвращая на место.
— Я готов простоять здесь с тобой хоть до самой ночи, нравится тебе это или нет, лишь бы ты не обделал мне фургон. — Я закуриваю и смотрю в сторону дома. — А времени у меня хоть отбавляй.
Я прикидываю, что двух часов вполне достаточно. Речи произнесены, столы сдвинуты, и первые перебравшие уже пустились в пляс. Я допиваю пиво, покупаю еще пачку сигарет, выхожу из бара и направляюсь обратно, на свадебное пиршество.
Пес доволен как слон — выпил полпинты горького хмельного пивка из чашки и слопал пачку чипсов со вкусом говядины. Потом с удовольствием обмочил стену автобусной остановки после того, как я показал ему, как это делается. Все прекрасно. Человек и собака в полной гармонии. Я сажаю его обратно в машину в парке, думая, что на следующую прогулку пойдем с ним примерно через часик.
Вхожу в зал. Мужчины стоят у барной стойки, руки в карманах, женщины едят торт, какие-то уродливые дети бегают туда-сюда — в уборную и обратно. Я прошу налить мне пивка и беру для Мэл шоколадку.
— Где, черт возьми, ты пропадал? — спрашивает она.
— Представляешь, собака сорвалась с поводка. Я бегал за ней по всем улицам. Еле на ногах стою.
— Где она сейчас?
— В фургоне. Все в порядке.
Шестилетний двоюродный брат Мэл, проносящийся мимо нас, вдруг резко тормозит.
— У тебя в фургоне собака?
— Иди, иди отсюда, — отвечаю я.
— Не будь таким гадким, выведи ребенка на улицу и покажи ему песика, — говорит Мэл.
Я смотрю на мальчишку и размышляю, пустят ли меня вместе с ним в тот бар, из которого я только что вернулся.
Сгущаются сумерки, а я стою в парке и слушаю, как полдюжины ребятни спорят, кто следующий будет гладить собаку. Проходит минута-другая, и один из этой мелюзги вдруг спрашивает, как пса зовут. Я отвечаю, что имени у него нет, и полдюжины пар глаз смотрят на меня с таким выражением, будто я только что сообщил, что эту собаку мы должны сейчас же съесть.
— А почему у него нет имени?
— Потому что я не придумал, как его назвать.
— Почему?
— Потому что не придумал, — говорю я. По-моему, они хотят, чтобы я представил им более подробное объяснение, но я молчу.
— А почему? — продолжает доставать меня тот же самый пацаненок.
Наверное, доводится каким-то родственником Олли, думаю я.
— А можно я подберу для него имя?
— Нет, лучше я!
— Я!
— Тише, тише! Послушайте, называйте собаку как хотите, мне все равно, — говорю я.
Дети тут же начинают орать бедной собаке «Ровер», «Рекс», «Буфер», «Лэсси» и гладить ее с нездоровым неистовством.
— Вообще-то, — произношу я, закуривая, — я собираюсь этого пса продать.
Глаза некоторых из детей озаряются, они думают, что я продам собаку именно им.
— Цена просто смешная — тридцать фунтов, — говорю я, увлекаясь своей идеей. — Купить его у меня хочет один плохой человек, который обычно убивает и ест собак.
— Не-е-ет! — орут в голос все дети, срываясь с мест и устремляясь к своим мамашам и папашам.
Отлично, думаю я.
Похоже, я зря ломал себе голову над тем, куда пристроить эту тварь.
8 Блестящие планы: номер два
Я прочитал об этом случае в одной газете и смеялся до упаду. В статье он был описан, естественно, в общих чертах, и мне пришлось самому заполнять пробелы. В общем, вот в чем состоит его суть.
Одна государственная шишка, проживающая в громадном доме, решает, что Британия и ему, и всей его семье изрядно приелась и что им следует отправиться годика на два в Кению, где можно лупить мальчика-слугу и охотиться на редкого зверя. Само собой, продавать свои хоромы он не намеревается, во-первых, потому что в них жили несколько поколений его знатного рода, во-вторых, просто потому, что подобные ему кретины запросто могут себе позволить свалить на пару лет в другую страну, и не продавая жилья. Итак, он решает уволить и выбросить на улицу служанку и закрыть свой дом, оставив приглядывать за ним лишь каких-то смотрителей.
Однако его пугает мысль о том, что эти плебеи будут в течение целых двух лет его отсутствия тереться задами о чиппендейловские часы его дедушки, и он надумывает сдать все свои пожитки — кроме каких-то двух-трех картин, без которых в Кении ему никак не обойтись, — на хранение. Выбрав один из наиболее надежных и известных складов, он звонит туда и договаривается о дате вывоза вещей из дома.
Тут как раз на сцене и появляются грабители. Не совсем понимаю, откуда им становятся известны планы этого типа. Возможно, они следили за его домом, или когда-то бывали в нем, или были связаны с кем-то из работников того склада, или же это выставленная служанка решила преподнести бывшим хозяевам прощальный подарочек, подобный тому, какой те преподнесли ей. Не знаю. Знаю только то, что эти ребята позвонили на склад от имени хозяина дома, сказали, что не нуждаются в их услугах, а ночью накануне того дня, когда вещи должны были вывезти, украли где-то грузовик, пришлепнули к его борту какой-то соответствующий стикер и утром приехали к нашему богатею.
На вынос большей части его добра они тратят весь следующий день, приезжая к нему трижды. Он хочет, чтобы сегодня же забрали и все остальное, но, окончательно выбившись из сил, грабители говорят, что сделают это завтра. Он удовлетворяется тем, что толкает им речь о нынешнем положении британского гражданина, объясняет, почему собрался смотаться, и берет с них слово, что завтра они приедут к нему с самого утра.
Наверное, ребята побоялись продолжать искушать судьбу, потому как на следующий день не нарисовались, хотя представляю, как страшно им хотелось довести это дело до конца. Окажись я на их месте, наверное, даже лампочки из светильников в этом замке выкрутил бы и зажимы для ковров прихватил, ни единого кольца для занавесок не оставил бы. Но парни сработали профессионально: в первую очередь вывезли все самое ценное, кстати, не без помощи нашего африканского болвана. Он ходил целый день за ними, читал лекции об антиквариате.
— Только осторожнее вот с этой вещью, она стоит четыре тысячи фунтов.
— Этот стол в нашей семье с двадцатых годов. Если вы его поцарапаете, с вашей зарплаты удержат двенадцать тысяч.
— Прекратите, сейчас же прекратите! Да вы хоть знаете, сколько стоит это блюдо? Двадцать тысяч фунтов! Если желаете покурить, принесите из кухни пепельницу!
Хотел бы я взглянуть на физиономию этого придурка в тот момент, когда на следующее утро он позвонил на склад осведомиться, почему, черт возьми, грузовик до сих пор не приехал. И в ту секунду, когда до него дошло, что его ненаглядное имущество никогда больше к нему не вернется. А еще когда он принялся вспоминать о том, как собственными руками помогал негодяям укладывать в грузовик наиболее хрупкие из своих вещей, как велел своему повару накормить их обедом, как по первому требованию заплатить за хранение своего добра вперед выложил им денежки. Многое я отдал бы за возможность полюбоваться этим гадом. Что угодно отдал бы.